Интим не предлагать, или Новая жизнь бабушки Клавы

Интим не предлагать, или Новая жизнь бабушки Клавы
Галина Анатольевна Богдан

Женские судьбы (Четыре Четверти)
Лина Богданова в очередной раз удивляет почитателей своего таланта. Возраст героев книги «Интим не предлагать, или Новая жизнь бабушки Клавы» – за 60. Появляется больше времени для любимых и близких людей, для своих увлечений, отдыха. И еще шанс что-то успеть изменить и исправить, а может быть, открыть удивительное в давно знакомом.

Душевные, трогательные, порой ироничные истории, собранные в книге, помогут читателю уйти от устоявшихся стереотипов и по-другому взглянуть на жизнь своих пап и мам, дедушек и бабушек. Ведь люди серебряного возраста умеют ценить каждое мгновение. Пожалуй, стоит у них поучиться.

Лина Богданова

Интим не предлагать, или Новая жизнь бабушки Клавы

© Богданова Л., 2024

© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2024

Три «танкиста», или Мечты порой сбываются

Повесть

«Три танкиста, три веселых друга – экипаж машины боевой…» – разносилось по всей улице.

– Во блин! – сплюнул в сторону шикарной чугунной ограды новенького коттеджа Николай. – Столько лет прошло, а репертуар у нас не меняется. А пора бы – времена конкретно изменились. Раз десять, не меньше.

Впрочем, ворчал он просто так. Для настроения. Песня, звучащая с противоположного края родной улицы, нравилась ему всегда. В детстве они с пацанами усаживались на забор в старом парке и могли в тридцать пятый, а то и в сороковой раз следить за развитием событий любимой киноленты совершенно бесплатно. Летний кинотеатр позволял всем желающим лицезреть шедевры отечественного и зарубежного кинематографа с апреля по октябрь.

От Николкиной улицы до амфитеатра рукой подать. Ребятня занимала вакантные места часа за два до сеанса. Дежурили по очереди. Отбивались от конкурентов вместе. Прятались от милицейского патруля – как кому придется. Милиция особенно ребятишек не донимала – тут бы со взрослыми нарушителями справиться. А эти… пускай приобщаются к культуре. Все лучше, чем драться или «чернила» в закоулках распивать.

И они приобщались. Мальчишки знали толк в фильмах. Мюзиклы и слащавые зарубежные истории игнорировали. Предпочитали военную тематику. Или приключения.

Николай обожал Крючкова. Знал практически наизусть все его коронные фразы и песни. Мечтал поступить в военное училище и стать летчиком. Или танкистом. Его на родной улице и стар и мал танкистом звали. Он и рад был. Старался соответствовать. Шлемофон на барахолке купил настоящий. Документы в училище отправил. К экзаменам готовился.

Не повезло: на математике срезался. Два раза. А потом в армию пошел. В пехоту определили. Ну пехота так пехота. Какая-никакая, а армия. Получил права. Стал механиком. Остался на сверхсрочную. Потом школу прапорщиков окончил. Двадцать лет прослужил. В Афгане ранили. Списали в запас. Пенсию неплохую государство выделило. Живи да радуйся.

Он и радовался. Переехал с женой в родительский дом. Мать с отцом до смерти досмотрел. Сына вырастил. А потом поперли косяком неприятности. СССР распался. Контору, в которой Николай подрабатывал, закрыли. Жена вдруг к другому ушла. Сын женился неудачно.

Николай крепился-крепился, а потом запил. С кем не бывает? Думал, переживет в винном дурмане свои и чужие неприятности и вернется к нормальной жизни. Не получилось. Дурман алкогольный крепче воли оказался. Бывает.

Пока пил да на грубости нарывался, дом их снести решили. Собирались автозаправку строить у перекрестка, а пара домов мешала. Ну жалеть нечего: дом дед еще строил. Крыша в двух местах латанная-перелатанная. Порог прогнил. Окна в горнице покосились. Супруга сына внука носила. Первенца. В ноги свекру кинулась: выручайте, мол, Николай Павлович, хочется ребеночка в тепле-сухости вырастить. Николай особенно не сопротивлялся – хочется, значит, будет. А чего гнилье жалеть? Квартиру им обещали трехкомнатную. При случае на две однушки поменять можно. В общем, подписал требуемую бумагу. Без проблем.

На радостях отметил это дело. Недели две отмечал. По друзьям и приятелям. Пока пенсия не кончилась. Вернулся, а сына с невесткой и след пропал. Насилу разыскал.

Следовало прописаться. Николай – туда-сюда – а паспорта нету. Потерял на разгуляе. Невестка пристыдила. Он вскипел: по какому праву?! В моем дому…

Притормозил: был дом да сплыл. Теперь вот квартира. Общая. Какое там! Сын с невесткой прописаны, а он… Разобиделся. Психанул. Швырнул едва ли не в лицо сыну ключи. Рявкнул, неловко сбегая по ступенькам:

– Да подавитесь вы этой квартирой, живоглоты несчастные! Живите, радуйтесь! Без меня.

И был таков. Снова пил. Подвизался на временных работах. Ночевал где попало. Приятели советовали вернуться, потребовать своего.

– Да пошли они! И так проживу! – ерепенился Николай.

Да и как тут не ерепениться: обратился как-то в паспортный стол – так, мол, и так, потерял документ, выпишите новый.

