Летающая голова

1

– Буду бить, пока не прыгнешь!

Клеарх примерился и особо прицельным ударом кулака сбил пасынка с ног.

Чужая кровь! Чуждые привычки! Совершенно не нужный ему довесок к ясноглазой красавице Климене! Но попробуй сказать, что её раскормленный сынок лишний в их совместной жизни! Климена сразу вильнёт хвостом! Вот и приходится ему, архонту могущественного Тан-Тагана, терпеть это сопливое недоразумение с вечно шмыгающим носом, будто мальчишка принюхивается!

Этот волчонок, благодаря ему, Клеарху, стал таганом! А у воронов-таганов, хозяев здешних мест, полностью отсутствует обоняние. Поэтому принюхивание можно было считать чисто враждебным и уродливым проявлением! Достойным решительного искоренения!

Серией пинков Клеарху почти удалось продвинуть избитое безжалостнейшим образом пухлое тело к самому обрыву. Но поганец, едва почуяв тянущий зов глубины, живо поднялся на четвереньки и быстро-быстро по-паучьи ушмыгнул от края.

– Ку-д-да?! – Клеарх схватил ненавистного мальчишку за шиворот и, крутанув могучей рукой, швырнул, как ветошь, в сторону края берегового козырька.

– Ты что, толстяк, не понял ещё? Я буду бить тебя, пока не прыгнешь! Сам! Давай-давай! Не медли! – прокаркал он устрашающе. – Давай!!!

Мальчишка давился слезами, соплями и судорожно закашливался. Его рыдания давно перестали быть показными, какими рыдал он для матери. Теперь он искренне завывал от боли, от ненависти и злобы к этому чужому для него, грубому носатому человеку, неожиданно заимевшему над ним такую власть! Но больше всего он завывал – от дикого, животного страха! Подняв голову к небу, мальчик издал особенно отчаянную фистулу и …обмочил штаны.

Сам он раньше своего тирана почуял, что теперь уж, после такого-то позора, рассчитывать на снисхождение точно не придётся. А когда исподлобья взглянул на отчима, встретил его полный отвращения взгляд.

Тогда он молча подшмыгнул сопли, подошёл к обрыву и прыгнул.

***

Мать долго вдалбливала ему, что нужно будет сделать после этого.

Но мальчик был так уверен, что ему всё это не пригодится (просто потому что он не хочет!), что слушал вполуха. Он был абсолютно уверен: мать его обожает и заступится перед этим черноволосым носатым чудовищем, своим новым мужем. Но его красавица мать в последнее время сильно изменилась.

Она стала всё чаще отсутствовать, всерьёз увлекшись популярными в Тан-Тагане огненными плясками. А когда и бывала дома, отсутствующим был её взгляд. Отчим бесился и срывал зло на пасынке.

Даже не воспоминание об этом, а само ощущение предательства со стороны обожаемой матери промелькнуло в зарёванном мальчишке, камнем падающем в море.

Вот и всё. Как ничтожна человеческая жизнь!

Сейчас его черепушка хряснется об острые прибрежные скалы и расколется. И с этого мига перестанет существовать его «я».

Сколько хлопот с этим вместилищем всех драгоценных мыслей, чувств, фантазий! То его нужно беречь от холода, то кормить, то остерегаться различных видов разрушений! Человек вообще подобен драгоценному аромату, замкнутому в ничтожный стеклянный бальзамарий тела, который на самом деле так легко разбить! И тогда освобождённый аромат, к которому так чутки были ноздри мальчика, соединится с общим ароматом, самим духом жизни! И всё!

Примирившись с мыслью о неизбежном завершении жизни, парнишка жалел лишь об одном, что не успел ответить на главный интересующий его вопрос. Работа, которая должна была стать делом его жизни, осталась незаконченной. Вот удивятся те, кто столкнутся с её проявлениями! Он не успел за собой всё прибрать, не ожидая, что сегодня вечерний час для него не наступит…

Однако тело, независимо от разума, не желало сдаваться!

