Хрустальный замок. Роман. Рассказы

– Вот что, – заключил Христо, – пусть Кристина сейчас родит ребёночка. Потом мы на ней женимся, а ребёночка сделаем своим братиком.

Лишь бы Кристина узнала…

– Я решил жениться, – объявил я маме.

Мама удивлённо подняла брови и, стараясь придать своему лицу серьёзное выражение, сказала:

– Я что-то не поняла, мой мальчик.

– Вернее, мы трое, Христо, Мило и я, решили жениться.

– Не может быть, – еле выговорила мама, давясь от смеха. – На ком же?

– На сестре Рути.

– Втроём?

– Да, втроём. Только… мне надо выяснить одно дело…

– Какое, мальчик?

Я замялся.

– Как сделать, чтобы… это… ну, чтобы ребёночка не было?

И я застыл с раскрытым ртом.

– Чтобы в последний раз, – сказала мама рассерженно, – ты был на улице. Всё! Я запрещаю тебе водиться с этими испорченными мальчишками! И смотри у меня! Не послушаешься – пойдёшь «в гости к мышам»!

Я стоял как убитый. Это было страшно – не ходить на улицу, лишиться таких друзей, как Христо, Мило, Рути, не видеть Кристины. Особенно последнее. И потом назавтра предстояла ответственейшая битва с мальчишками соседнего квартала. Ходили слухи, будто сам Рауф со своей группой примкнул к ним. Что делать? Как истолкуют моё отсутствие? Трус, скажут все, трус и предатель. Тут я не выдержал и заревел во весь голос.

– Прекрати сейчас же! – сказала мама.

– Пойду! Пойду на улицу! – твердил я, захлёбываясь.

– Ах, ты ещё и кричишь? Ну-ка, проходи, быстро!

Строгой и неуступчивой была моя мама, и её «проходи, быстро!» значило, что мне надо проследовать в наш дровяник, «в гости к мышам». Ужаснее ничего не могло быть. Я панически боялся этих визитов к мышам.

– Нет, мамочка, – заревел я ещё сильнее, – прости меня…

– Пойдёшь ещё на улицу? Пойдёшь?

– Да… да… да-а-а…

– Скажите, какой упрямый! Ну-ка, проходи, быстро!

И потащила меня в дровяник, втолкнула и заперла на замок.

– Мамочка, хорошая моя, любимая, – взмолился я в ужасе, – выпусти меня, мамусенька, не пойду больше на улицу, открой дверь…

Долго я призывал маму сжалиться надо мной, под конец устал, замолчал и, не обнаружив мышей, почувствовал даже некоторое удовлетворение при мысли о том, как жестоко я наказан.

О, что это была за сладкая боль во имя чистейшей, невинной детской любви! Сколько слёз было пролито в далёкие безмятежные дни моего детства. Пройдут годы, и Кристина, подобно героиням виденных нами фильмов, узнает обо всём этом, узнает о наших мучениях… Лишь бы узнала, лишь бы она узнала, даже если не пойдёт за меня замуж…

– Ах, Кристина, Кристина…

Отступление

В последние дни я переживал много унижений и потрясений. Мама была неумолима. Отныне улицы для меня не существовало. От стыда я не осмеливался даже к окну подойти. Спрятавшись за занавеску, с тоской глядел я на проходившее мимо нашего дома «войско». Христо то и дело задирал голову и с любопытством смотрел на наши окна, и хотя я и знал прекрасно, что за укрытием меня не видно, каждый раз я невольно отскакивал от окна.

Не помню, на третий ли, на четвёртый ли день моего домашнего заключения в дверь к нам постучали. Открыла мама, и я услышал, как Христо спросил обо мне. Мама ответила, что я ни разу больше не покажусь на улице, что мне надо заниматься уроками и что она не желает видеть меня рядом с такими испорченными мальчишками, как он, Христо. Я почувствовал, как жестоко обидели моего друга, и сам в свою очередь оскорбился и собирался уже зареветь, да вовремя сообразил, подбежал к окну и позвал: «Христо!».

Христо обернулся – на лбу у него была белая повязка. Я забыл всё, что хотел сказать в своё оправдание, и сделал ему знак рукой: мол, что это с тобой? Он как будто ждал этого вопроса.

– От вчерашнего сражения, – сказал он небрежно, как и подобает говорить истинному герою.

Каким ничтожеством почувствовал я себя в эту минуту! А он продолжал:

– Лупили они нас – у Мило все руки и ноги в крови были, ты бы видел! Но им тоже досталось, особенно этому самому Рауфу.