В ответ: принесите справку о составе семьи.

Откуда?

С места прописки.

Круг замкнулся.

– И так проживу! – в пьяном раже орал Николай в холодное равнодушное небо. – Кланяться не привык! Не заставите!

И прожил. Вернее, проживал. Как мог. Местами сытно и пьяно. Местами холодно и голодно. Местами серединка на половинку.

С временной подработкой становилось все труднее. Собирал картон и лом металлический, сдавал. На вырученные деньги ел и пил. Все больше пил – засасывал алкогольный омут несостоявшегося танкиста. Медленно, но очень верно. Да и выбора особого не было. На трезвую голову жизнь казалась невыносимо несправедливой. И потраченной почем зря. Хоть в петлю лезь!

В петлю пока не хотелось. Хотелось кому-то чего-то доказать. Быть полезным. Нужным. Да просто быть! Дышать упоительно свежим воздухом. Наслаждаться заливистым птичьим пеньем, запахами трав и цветов, пестротой весеннего сада, золотыми всполохами осеннего парка. Серебряными отблесками снега, теплыми переливами закатов и восходов. На трезвую голову очень хотелось.

– Да мало ли в жизни радостей! – убеждал себя Николай, отмаявшись очередным похмельем. – Я ж не старый еще – всего ничего, шестьдесят два. Отцом бы мог стать, если б женщина подходящая подвернулась. Нет! Не хочу отцом, был уж раз. Не хочу больше… Да и какой нормальной женщине нужен алкоголик и тунеядец? Так что нечего в эту сторону дышать. Ищи, танкист, что другим негоже. Конкуренции тебе не выдержать. На первом стыке обломают.

Время от времени забредал Николай на родную улицу. Да и как не забредать! Малым пацаненком он ее от края и до края за день оббегал. Там новость какую поймает, там яблоком сосед угостит, там приятели велик дадут на пару кругов. Весело жилось на старой Переселке. Вкусно. Забавно. И интересно.

– Не та теперь улица, – ворчал Николай, отмечая одну за другой перемены. – Совсем не та. Ни тебе друзей-приятелей, ни соседей с яблоками. Всяк за своим забором прячется. Только посмей заглянуть! Тут тебе и собаку спустят. И милицию вызовут. Вот и приходится осторожничать.

«Мечта сбывается и не сбывается…» – нес ветер с другой стороны улицы.

В принципе, Николай против мечты ничего не имел. Хотя мечтать не любил. А чего тут любить? И так все ясно: плохо человеку в одиночку. Вот если бы нашлась на планете родственная душа…

– Да еще на родной улице! Вот бы жизнь у меня пошла, только успевай поворачиваться. Я бы ее на руках носил! Желания, что та золотая рыбка, с разбегу выполнял бы. И мечты заодно. Хотя… какие там разбеги у золотой рыбки. Ни ног, ни дорог…

Николай махнул рукой в сторону уплывавшего за горизонт облака, приподнял воротник и вышел наконец на знакомую тропинку. С одной стороны – дом старика Прокопьева, с другой – водонапорная колонка, за ней заброшенное здание детского садика. Сколько себя помнил Николай, садик был заброшен. Мальчишками они лазили сюда за грушами и просиживали штаны в покосившихся беседках с проломленными беспощадными предшественниками крышами.

– И ведь до сих пор стоит! – сетовал на судьбу Николай. – И простоит невесть сколько. А мой дом кому-то в срочном порядке понадобился. Разрушили жизнь человеку ради трех бочек с бензином – вот тебе, батюшка, высший суд!

«Мчались танки, ветер поднимая, наступала грозная броня…» – неслось с выходящей на проспект переселковской окраины.

– У… у-у-у… – в такт музыке подвывал Мухтар, сидя на крыше своей «бронемашины». – У-у…

– Чтоб тебя, танкист фигов! – кипятилась за высоким забором бабка Тарасовна. – Опять завел свою канитель! Гляди у меня, кобель шелудивый: будешь выть – не получишь обеда!

Мухтар довыл до конца куплета и притих: лишенная обеда и без того нелегкая его жизнь теряла всякий смысл. Придется потерпеть до следующей трансляции: авось вредная Тарасовна отлучится на часок по делам. Пес немного побалансировал на дышащей на ладан будке и нехотя спрыгнул в хлипкую, подернутую изморозью грязь. В тесном закутке, где ему довелось исполнять свой собачий долг, помимо грязи и не менее хлипкой старой будки имелась лишь гнутая алюминиевая миска да пара обгрызенных Мухтаром от нечего делать вишневых стволов.

За последующие со смерти хозяина три месяца пес окончательно разочаровался в жизни, озверел и теперь кидался к забору при малейшем шорохе, провожая нарушителя ненавистного спокойствия истошным лаем.

Соседские мальчишки, некогда дразнившие Мухтара танкистом, теперь остерегались тревожить пса: забор вокруг дома обветшал, вдруг злыдень вырвется. Ребята переключились на другие, менее опасные эксперименты. А позабытая всеми собака почти одичала в своем мокром и холодном углу. На долю верного сторожа и защитника досталась одинокая и мучительная старость.

Мухтар тяжело вздыхал, устраиваясь на охапке гнилой соломы и с тоской посматривая в узкий люк на крыше будки. Вспоминал хозяина. Тому взбрела в голову блажь проделать в крыше собачьего дома дыру с крышкой.