Пальцы заскребли воображаемое препятствие, будто желая выцарапаться из беды. Но единственной опорой была тоненькая булавка-фибула, крепко зажатая в правом кулаке.

«Скорей покончить с этим ужасом!» – мелькнуло в детской голове. И фибула скользнула к темени, прикрытому ритуальным пучком подсинённых волос.

Однако мальчик никак не мог нащупать правильную точку. Фибула лезла не туда, куда следует, а под кожу. Струйки крови загустили синеву чуба…

А береговые скалы наваливались на лицо, обступали…

Тогда от страха он …закрыл глаза, что было ему строжайше запрещено. После этого его уже ничто не могло спасти…

2

Вдруг в шею и плечи больно вонзились цепкие вороньи лапы, и фибула, беспомощно ёрзавшая в детских пальцах, оказалась вбита в его голову, словно молотом, сильным ударом клюва.

Перо вошло в темя, в самый «родник», на удивление легко. А ожидание острой боли сменилось головокружением.

Да нет! Тело-кружением! Потому что кружились и выламывались руки и ноги, спина и живот, голова и хвост…

Что???

…Хвост выбрызнул из копчика солнечными лучами, вспоровшими враждебное пока ещё пространство. Мальчик удивлённо взмахнул руками и …нашёл опору! Отмахнулся от боли, и его свежие, ярко-чёрные крылья оперлись на пустоту, которой он так боялся! И которой бояться, как выяснилось, совершенно не стоило!

Пустота была полна: потоками прохладного воздуха, ликованием солнечного света, острыми брызгами моря – и всё это ждало его крыльев, его силы!

Впрочем, для самолюбования времени совсем не оставалось! Поскольку волна, к которой он падал, уже лизнула живот и потянула за ноги, зовя в глубину. Но крылья ответили ей за весь Верхний мир: я не твой! Не зови!

Я – птица!

Вот это да! – хотелось веселиться, и петь, и кричать, и кувыркаться. – Я выжил! Мало того, что я не разбился и не утонул! Но я ещё и прыгнул вверх! Вот, оказывается, что это значит – летать! – Мальчик ярко-чёрным воронёнком бестолково метался в солнечном свете.

Его полёт не был ни красивым, ни значительным.

Он неуклюже планировал над волнами, опробывая свои новые мощные крылья, осваивая рулёжку своим новым жёстким хвостом, привыкая к новому, птичьему зрению и слуху. И отсутствию запахов вокруг – что было совершенно необычно!

«Кто же это спас меня?» – неожиданная мысль пробила сознание, словно фибула темя.

Кто неожиданно помог в момент, когда он уже отчаялся и лишь судороги тела, несогласного с умом, жалко и бестолково продолжали борьбу? Неужели мать? Почувствовала, что ему плохо, что он зовёт её, и прилетела?

В душе мальчика потеплело. Ему вдвойне захотелось петь и кричать от восторга! Он в момент забыл и предательство матери, и жестокость отчима. Только чистая радость танцевала-приплясывала в его душе! Ему так хотелось улыбаться во весь рот!

Он оглянулся. Вдоль прибрежной линии над Крылатскими холмами в совершенно пустом воздушном объёме, удаляясь, плескалась пара вороньих крыльев, тех, что спасли его.

Но, если это мама, то почему она снова бросила его? Почему не желает разделить его радость? Ведь теперь, в честь начавшейся новой жизни, ему присвоят новенькое имя!

Взглянув на обрыв, он понял, что безнадёжно глуп.

Мать стояла рядом с отчимом и ласково обнимала его, буквально обвивала своим телом, словно язык пламени! Наверное, благодарила за то, что, наконец, научил её бездарного сына летать…

Мальчик понял, что улыбаться он не может.

И не только потому, что вороны не имеют мимических мускулов.

3

К тому времени, когда новонаречённый Петрус встретился с матерью, он успел переболеть страхом, исцелиться радостью полёта, забыть обиды, сменить не только птичье естество на человечье, но и надеть чистую одежду.

А потом рассказать о своём торжестве сводному брату Пириту. Пирит пристально взглянул на него, и тогда Петрус, сам не зная, почему, выпалил.