Но тут в комнату вошла мама.

– Марш от окна, – рассердилась она, – быстро! Ты что, не слышал? Я запретила тебе разговаривать с ними!

Я оторвался от окна, бросился в свою комнату и там рухнул на постель и чуть не задохнулся от слёз. Я понимал, что Кристина для меня навеки потеряна. Ясное дело, она отдаст предпочтение Христо и Мило, когда те, раненые, с независимым видом пройдут под её окнами. Я даже на улицу не могу выйти. Кончено. Не будет больше острова, не поедем вчетвером кататься на лодке – я, Христо, Мило и Кристина.

Всё было ясно. Несмотря на мою горячую любовь, Кристина в одну минуту сделалась для меня уже «недосягаемой». Я почувствовал острую зависть к Христо и Мило. Я понимал, что настоящими героями были они. Да, они – настоящие мужчины. Я был уверен, я нисколько не сомневался, что если бы их матери поступили с ними, как моя со мной, они не стали бы «терпеть», тут же перебрались бы они на свой остров и зажили бы самостоятельно.

Но ведь я для мамы был, как она говорила, «всем на свете – и сыном, и отцом, и мужчиной в доме». Ведь моего отца давно уже не было на свете. Вместо него осталась у нас фотокарточка в траурной рамке. Эта карточка висела в нашей гостиной с тех пор, как я себя помнил. Отец сейчас пребывал на небесах, и, чтобы он всегда оставался любимцем бога, мы с мамой каждый субботний вечер курили ладан перед его портретом. Мама при этом очень плакала, и, глядя на неё, начинал плакать и я. И каждую субботу клялся себе: «Никогда больше не пойду на улицу, всегда буду слушать маму!»

Как стать великим

Мама часто рассказывала мне об отце.

– Отец твой, – говорила она, – был умный человек, его все уважали. Постарайся же и ты стать таким. Правда, у него не было особого образования, но он любил книги. Григор Зохраб[2 - Григор Зохраб – западноармянский писатель.] и Вардкес (так звали моего отца) были большими друзьями. Патриарх Аршаруни был частым гостем в нашем доме. Это он тебя крестил, сынок. Если бы отец жил, он бы сделал из тебя человека. Веди же себя так, чтобы лишний раз не напоминать мне об его отсутствии. Перестань водиться с этими уличными мальчишками, сделай всё, чтобы стать великим человеком. Пусть друзьями твоими будут книги. Всё другое пустое, сынок. Мы – всего лишь несчастный осколочек большого народа, нас забросило на чужой этот берег, и нам нужно учиться, набираться знаний, потому что наступит, наконец, заветный день…

– Какой день, мамочка?

– Когда все будем вместе… – И разочарованно заканчивала, глядя на моё недоумевающее лицо: – Вырастешь, сам всё поймёшь. То, что я сказала, должно остаться между нами, – добавляла она, и всё принимало таинственные очертания, а в воображении моём вставали картины одна фантастичнее другой, и от приобщения к тайне у меня захватывало дух.

Теперь на улицу я выходил только с мамой, да и то лишь к соседям или, в лучшем случае, на рынок. О, как мучительно стыдно мне было переходить улицу за руку с мамой. Мои бывшие друзья, как всегда, стояли, выстроившись перед домом Рути, и когда мы с мамой проходили мимо них, лицо моё пылало огнём от стыда. Ведь я знал, как они в эту минуту жалеют меня. Или ещё хуже – считают маменькиным сынком.

Это я-то! Ведь совсем недавно я носился по улицам вместе с ними, весь в копоти и грязи, я – один из главнокомандующих «армии с обручами». Как же это получилось, что теперь я обречён на одни унижения? А Кристина?

И несмотря на то, что длинные брюки были мечтой каждого мальчишки, я не почувствовал никакой радости, когда мама принесла мне с рынка длинные ярко-синие брюки. Никакой радости не было. Однажды, когда я в этих новых брюках направился в школу, я заметил, как Христо, увидев меня, подтолкнул Мило, тот в свою очередь усмехнулся, ткнул в мою сторону пальцем, и все мальчишки уставились на меня…

И хоть я и не смотрел в их сторону, я чувствовал, с какой насмешкой они улыбались. В глазах моих друзей я был «дезертиром». Но больше всего я мучился оттого, что я был армянин. Я боялся, что моё поведение они объяснят этим: мол, известное дело, армянин. Но ведь всему виной была мама, моя горячая сыновья любовь к ней и мой отчаянный страх перед «мышиными апартаментами». К тому же мне не хотелось гневить бога, с которым имел дело мой отец.