Он остановился.
– Как, всего только один стакан? Не собиралась ли ты всю бутыль выпить одна?
Он опорожнил стакан, снова наполнил его и подал ей.
Она взяла, но едва могла держать стакан – так дрожала.
– Боже мой, что с тобой? – спросил он.
Подсел к ней, поднёс стакан к губам и заставил выпить. Она молча поблагодарила его, её грудь вздымалась, руки повисли.
– Ты больна? – прошептал он, обнял её, взял её руки, погладил по щеке.
Она не отвечала. Позволяла ласкать себя. Как это было хорошо, как хорошо!
Он говорил с ней, как с собачкой.
– Где болит? Теперь хорошо, это пройдёт! Пей, зверюшка, пей!
Две большие слезы выкатились из её глаз, за ними – ещё и ещё. Он взял её голову в обе руки и высушил поцелуями слезы со щёк. Снова и снова он подносил стакан к её рту – велел ей пить. Она смеялась сквозь слезы. Это был Ян, этот большой юноша Ян! Это был его способ обращаться с больными: целовать, ласкать, гладить – и опять новый глоток питья!..
Но она не была больна. Была только…
Она открывала, как он требовал, губы, глотала холодное вкусное шампанское… Не сказала ни одного слова. Она только думала: «Ян… Ян…»
Но даже один этот короткий слог она не решалась произнести. Чувствовала: если заговорит, все исчезнет. Он встанет, сострит, облегчённо вздохнёт, скажет, что все, слава Богу, хорошо! Она должна только спать, как следует, хорошенько выспаться. И он уйдёт, оставив её одну.
Вот чего она боялась. Теперь она жила, жила: Ян был с нею.
Она положила голову на его грудь, легко всхлипнула, быстрая судорога пробежала по её телу.
Он приподнял её, посмотрел.
– Что, что с тобой? – спросил он.
Она сквозь слезы выдержала его взгляд. Не отпускала его. Чувствовала, что в эту минуту держит его, что он – её. Он пропал и не был самим собой, когда не мог больше смеяться своим свободным, гордым, безответственным смехом.
И чувствовала также, что она красива в эту летнюю ночь, снова красива. Ещё красивее её сделали месяцы и годы мучений и горя, боль и страстная жажда его поцелуев. Она положила руки ему на плечо.
– Что такое? – бормотал он. – Что такое?
Все его превосходство и независимое высокомерие спали с его лица, как маска, как одежда с плеч. Он сидел возле неё, обнажённый и простой, как бедный маленький мальчик, ищущий свою мать…
«Ян! – думала она. – Ян!»
Он как-то смутился, гладил себя рукой по лбу и по волосам. Налил стакан до краёв и пролил. Искал слова и не находил. Он шептал:
– Эндри!
Она приподняла голову, слегка, почти незаметно…
Они встали, как во сне, и, прижавшись друг к другу, пошли в спальню.
* * *
Она долго лежала без сна в эту ясную ночь. Ворочалась постоянно и все смотрела на Яна, спавшего возле неё. Гладила его, целовала в глаза и губы – нежно, нежно, чтобы не разбудить. Снова ложилась, клала свою руку под его плечо, тесно прижималась к нему.
Так спокойно, так тихо дышал он. Иногда она пугалась, когда не слышала его дыхания. Прикладывала ухо к его груди, прислушивалась к биению его сердца, колебанию его лёгких.
Один раз он забеспокоился, начал в полусне ворочаться во все стороны. Схватил её, притянул к себе, обнял обеими руками. Так лежала она, тихо, счастливо – и заснула.
* * *
Она с криком вскочила. Ей что-то приснилось, что – не знала. Протёрла глаза, опомнилась.
Было пусто. И стулья, на которые он в беспорядке побросал свои вещи, тоже пусты.
Сердце её чуть не разорвалось – так сильно оно билось. Она взглянула на часы: после полудня!
Полдень. Уже несколько часов, как он мог сидеть в поезде! Она вскочила, пробежала по комнате, искала… Нигде от него ни записки, нигде – ни одного жалкого слова? На этот раз без прощания!
Она не решалась звонить. Тогда придёт лакей, окончательно убедит её, что Ян уехал, снова уехал. Она с большим трудом поплелась обратно, упала на кровать, потом села. К чему вставать, к чему одеваться, к чему все?
Когда постучали, она подбежала к двери. Письмо – и господин ожидает ответа. Она взглянула на конверт – почерк Брискоу. Прочла: может ли он ждать её к завтраку?
Велела ему передать, что будет пить с ним чай, путь зайдёт за нею.
Что? Брискоу? Часов в её распоряжении ещё достаточно, и тем временем…
Тем временем она узнает…
Затем зазвонил телефон. Она уже знала, что это – Ян. Знала также твёрдо и определённо, что он скажет: да, сегодня он уезжает…
Она взяла трубку, стала слушать, что он говорит. Вскочила весёлая и благодарная. Он хотел бы раньше, чем уехать из Мюнхена, ещё раз с ней поговорить. Пусть она придёт с ним позавтракать в ресторан «Времена года».
Итак, он не уехал без прощания.
Эндри умылась и оделась. Сбежала вниз по лестнице, к боковому выходу, чтобы не попасть в руки Брискоу. Вызывала автомобиль, вскочила в него.
Она беззвучно усмехнулась про себя. Если бы он только мигнул, она побежала бы к нему, но когда, когда он позовёт её? Она думала: я послушна ему. Послушна – в половом смысле? Она покачала головой. Что ей надо сегодня и в остальное время? Только несколько поцелуев, несколько ласковых слов – что ещё? Она желала души его и ничего иного. Той души, которую он топтал ногами, отвергал, скрывал. Той души мальчика, которой не знал ни один человек, ни один, кроме неё.
Впрочем, ещё один, быть может! Бабушка. Та старая женщина в Войланде могла знать его душу! Та могла догадываться, что делается у него в душе.
Но та никогда не сможет ему помочь. Она всегда, как и он, выдавала себя за твёрдый гранит, чтобы никто не мог рассмотреть, как тепло и мягко у неё около сердца.
…Она сидела у кузена, гладила его руку. Он не отнимал её, терпел ласку, отвечал на неё и не смеялся. Оба молчали.
Наконец он заговорил: