Интим не предлагать, или Новая жизнь бабушки Клавы

Порой среди категорических заявлений встречались робкие замечания оппонентов по поводу особенностей восприятия и замкнутости ребенка.

– Нормальный у вас мальчик, – несмело утверждали те, с опаской косясь на светил, вынесших безапелляционный диагноз. – Вы только не торопите его. Дайте время. Пускай сам до всего дойдет. Из таких порой гении проклевываются.

Мама Рита не могла ждать. Ей требовалось в срочном порядке записать ребенка в изостудию и на английский. Начать осваивать новомодный способ чтения и секреты шахматных партий.

– Не надо нам гениев! – заявляла она в ответ, подобострастно кланяясь недовольным вмешательством дилетанта светилам. – Пусть все как у людей будет. Вы лучше подскажите, куда обратиться? Парню шестой год, а он три буквы в одно слово сложить не может.

– И не надо складывать! – не сдавался «дилетант». – Через год-полтора он развернутыми предложениями заговорит. Поэмы вам на сон грядущий рассказывать станет.

– Не надо нам поэм, – отмахивалась мама. – Нам бы три буквы в слово сложить…

– Наскладывались уже, – не соглашался отец, в который раз вызволяя сына из цепких лап медконсилиума, – все заборы твоими буквами порасписаны!

– Молчи, неудачник несчастный! – кипела мама Рита. – Тоже мне, гений! Месяцами под машиной лежит, никак починить не может! А еще кандидат наук! Нет уж, хватит с меня гениев! Будем бороться за стандарт!

Сам Ромка стандартов не признавал. Ему нравился лежащий под машиной папа. И сама машина нравилась. Мощный внедорожник напоминал танк: в крыше имелся настоящий люк, до которого Ромка пока еще не дорос. Но ведь дорастет! Обязательно дорастет. И вот тогда…

«Три танкиста, – бурчал мальчик себе под нос на самолично придуманном языке, – три веселых друга», «а все хорошее и есть мечта…».

И представлял несущийся на всех парах джип и свою головенку в люке. Развевающиеся во все стороны волосы, слезящиеся от ветра глаза. Завистливые взгляды соседских мальчишек… «А еще лучше настоящую овчарку рядом! Как в кино… А папа за рулем, счастливый… А мама, мама пусть дома остается. Стоит себе у калитки и платочком машет. И улыбается, хотя бы раз в жизни…»

Мечты папы мало чем отличались от Ромкиных фантазий. Как же хотелось ему прокатиться с ветерком на полученном по наследству внедорожнике! Доказать жене, что кандидаты филологических наук кое-чего в технике смыслят. И кое-чего в жизни стоят. Кроме скромной зарплаты и еще более скромных гонораров от публикаций и репетиторства.

– Врешь, зараза, – шептал он, завинчивая и вывинчивая бесконечные гайки и винты, – я тебя сделаю! А в СТО пусть толстосумы обращаются! За такие деньги я готов днями и ночами под тобой лежать. Лучше велосипед ребенку куплю. Или путевку в санаторий… сыну в школу скоро, а он кроме родного города ничего в жизни не видел…

Николай прошел до перекрестка, заглянув в мусорные баки на обеих сторонах улицы. Не зря заглянул – вещмешок за плечами полнился двумя мятыми алюминиевыми кастрюлями, старой мужской курткой и рулоном обоев. Если так и дальше пойдет, можно будет к вечеру во вторцветмет заскочить, на пару бутыльков с закуской как раз выйдет.

К почерневшему забору на другой стороне улицы он подходил с волнением. Жив ли курилка?

– Жив… Ну и молоток! Булку будешь? Сдобная, между прочим. С изюмом. Лови кусок! И сам не прочь полакомиться, но другу нужнее…

Мухтар хотел залаять, но передумал. Человек за забором был ему знаком. Относительно. С начала осени заглядывать стал. Слова ласковые говорит. Сопереживает. Эх, такого бы хозяина заиметь. Понимающего. Щедрого.

Поначалу отношения у них не складывались. От человека неприятно пахло. И потом, на каких основаниях посторонние вмешиваются в личную собачью жизнь? И вообще: приближение к охраняемой территории чревато неприятными последствиями. На то Мухтар тут и посажен, между прочим. И не зря посажен!

Ох, как же он старался отвадить подозрительного незнакомца. Подумаешь, слова ласковые говорит, смотрит по-доброму, хлеба куском норовит поделиться. Не иначе – злоумышленник. К хозяйскому добру подбирается. Так мы его и пустили!

Пес кидался на забор. Остервенело лаял. Злобно рычал. Скалил страшные зубы. Яростно метался по загону с самыми серьезными намерениями.

Человек отступал. Успокаивающе покачивал руками. Сожалеюще – головой. Чего жалел? Или кого? Псу некогда было вдаваться в ненужные подробности. Он воинственно протестовал против вынужденной близости. Лаял, вскакивал на свою будку, призывал весь мир в свидетели своей грядущей победы.

– Ну ты и дурень, – покачивал головой незнакомец. – Тебя бросили, а ты перед предателями икру мечешь. Я-то пойду, а тебе в этой жиже навозной век вековать.

А кто говорил, что служба бывает исключительно приятной? Вот именно что никто! Мухтар прекращал лаять, переходя на монотонное рычание. Показывал незваному гостю свое презрение и готовность в любой момент вцепиться обидчику в глотку.

– Ну и лежи себе! – сдавался, наконец, человек. Перекидывал через забор жалкую свою подачку и уходил. До следующего раза.

Наведывался нечасто – в неделю раза три. И начинал все заново.

– Я ж к тебе со всей душой, сам посуди! Хожу прям по расписанию. Угощенье приношу, заметь, а мне это нелегко достается. Чего хочу? А чтоб я сам знал!

Постепенно активные военные действия перешли в состояние затяжной вялотекущей обороны. Мухтар потявкивал, пару раз в течение визита уже без особого энтузиазма кидался на забор. Время от времени рычал, предупреждая о своем присутствии. К категории идиотов он не относился, а посему на мелкие провокации не поддавался. Ждал крупных. Не так чтобы очень, но ждал. Временами отсиживался в своем «танке», беззлобно скалясь на нахала через люк. Чувствовал себя если не танкистом, то как минимум пограничником в дозоре. Только попробуй сунься! Мы свой хлеб по полной программе отрабатываем. А чужого нам не надо.

Николай дивился собачьей верности. Ведь кинули беднягу. Элементарно кинули! Ладно бы хоть по-честному – выпустили из вонючего загона на все четыре стороны. Так нет же! За преданность вручили псу бессрочную путевку в ад. А как еще можно назвать загон три на три метра, с трех сторон огороженный ветхим забором, а с четвертой примыкающий к западной стороне дома? Ни травинки кругом, ни былинки. Ни солнечного лучика.

Красавец овчар едва помещался на голом пятачке вместе с нелепой, явно не соответствующей его размерам будкой. Ел, пил, спал тут же. Как и естественные потребности справлял. Прямо себе под ноги – все равно больше некуда. Дожди размывали собачьи экскременты по всей территории. Солнце практически не проникало в зону стихийного бедствия, освещая лишь облезлый фронтон дома да форточки на давно не мытых окнах.

Бедолага страдал от собственных испражнений: язвы на лапах не поддавались самолечению. А на более-менее сухой крыше долго не высидишь: и места мало, и люк, чтоб ему пусто было, вытянуться не позволяет.

Николай имел полное представление о режиме дня товарища по несчастью: часов в девять утра из соседнего дома приплеталась старуха. Ворчала, недовольная всем на свете. Воротила нос от вынужденной антисанитарии на вверенном ей участке. Ругала пса последними словами. Или просто отмалчивалась. Прямо через забор, не заботясь о меткости попадания, выплескивала из старой кастрюльки в собачью миску какое-то варево.

После полудня появлялась еще раз. Не всегда, правда. Но появлялась. Снова воротила нос и посылала собаку куда подальше. Плескала в миску воду. На этом патронат заканчивался. И пес оставался при своих интересах.

Николай подмечал, что воды собаке хватало на пять минут – несчастное животное лакало жизненно необходимую влагу с обреченной жадностью, а потом слизывало дождевые капли с забора и вишневых стволов.

Сердце наблюдателя заходилось от боли и стыда. За себя и за все беспристрастное к отдельным моментам жизни человечество. Ну почему так? Кому-то булки с творожным кремом и корицей, яхты и роскошные виллы, а кому-то – лужи мочи и глоток воды в грязной посудине?

