Мужей много не бывает

Она уплыла, поднимая лопастями катамарана каскад брызг. Как она ухитрялась справляться с ним в одиночку, оставалось для меня загадкой. Да, впрочем, меня этот вопрос не слишком интересовал. Актуальной была другая проблема: как я буду добираться до противоположного берега?

Я встала и пошла, спотыкаясь на каждой кочке. Через двадцать минут я увидела того сердитого рыбака, что не совсем любезно принял наше появление, и решила обратиться к нему за помощью.

– А я что смогу для тебя сделать?! – окрысился он мгновенно, попутно поплевывая на наживку. – Коли вы с той взгальной девкой разругались, на закорках я тебя не понесу, факт! Придется в обход, а это километра два с гаком.

Я уселась рядом с его котомкой и вытянула ноги.

– Устала? – вдруг проявил он сочувствие. – Вы, городские, непривычные. Я вон сюда рыбачить хожу аж за двенадцать километров. И ничего, живой, как видишь. А ты прошлась чуток и все, сморилась. Есть, поди, хочешь? Пошаркай там в рюкзачке, там есть что-нибудь.

Есть я не хотела, но рюкзак его к себе притянула зачем-то. Сверток в промасленной бумаге. Батон белого хлеба, разрезанный вдоль и выстеленный по срезу тонкими ломтями домашней ветчины с чесноком. Три вареных яйца. Спичечный коробок с солью. Четыре свежих огурца, редиска и фляжка с водой.

– Жена собирала? – поинтересовалась я, захрустев редиской.

– Нет, я бобылем всю жизнь живу. Тебя как звать-то?

– Виолетта. Вита, если покороче.

– Ишь ты, – он мотнул головой, забрасывая удочку. – Имена нонче чудные. Раньше Дуська, Нюка, Мотря. А сейчас... Вита, значит. А меня дядей Костей зовут. Народ меня в деревне не любит, Костылем кличут. А за что, спрашивается? За то, что я ни с кем не хочу дружить. А мне, может, этого и не нужно вовсе! Ты как думаешь, Витка?

– Не знаю, – вяло пожала я плечами. – Каждый по себе ведь выбирает, что ему нужно. Если вам хорошо без людей, почему нет...

– Вот и я говорю! – обрадованно подхватил дядя Костя и принялся сматывать удочки. – Пойдем, провожу тебя. Места пустынные. Мало ли кто обидеть может такую-то красавицу!

Я недоверчиво фыркнула и помотала головой:

– Нашли красавицу! Со мной девушка была, вот это красавица, ничего не скажешь. Богиня просто! Мужики, едва ее увидев, готовы следом на четвереньках ползти.

Представить себе моего Незнамова, ползущего следом за Дашкой, мое воображение отказывалось напрочь.

– Тю, – присвистнул дядя Костя, упаковывая свои вещи. – Разве ж это красавица?! Задом вихляет, титьками трясет и думает, что это хорошо! Такая красота, она уже через месяц приедается, потому как внутри пусто. Поверь мне, Витка, поверь. Я оттого и бобыль, что вашу сестру насквозь вижу. У тебя вот душа хорошая, хоть и тяжко тебе сейчас. Но это пройдет. Все проходит, пройдет и это. А у стервы этой голенастой... У той внутри геенна огнедышащая. Она любого проглотит и костей не выплюнет. Умный человек от нее бегом побежит, не оглядываясь.

– Где вы видели умных мужиков-то, дядя Костя? – усмехнулась я невесело, поднимаясь и следуя за ним по узкой тропинке. – Я в том смысле, что мужское племя напрочь лишается разума, когда видит перед собой такие игривые ноги!

Он оглянулся на меня, хитро прищурился, затем погрозил пальцем и, качнув обескураженно головой, невесело рассмеялся:

– Видать, достала она тебя, стерва эта. А ты не боись, Витка, не боись! Она тебе не угроза. Такими бабами, как ты, токмо дураки разбрасываются. Ты одна отдыхаешь-то али с мужиком?

– С мужиком, – вздохнула я, глядя себе под ноги.

– Тогда все понятно. Эта хищница к нему руки протянула. Все понятно... А ты, Витка, того, не унижайся. Будет она вокруг твово паутину вить, ты виду не подавай, что тебе больно, возьми и займи себя чем-нибудь. Ты вон чтой-то писала все эти дни, вот и пиши. Какой-нибудь прок с этого все же да будет, поверь мне...

От изумления я резко затормозила. Дядя Костя тоже остановился и, видя мое недоумение, откинул полу брезентового плаща. С левого плеча у него свисал потертый кожаный ремешок, замысловато сплетенный чьими-то искусными руками, на котором болтался огромный полевой бинокль.

– Вот он, голубчик! – осклабил он беззубый рот. – Ваш берег видать как на ладони. А я дюже до людей охочий, хоть они меня и избегают... сволочи.

Да-а-а, загадочная фигура все же этот дядя Костя по прозвищу Костыль. Ни с кем, говорит, дружить не хочу, а к людям тягу имеет. Либо излишне любопытен, либо на самом деле одинок. Но пытаться разгадать сейчас эту головоломку у меня не было ни сил, ни желания. Мне хотелось побыстрее добраться до своего коттеджа, обнять своего мужа и слушать, слушать стук его сердца, искренне веря, что оно бьется только для меня...

До развилки мы дошли через сорок минут, почти не общаясь. И лишь ступив одной ногой на свою тропинку, дядя Костя протянул мне руку и виновато пробормотал:

– Прости, девка, ежели что не так. Может, обидел тебя?

