Сотня цветов. Японская драма о сыне, матери и ускользающей во времени памяти

– Шестьдесят восемь.

– Ой, прости.

– Ты каждый раз обсчитываешься, так что я и не обижаюсь.

Идзуми улыбнулся от смущения, но не отвел глаз от мамы: он ждал, пока она оторвется от оставшихся еще на столе тарелок и встретится с ним взглядом. Когда это наконец случилось, сын произнес:

– Мама, с днем рождения!

Юрико родилась в первый день года. Каждый раз после встречи Нового года Идзуми с мамой праздновали ее день рождения.

– Все знакомые точно знают дату моего рождения – еще бы: такая знаменательная! – но никто о ней никогда не вспоминает.

Спроси кого угодно – все ответят, что Юрико родилась в первый день нового года. Но в этот самый день все напрочь забывают данный факт, и ни от кого не услышишь слов поздравления. Захочешь отпраздновать свой день рождения – так и позвать некого: все в этот день с близкими, да и рестораны закрыты. Вот и получается, что вместо торта – традиционный новогодний набор о-сэти, а вместо подарка – да, и такое бывало – талисман из синтоистского храма, куда стекаются все японцы в первые дни года. «Родиться в такой праздник! Это же здорово!» Если кто-то так скажет, Юрико возразит: она всю жизнь страдала из-за того, что ей выпало появиться на свет первого января. «В конце концов, – произнесет она с легкой улыбкой, – такой день рождения неизбежно будет оставаться в тени Нового года, о котором трубят из каждого утюга».

Когда-то была у Юрико одна-единственная отдушина – подруга детства, которая так же неудачно родилась первого января. Они были не разлей вода и считали, что их подарила друг другу сама судьба.

Мама рассказала Идзуми о своей подруге, когда ему было одиннадцать лет. Разговор о ней зашел после того, как он подарил маме подарок, – в тот день он сделал это впервые. В канун Нового года он бродил по магазинам, не имея ни малейшего представления о том, что выбрать, и в результате всех мытарств купил веточку нарцисса. К вечеру в цветочном магазине больше ничего и не осталось. Юрико, взяв в руки протянутый ей сыном невесомый букет, успела только дрожащим голосом произнести «спасибо» и тут же вышла из гостиной.

«И все-таки прогадал… – Он стал переживать, что расстроил маму. – Так и думал, что надо было брать мамины любимые паффы с кремовой начинкой!» Пока Идзуми терзался такими мыслями, вернулась Юрико. Ее глаза покраснели от слез.

– Идзуми, почему ты выбрал белые цветы? Как ты узнал, что это мой любимый цвет?

– В магазине оставались только они, – не стал скрывать сын, но тут же добавил: – просто все раскупили, пока я выбирал.

– Есть все-таки что-то хорошее в том, что у меня день рождения в такой день! – произнесла мама таким голосом, будто она сейчас снова расплачется, затем подошла к окну и взяла одну из фотографий, которыми был уставлен подоконник, – ту, что была сделана, когда Юрико еще училась в старшей школе. А потом начала рассказывать о той подруге.

Первого января они устраивали вечеринки «только для двоих», обменивались подарками. Вместе шли в храм, а затем – в кинотеатр: посмотреть какой-нибудь новогодний фильм. Им казалось, что они по прихоти каких-то высших сил стали в некотором роде особенными. Они верили в предсказания, которые им выпадали на бумажках для гадания в храме, но считали, что все уготовленное – будь то «счастье», «большое несчастье» или что-то еще – они примут и проживут вместе. Так предполагалось.

Все перевернулось одной весной. Юрико тогда было семнадцать лет. Ее подруга скоропостижно скончалась после аварии. Чувством, которое болезненно кололо Юрико изнутри, была не столько скорбь, сколько растерянность.

Даже на похоронах она еще не осознавала, что это произошло на самом деле. Но чувствовала, что с уходом человека, который все это время жил с ней одной жизнью, она будто лишилась части себя. Больше Юрико не верила ни в какие предсказания.

– Я всегда думала: раз человек, с которым мы делили одну судьбу, покинул этот мир раньше меня, у меня нет больше причин праздновать рождение. Но теперь, когда ты поздравил меня, этот день снова наполнился смыслом.

