Сокровища Тантала

– Любые похвалы от меня не смогут выразить достаточную благодарность за вашу умелую работу, – говорил Чандлер судье. – Я хотел бы встретиться с вами лично, как с вашим шефом, и свободно поговорить с вами лицом к лицу, но, как вы знаете, это неразумно. Я даже не могу вознаградить вас каким-либо открытым способом, но, тем не менее, вы получите щедрое вознаграждение.

– Я совершенно удовлетворен, – смиренно ответил Таннер.

– Через несколько дней я набросаю программу. А пока спокойной ночи, – добавил Чендлер.

Пара мастеров-мошенников повесила трубку, и судья Таннер поспешил присоединиться к своей компании, ожидавшей его в вестибюле кафе. Мы полностью переключили наше внимание на избранного президента.

Трудно было поверить, что человек с большим достоинством, отвернувшийся от телефона, мог быть суперпреступником, стремящимся осквернить самый высокий пост в истории своей страны. Его худощавое, смуглое лицо говорило об аскетической жизни и благородстве намерений. Его довольно неправильные черты лица компенсировались высоким, хорошо очерченным лбом. Его карие глаза были нежными, но проницательными. Он выглядел гораздо моложе своих сорока девяти лет, которые приписывали ему газетные статьи. Его густые черные волосы были еще лишь слегка тронуты сединой, а фигура была прямой и хорошо скроенной, как у двадцатилетнего юноши.

Он был человеком, которого женщины обожали на расстоянии, но никогда не заигрывали с ним, за которым мужчины следовали с энтузиазмом, но никогда не хлопали по спине, человек-обелиск, обеленный более успешно, чем кто-либо другой, с кем я сталкивался за свою долгую газетную карьеру.

В настоящее время он находился в своем нью-йоркском доме, прекрасном старом особняке в районе Ривердейл, который он купил несколько лет назад и в котором проводил часть каждой зимы. Он звонил из маленькой звуконепроницаемой будки рядом со своим кабинетом по невинному на вид телефону, оборудованному, как и тот, что висел на стене в Риккадоне, потайным переключателем звонка. Его секретарша и старший сын сидели и беседовали прямо за кабинкой, не подозревая, что босс и отец, которым они так гордились, руководил преступным заговором у них под носом.

Остаток вечера Чандлер провел со своей семьей и друзьями в библиотеке, слушая поздравительные радиограммы, зачитанные его секретарем, и отвечая на многочисленные поздравительные телефонные звонки от ближайших друзей. Больше мы не заметили ничего интересного.

После того, как избранный президент удалился на ночь, мы предались взволнованному обсуждению этого чудесного откровения. Постепенно наш разговор перешел к более трезвому обсуждению и обдумыванию нашего следующего шага.

Пристли был сторонником немедленных и решительных действий. Его единственной мыслью было то, что заговор и его глава должны быть немедленно разоблачены. Его раздражала мысль о том, чтобы позволить даже оставшейся части ночи провести с введенной в заблуждение нацией в неведении об опасности, которую, по его мнению, мы теперь в состоянии предотвратить.

– Этот человек никогда не должен быть приведен к присяге, – воскликнул он. – Мы должны немедленно осудить его. Мы должны предъявить обвинение в преступном сговоре первым делом с утра. Я за то, чтобы сделать заявление для Ассошиэйтед пресс сегодня вечером, чтобы все утренние газеты опубликовали его и предупредили общественность.

Я искренне согласился с ним в его намерении предотвратить инаугурацию, но сразу же понял опасность слишком поспешных действий. Мы были бы в опасности совершенно не достигнуть нашей цели.

– Мы должны действовать более осторожно, – возразил я. – Наши доказательства еще недостаточно полны. Такое заявление, прозвучавшее сегодня с ясного неба, показалось бы не чем иным, как гигантской мистификацией. Я сомневаюсь, что газеты напечатали бы это. Мы бы просто уведомили эту сверхъестественно ловкую группу бандитов, и они бы полностью скрыли свои следы, прежде чем можно было бы начать какое-либо расследование.

– Но, – возразил Пристли, – у нас есть кинофонографические записи всего, что мы видели и слышали. Мы можем воспроизвести то первое заседание совета, на котором судья Таннер объяснял новым членам схему преступного траста. Мы можем привести полицию к подземным клубным комнатам. Это осязаемое доказательство. У нас есть имена множества заговорщиков. Мы могли бы заставить многих из них дать показания государству.

– Ты забываешь несколько вещей, мой восторженный юный друг, – вмешался Флекнер. Я заметила нотку раздражения в его голосе. Я видел, что безудержный идеализм Пристли немного действовал Флекнеру на нервы. Я думаю, что проблема контроля над моим излишне искренним партнером беспокоила старого изобретателя уже тогда.

– Согласен, – продолжал он, – мы могли бы устроить обыск в подземных залах для встреч, но что бы мы нашли? Ничего, кроме тщательно продуманного игорного притона, который, вероятно, будет пуст к тому времени, когда туда доберется полиция. Ибо эта хитроумная банда, можете не сомневаться, не упустила ни одного секретного устройства предупреждающего о налете и позволения заключенным сбежать. Но предположим, что один или несколько из них пойманы, никто не знает личности другого члена клуба, за исключением Хаммерсли и двух ростовщиков. У информатора мало шансов что-либо доказать. Ни один из них, даже судья, не знает личности человека на самом верху. Что касается наших записей, то любой человек, снимающий кино, засвидетельствовал бы, что они могут быть подделаны. Любое заявление, которое мы или любой информатор могли бы сделать, было бы заклеймено как слишком нелепое, чтобы в него можно было поверить, как часть нелепого заговора.