Он старался помочь. Приносил хлеб, воду. Забрасывал через забор куски своей добычи – сплющенные картонные коробки, доски, ветошь. Спасительных островков искусственно созданной суши хватало ненадолго. Грязь засасывала картон в считанные минуты. Доски служили дольше. Их хватало до вечера. Если ночь случалась без дождя, то и на весь следующий день.

Поначалу пес не принимал подарков. Осторожно обходил стороной. Подозрительно принюхивался. Порыкивал на благодетеля. Николай на грубость не нарывался – сторонился или вообще уходил заниматься своими делами. Возвращался через час-другой:

– Ну что, друг ситный, сидишь в грязи своей? А выгоды от моего подношения не понимаешь? Это ж элементарно, чесслово. Бери с меня пример!

Он усаживался на вынутый из пакета кусок картона и изображал безграничное счастье. Пес с недоверием и любопытством наблюдал за манипуляциями человека. Ворчал недовольно, выражая какие-то понятные лишь ему эмоции. Доверять чужаку не спешил. Но после ухода незнакомца осторожно осваивал новую территорию. Постигал приятности кратковременной передышки. Думал о своем, пытался соединить простые и понятные с детства истины с неожиданно открывшимися новыми.

Выходило не очень. Но выходило.

К середине ноября Мухтар стал помахивать в сторону назойливого посетителя хвостом. Рычание сменилось ленивым ворчанием, а касание человеком охраняемого забора воспринималось как приглашение к игре. Играть Мухтар не собирался – не маленький, да и компаньон попался так себе, вот если бы Булька из дома напротив. Или Волчок из многоэтажки… Эх, мечты, мечты…

Вообще-то жизнь у Мухтара начинала налаживаться. Мужчина заглядывал ежедневно, а то и по нескольку раз за день. Приносил лакомые кусочки – то косточку, то колечко ливерной колбасы. Подарил миску, в которую не забывал наливать воды. На ласковые слова не скупился. Правда, рукой коснуться побаивался. И правильно делал: дружба дружбой, а собачьего долга никто не отменял. Мухтар и мысли не допускал, чтобы кто-то из посторонних мог отвлечь его от исполнения служебных обязанностей. Впрочем, незнакомца он все меньше причислял к посторонним. Даже неудобно как-то: ходит человек, ходит…

Ситуация…

Николай зачастил на улицу детства. Как на работу ходил. Даже без «как». Предлагал свои услуги новым и старым соседям. Кому забор починить, кому участок в порядок привести. Уборные чистил, мусор сжигал. Днюющему и ночующему под машиной ботанику обещал за пару недель джип на колеса поставить. Денег много не просил. За тарелку борща и пару пирожков был благодарен. В перерывах между трудами праведными навещал собаку. Не забывал захватить очередную доску или кусок картона.

В декабре они уже понимали друг друга без слов. Человек звал собаку Шариком, тот не звал человека никак, но совершенно точно знал имя новоиспеченного товарища – Николай. И начинал повиливать хвостом в ответ на приветствие и угощение. Скучал и выглядывал между штакетинами – не идет ли благодетель. Позволял гостю разные вольности – от почти интимного приближения к охраняемой территории до руки на заборе. Водил ушами, наклонял голову, внимательно прислушиваясь к интонациям. Принюхивался, осваиваясь с приносимыми человеком Николаем запахами.

С достоинством съедал угощение (прежде позволял себе отведать гостинцы лишь после ухода незваного гостя). Аккуратно вылизывал миску. Неумело улыбался в знак благодарности.

Вот если бы морозец ударил, тогда бы наступил для пса рай земной. Лапы мало что саднили от незаживающих ран, так и мерзли в вечной сырости.

– Эх, друг Шарик, – жалел пса Николай, – и за какие такие заслуги обрекли тебя люди на муки? Ну, давай я тебя отпущу. Две штакетины долой – и вот она, свобода.

Мухтар вертел головой, не спуская глаз с лежавших на заборе ладоней. Ворчал, предупреждая о недопустимости косвенно высказываемых намерений. Дружба дружбой, а все остальное от него не зависит.

«Если бы хотел, я бы и без тебя справился», – думал он, страдая от будоражащих душу противоречий.

– Если бы хотел, ты бы и без меня справился, – разводил руками не решающийся на смелый шаг Николай. – А так, гляди, разорвешь еще. Ну что косишься? На волю-то хочется?