Расплывшаяся в трепетной улыбке Юрико, не переставая благодарить сына, поставила цветы в наполненную прозрачной водой вазочку.

Каждый следующий Новый год Идзуми обязательно что-нибудь дарил маме: платочки и кружки, украшения для волос и кулоны. Юрико же с того самого дня, когда сын преподнес ей веточку нарциссов, всегда держала в вазе какие-нибудь живые цветы. Присутствие этого украшения словно стало очередным негласным правилом для них двоих. Но такого, чтобы цветы успевали в вазе засохнуть, еще ни разу не было. Разве что тогда.

* * *

– И все же, ну как такое возможно?

Перед глазами начало расплываться, но голос матери вернул взгляду способность фокусироваться. Сделав еще пару глотков пива, Идзуми заметил, что рядом стоит уже шесть пустых банок. Их алюминиевые бока переливались, словно по ним прыгали светлячки.

– Ты о чем?

– Да вот, что всегда так.

– Что именно?

– Что в такой день никто даже не позвонит, не напишет, – пожаловалась Юрико, эмоционально всплескивая руками, в которых она держала купленный только прошедшей осенью смартфон.

Мама еще с трудом находила общий язык с этим инструментом и периодически писала Идзуми, чтобы он объяснял ей, как пользоваться разными функциями.

– Вот будет утро – кто-нибудь да напишет! – уверил Идзуми и пристально посмотрел в лицо матери.

– Ну да, может. Если хоть кто-нибудь вспомнит…

На лице Юрико продолжала держаться улыбка, но в глазах ее вновь появилась пустота. Весь вид ее стал воплощением образа юной девицы, вздыхающей по любви. Но Идзуми понятия не имел, по чему тоскует мама.

2

На экране – будто облако, плывущее по ночному небу.

– Сейчас сантиметров шесть примерно будет. По размеру – как киви. Который фрукт.

Врач, не отвлекаясь от монитора УЗИ-аппарата, водил датчиком по чуть надутому животу. Идзуми следил за скользившим по коже прибором. На быстро двигавшейся картинке экрана крутилось в черном водовороте неба облако, которое принимало человеческую форму.

– Киви? – Каори, лежавшая на медицинской кушетке, приподняла руку и попробовала отмерить расстояние в шесть сантиметров, зажав между большим и указательным пальцем воображаемый фрукт. Идзуми тоже стал разглядывать невидимый объект.

В кабинете УЗИ висел слегка уловимый запах лекарств.

Стены были по-больничному белые, без единого пятнышка. Только настенный календарь с изображением рапса вносил краски в это пространство.

– Хм-м, еще не настолько большой. Может, как клубника…

– Как клубника… – Каори несколько сократила расстояние между пальцами. – А для сравнения обязательно использовать именно плоды?

– Да нет, просто ничего другого на ум не пришло. У вас есть идеи?

– Ну, например, макарон или пафф…

– Слишком уж приторно! – разразился веселым смехом акушер-гинеколог. Этот слегка упитанный мужчина средних лет во всем белом больше напоминал шеф-повара, нежели врача.

– Ваша правда. После таких сравнений еще пухляшом вырастет! – Каори тоже расхохоталась. – Тогда как насчет мячика, например для тенниса или бадминтона?

– А это хорошая идея! – Врач согнул руку, восторженно выставив указательный палец. – Возьму на заметку! – Белый халат явно был ему великоват, и когда мужчина опустил руку, она полностью скрылась под тканью.

– Беременность протекает нормально? – вклинился с вопросом Идзуми, прежде молча наблюдавший за оживленной беседой.

– Простите, отвлекся. Не переживайте, – врач указал на монитор, – вон как сердечко колотится. Живчик!

Идзуми медленно, стараясь не выдать эмоций, глубоко выдохнул, словно выпустив мучившее его напряжение, и снова взглянул на Каори. По движению ее губ читалось неслышимое «Ну слава богу». Девушка сжала руку Идзуми.

Облако на экране тихо покачивалось в небе. Внутри него как заведенное билось крохотное сердце. Идзуми поймал себя на мысли, что он до конца не осознает, что там – новая жизнь. Не было и ощущения, что он скоро станет отцом.

– Ну что, еще полгодика – и вы станете мамой и папой, – добродушно заключил врач, стирая с датчика гель.