Семь жизней одного меня. Короткие рассказы 2

Погожее лето степной Украины

С полуденным зноем и редким дождем.

В июне здесь падает пух тополиный,

А в августе – звезды под Млечным Путем.

Я провожу это лето один, без приятелей, и мне совершенно не скучно.

Во-первых, из-за книг, которые я научился читать быстро и по много страниц за раз.

А, во-вторых, я всю неделю делаю блесны, по несколько штук в день, а в воскресенье мы благополучно их топим.

Конечно, прикладываю руку и я, но значительно успешнее делает это отец. У него на этот счет существует своя теория: где больше коряг, там и рыбы больше. Сделав зацеп и оборвав блесну, он не уходит с этого места, а забрасывает туда же вторую, третью и так далее.

Единственная реальная возможность избежать дальнейших потерь – взять его за руку и увести подальше от злополучной коряги. Это помогает, но ненадолго. Мы уходим домой не от того, что устали или проголодались, а от того, что закончились блесны.

А в понедельник все начинается сначала. Я достаю большой лист нержавейки, прикладываю к нему образец и гвоздем обвожу по контуру несколько раз. Я намечаю несколько таких контуров, чтобы успеть закончить их сегодня. Конечно, я мог бы вырубить за один день двадцать или тридцать заготовок, а завтра их обточить, но это будет не так интересно. Мне нравится делать блесны по одной: вырубить, обточить, выгнуть, вдеть колечки и, нацепив карабинчик и тройник, подержать на весу – еще одна!

Она будет самой уловистой и цепкой, щуки станут бросаться на нее, как быки на красную тряпку. А однажды на рассвете из-за черной, заросшей водорослями коряги, ее увидит сом.

Пригревает ласковое утреннее солнце. За забором на лавочке шумят ребятишки. Где-то по соседству играет пластинка:

«Ну, что ж сказать, мой старый друг – мы в этом сами виноваты, что много есть невест вокруг, а мы с тобою не женаты».

Хорошая песня. Ее ставят раз по десять на день. Наверное, у того, кто ее ставит, только одна пластинка. А может быть эта – любимая.

За низким заборчиком виден соседний двор. Иногда по нему проходит девушка, приблизительно моего возраста, смуглая, кареглазая. Я с ней не знаком, но смотреть на нее мне приятно. Иногда мне начинает казаться, что эта песня и про меня тоже, и мне становится грустно.

Плавни

Плавни – это прежде всего царство вольного ветра. Сухой и горячий, он дует здесь всегда. Колышет жесткие шерстинки засохшей травы, морщит узкие ленты стариц, отчего вода в них кажется темно-синей, гораздо темнее отраженного в них неба. Дорожка, по которой я еду, выбита ногами пасущегося здесь все лето стада. Валяются засохшие лепешки коровьего помета, и вьется за спиной стайка мелких, надоедливых мух.

Я сильнее нажимаю на педали и чувствую, как плотной волной дышит в лицо знойный воздух, воздух степи. Вот она – воля! Привстав над седлом кручу педали изо всех сил. Темная от пота под мышками рубашка высохла, стала жесткой и надувается пузырем за спиной.

Безнадежно отстали мухи. Я лечу по широкой равнине и впереди только степь, а надо мной только небо, да солнце, да песня жаворонка.

Во-о-ля!

По желтой равнине, высоко поднимая ноги, шагают аисты. Они выстроились в шеренгу и похожи на солдат, идущих с винтовками наперевес. Только вместо штыков у них клювы. «Клац – клац. Мах – мах». Аисты ловят кузнечиков. На высохших болотах лягушками теперь не прокормиться.

После лощинки, за строем тополей начинаются посадки. Рядочки сосенок, крошечных, чуть выше хвоща. Лет через пятнадцать под ними будут собирать маслята, а сейчас они согнутся и под тяжестью жука.

«Ш-ш-ш-ш» – шуршит пыль под колесами. Появляются дубовые рощи, кудрявые, светло-зеленые и трава между ними высокая, густая. Тропинка петляет от рощицы к рощице, и начинается лес.

По плавням разбросаны озера: маленькие и побольше, круглые и вытянутые лентой, болотца, протоки, пересыхающие к осени или остающиеся прозрачными все лето. Весной они наполняются вешней водой и идущей на нерест рыбой. В мае я с трудом проезжал здесь на велосипеде, таскал его на себе, забивая спицы тиной и лягушачьей икрой. В июне на обсохших тропинках я давил в ежевичнике гадюк, хорошенько разогнавшись и поднимая ноги к рулю.