– Да нет...

– Все равно прости. Ты это... Завтра махни мне рукой, ежели у тебя все в порядке. Ладно?

– А если нет? – Против воли губы мои задрожали.

– Все равно махни. Буду знать, что ты меня не забыла... – Он сгорбился, как-то разом сделавшись меньше ростом, и пошел, шаркая огромными рыбацкими сапогами по густой сочной траве.

С минуту постояв и посмотрев ему вслед, я пошла к пансионату. С того места, где мы расстались с дядей Костей, до него было минут пять ходьбы, не больше, но и их хватило, чтобы перетряхнуть всю мою жизнь, вывернув ее наизнанку.

Что я сделала не так? Когда оступилась? Все же было прекрасно! А может быть, я находилась в слепом неведении, пропадая с утра до позднего вечера в своем центре и занимаясь судьбами чужих ребятишек? Может быть, проморгала свое счастье еще раньше, чем об этом начала догадываться? И метаморфоза, происшедшая с моим Незнамовым, есть не что иное, как отказ от маски лицемерия, которую он был вынужден носить, живя в нашем городе и имея определенный социальный статус...

Тяжко... боже, как мне было тяжко! Я то принималась ругать его, то оправдывать. То клеймила себя за все, что сейчас происходило, то жалела. Одним словом, пока я добралась до нашего домика, в душе воцарился полнейший хаос.

– Семен! – громко позвала я, боясь услышать в ответ тишину.

– Ау! Витуля, милая, ты где это шляешься?! – Он выскочил из душа в клочьях мыльной пены и с вытаращенными от испуга глазами. – Я уже хотел на твои поиски людей собирать! Ты мне это прекрати!

– Чего это ты в душе? – как можно невиннее спросила я, мысленно сопоставив время его пробежки с моментом возвращения Дашки.

– А что в этом криминального? – Он ощетинился мгновенно и даже не попытался скрыть, насколько оскорбительно для него мое любопытство.

– Да нет, милый, я просто так спрашиваю. – Я стянула с ног кроссовки и, пройдя в комнату, упала ничком на кровать. – Я устала, Сема. Решила последовать твоему примеру и немного походить пешком.

– Вот это хорошо! – с энтузиазмом подхватил он и вновь хлопнул тонкой дверцей душа, продолжая кричать мне оттуда. – А то от безделья в твоей голове начинают бродить нехорошие мысли. Они бродят, бродят и оформляются в немыслимые выводы... С чего это вдруг ты решила ревновать меня к Дашке?! Когда она мне об этом сказала полчаса назад, я чуть на задницу не сел. Витка, ты чумная, ей-богу, сделалась от этого отдыха. Она была так расстроена, рассказывая о той глупой сцене, что ты ей закатила за озером. Витка, не дури, а то отшлепаю!..

Мою усталость как рукой сняло. Я вскочила с кровати пружиной и в немом бешенстве закружила по комнате.

Ай да сучка! Ай да молодец! Вот, значит, каким образом она решила переплести наш треугольник?! Что же, весьма и весьма недурно. Подставить меня перед моим мужем. Очернить, выставить дурой. Заставить его испытывать неловкость за меня перед ней. Вполне классический прием. Многие и очень многие к нему прибегают. Сначала «Сенька» должен мучиться чувством вины, потом должен последовать ропот протеста, что непременно вобьет клин между нами. Далее он должен выступить в роли утешителя бедной несчастной девушки, которую преследует старая грымза, объятая ненавистью и ревностью...

Ну что же, ее действия достойны аплодисментов. Она только не рассчитала, с кем имеет дело. Я не та глупая самка, которую можно так вот легко поиметь. Нет, Дашуня, у тебя ничего не выйдет. Ничего...

Семен вышел из душа почти голым, если не считать обернутого вокруг бедер полотенца. Крупные капли воды поблескивали на его мускулистом загорелом торсе, влажные волосы откинуты назад, и с них также стекали капли. Капризно очерченный рот излишне ярок, пожалуй, излишне призывно поблескивают и его глаза. Мне вдруг стало трудно дышать.

– Милый... – прошептала я, хватая его за край полотенца. – Ты такой сексуальный. Иди ко мне...

Он недоуменно вскинул было брови, но тут же отозвался на мой призыв, обнимая и крепко сжимая мои ягодицы сильными пальцами.

– Детка, ты без бюстгальтера? Обалдеть можно! – зазвучал в моих ушах его шепот, целительнее которого для меня не было. – Не могу поверить, чтобы ты вышла так из дома! О-о-о, какая ты славная, детка...

Семен любил меня долго и страстно. Моя утренняя пощечина и его записка издевательского содержания были прощены и преданы забвению. Мы просто примитивно отдавались страсти, забыв обо всем, что нас окружает.

К тому же удовольствия мне добавляло то, что Дашка, трижды пытавшаяся попасть в наш домик, уходила несолоно хлебавши. В последний свой визит она настолько рассвирепела, что ударила ногой в хлипенькую дверь и истошно заверещала, кликая Семена своим гадким: «Сенька!!!» Мой Незнамов нехотя оторвался от меня, недоуменно посмотрел через плечо и, злобно цедя каждое слово, произнес:

– Эта девка достала, честное слово!!! Выйти по башке ей настучать, что ли?!

Грубо, но мне понравилось. Я бы с удовольствием присовокупила еще парочку-тройку солененьких словечек, но сдержалась, искренне уверовав в то, что все плохое уже случилось, а впереди нас с ним не ждет ничего, кроме безоблачного семейного благополучия.