Больше всего мне нравится рыбачить в маленьких лесных озерах. Прозрачная вода, коричневатая, настоянная на опавших листьях, зеркально-тихая даже в ветреную погоду. Глубина начинается сразу. Желтый песок круто уходит вниз на неизвестную, пугающую глубину. Я захожу со стороны протоки, заросшей кувшинками и лилиями, выглядываю осторожно из-за куста и направляю насаженного на крючок кузнечика в окошко между круглыми листьями. Поплавок замирает на мгновение, а потом начинает приплясывать на воде, разгоняя чуть приметные круги. Это мелочь. У нее нет сил ни стащить кузнечика с крючка, ни притопить поплавок. Затем подплывает красноперка покрупнее. Поплавок движется в сторону. Затем стремительно ныряет.

Есть! Сказочная золотая рыбка с оранжевыми плавниками и серебряной чешуей трепещет у меня на крючке. Я осторожно освобождаю ее и бережно опускаю в воду. Несколько мгновений она стоит неподвижно, двигая только жабрами, а потом, вильнув хвостом, тихонько отплывает прочь и, наконец, уверовав в чудесное спасение, стремглав бросается в глубину. Плыви, рыбка, в свой дом, на тихое песчаное дно. Мне не нужны эти нежные рыбки. Я собираюсь оставаться еще долго, а они все равно испортятся в такую жару.

Вот, если бы клюнула их тетя или бабушка. Я представляю себе выплывающую из глубины тяжелую темную рыбину, осторожную поклевку и сгибающуюся в дугу удочку.

Странное дело, на Днепре я ловлю рыбу в три-четыре килограмма весом, и уже остаюсь почти спокойным, а здесь, на маленьком пятачке воды, при мысли о крупной рыбе у меня потеют ладони.

Однажды на червя здесь клюнул щуренок. Он был зеленый, тонкий, попахивал болотом и походил на карандаш – великан, который продавался в газетных киосках. Когда я отпустил его, он с испугу задал такого стрекача, что где-то на средине озерка свечкой выпрыгнул вверх.

Я перетаскиваю свой велосипед к крутому берегу, раздеваюсь и с разбегу прыгаю в воду.

«Тук-тук-тук» – все сильнее стучит в висках. Я вижу уходящее в глубину дно – чистое, ровное, и так и не достигнув пологой части, поворачиваю обратно. Переворачиваюсь на спину и, застыв неподвижно, смотрю на небо. Залитые солнцем кроны деревьев почти смыкаются, но даже маленький клочок неба заливает озеро ярким светом. Я направляюсь туда, где плавают белые звезды, по ошибке называемые цветами. Раздвигаю руками листья, скользкие стебли ползут по животу.

«Б-р-р-р!» – здесь мелко, но дно топкое, и я стараюсь оставаться на плаву. Запрокидываюсь на спину, погружаюсь с головой, обрывая прочные как веревки стебли.

Я запомню эти ощущения и опишу их в одном из рассказов о несчастной любви. Не моей.

А рассказ так никогда и не закончу.

«Подъемразгибом»

В восьмом классе я был еще низковат для своего возраста.

Поэтому восклицание при знакомстве моем с новым классом «Солидный фраер!» было, вроде как, и не про меня.

Правда, за последний год я подрос и окреп.

В Табурищах по утрам я вскакивал раньше всех, выбегал в одних трусах во двор, делал физзарядку, а затем умывался до пояса водой из колодца.

Когда выпал снег, а зима в том году была на Украине холодная и снежная, заменил последнюю процедуру обтиранием снегом.

Я не болел, и только однажды, когда я сначала обтерся снегом, а потом начал делать упражнения на морозном ветру, на шее вскочил крупный фурункул.

В новом городе не оказалось тренера мужской гимнастики. Была только тренер гимнастики женской и девчоночья секция, а при ней пара ребят – энтузиастов. Разумеется, я тут же к ним присоединился. Старшим из нас был Вова Смирнов, я оказался средним, а самым младшим был Юра Воробьев, которого все звали не иначе, как Воробей.

Занятия проходили в спортзале нашей школы в вечернее время.

Иногда к нам приходил, видимо по согласованию с руководством, совсем взрослый дядя по прозвищу «Подъемразгибом».

Это был сорокалетний убежденный холостяк, плотный, но не толстый, поросший на груди и спине жесткой курчавой порослью волос.

После разминки выполнял на брусьях одно и то же упражнение: подъем разгибом из упора на руках. Зато исполнял он его в темпе и помногу раз подряд. Отдохнет и подойдет еще раз, и опять: подъем разгибом, подъем разгибом.

Если не считать «Подъемаразгибом», мы были предоставлены сами себе. Поэтому каждый делал только то, что мог. А упражнения на снарядах, как оказалось, мы умели делать приблизительно одинаковые, по первому юношескому разряду. Все зависело только от морально-волевых качеств.

Поэтому на всех соревнованиях первым всегда был Власов. Он и в жизни был такой: отличник, по-моему, сын какого-то начальника на ГЭС.

Воробей, как обычно, отставал.

Это был высокий, хлипкий парень, с тонким, почти девчоночьим голосом и таким же характером. Его вечно обижали местные хулиганы, и мы частенько с Власовым ходили его провожать.