Персиваль Кин

– Да сидеть и ждать, что будет дальше, отливать воду из лодки и смотреть, чтоб ее не заливало. По временам мы можем кричать или молиться, есть пряники и селедки или белый хлеб и другие лакомства, что лежат в лодке.

– Прежде всего выкачаем воду из лодки, – сказал я, – в ней до половины налилось; потом поедим, потому что я голоден и озяб, а там уж можем читать себе отходную.

– У нас также будет, что пить; я приготовила было для Джема, думая, что удастся попасть на фрегат. Я обещала ему это, бедняжке, но теперь все равно; завтра нас обоих, верно, не будет на свете.

Женщина вынула из-за пазухи пузырь с вином и налила в кружку; выпив ее, она протянула пузырь ко мне, но я, имея отвращение к вину, отказался.

– Не теперь, – сказал я, – после, пожалуй.

Во время этого разговора сильным ветром и течением нас отнесло далеко от фрегата, и огромные волны заливали нашу лодку, так что я беспрестанно должен был отливать воду. Ночь была темная; мы ничего не могли различить, кроме огней на судах, оставленных нами далеко за собою, и те казались нам только блестящими точками. Ветер выл, предвещая бурю.

– Мало надежды, что погода стихнет, – сказала женщина. – Нас совсем зальет, если нам не удастся поставить лодку против ветра.

С помощью руля она успела сделать это; тогда лодка стала менее наполняться водою, но ее быстрее понесло течением.

– Ну, теперь немного лучше, хоть нас все-таки вынесет в море, – сказала женщина. – К утру мы будем в проливе, если до того времени нас не зальет, а там что Бог даст. Не хотите ли капельку? – продолжала она, наливая вина в кружку.

Прозябши до костей, я не отказался и проглотил несколько капель; женщина выпила остальное, и скоро вино стало на нее действовать.

– Вот это дело, малютка, – сказала она и начала петь. – Бедный Джем, – продолжала она, – мне жаль его; он думал к вечеру быть навеселе, и я думала уснуть возле него. Теперь он будет совершенно трезв, а я сделаюсь пищею для рыб; на холодной постели придется мне лежать поутру. Передай мне пряники, дитя; чем больше мы будем есть, тем меньше будет в нас места для соленой воды. Ветер и волны трусы; они бегут в страхе от большого корабля; но когда им попадается маленькая лодка, как наша, они гонят и топят ее, как будто считая нас верною добычею. – В это время волна плеснула в лодку. – Да, это ваше дело. Что ж, топите лодку, трусы, в ней только женщина и мальчик. Бедняжка Джем, он будет жалеть обо мне, а еще более об водке; но что ж делать? Выпьем еще.

– Ты пусти меня на руль, – сказал я, заметя, что она выпустила его из рук, – или нас опять понесет боком.

Я стал править рулем, между тем как она снова взялась за пузырь.

– Выпейте еще, – сказала она, протягивая мне кружку, – хуже не будет.

На этот раз я был с нею согласен, потому что промок насквозь, и ветер продувал меня до костей; я выпил несколько капель вина и продолжал править рулем. Волнение делалось больше и больше, и, не будучи опытным моряком, я видел, что лодке недолго остается существовать.

Между тем женщина начинала терять чувства. Я прежде предвидел это и просил ее отливать воду из лодки; она машинально повиновалась и запела какую-то заунывную песню.

В это время я сам не мог понять своих чувств, так они были смешаны; помню только, что над всеми преобладало чувство самосохранения и надежды. Я думал о матушке, о тетушке Милли, о капитане Бриджмене, капитане Дельмаре и Бобе Кроссе; но мысли эти так же быстро уносились, как нес нас ветер, и я слишком занят был управлением рулем, чтобы мог свободно собрать свои мысли.

Женщина снова взялась за пузырь с вином и потом передала мне; но я отказался. С меня было довольно, а для нее уж слишком много, так что после нескольких усилий отливать воду она упала навзничь, разбив трубки и все, случившееся возле, и не говорила более ни слова.

Прошло уже более четырех часов с тех пор, как нас унесло от фрегата; ветер был так же свеж, а волнение становилось сильнее и выше; но я держал лодку прямо против ветра, и волны менее в нее плескали. Однако мне казалось, что она более и более погружалась, так что через несколько времени я увидел, что необходимо отлить воду. Оставя руль, я нашел, что лодка до половины наполнена водою, и стал отливать ее фуражкою, проклиная женщину, которая лежала без чувств в минуту такой опасности.

Я успел отлить большую часть воды, хотя это была нелегкая работа, потому что лодка, поворотясь боком к ветру, наполнялась водою от ударов волн. Я снова взялся за руль, поставил лодку против ветра и продолжал держаться таким образом более двух часов. Вдруг полил проливной дождь, и ветер завыл сильнее прежнего; но тут я удостоверился, что ничто не может быть лучше портсмутских лодок. Однако положение это становилось тяжелым для четырнадцатилетнего мальчика; зубы мои стучали от холода, меня бросало из стороны в сторону; темнота становилась ужасною, и я мог различать только белую пену волн, со стоном разбивавшихся о мою лодку.

Были минуты, в которые я готов был предаться отчаянию, ожидая неминуемой смерти; но бодрость и надежда поддерживали меня. Через несколько часов должно было взойти солнце, и с каким нетерпением и тоскою ожидал я рассвета! Я по-прежнему старался держать лодку против ветра; но волнение было сильнее прежнего, и волны плескались в лодку.

Я опять оставил руль и начал отливать воду: я озяб и ослаб, но это движение помогло мне. Напрасно старался я разбудить женщину; вынув у нее из-за пазухи пузырь, я нашел его до половины пустым и, выпив вина, ощутил в себе новую бодрость и силу. После этого я съел кусок хлеба и сел на руль в ожидании рассвета.

Тихо-тихо взошло, наконец, солнце; но оно взошло, и я чувствовал себя почти счастливым. Мне было страшно в темноте, когда я думал о своем положении, и я с восторгом следил за блестящим светилом, поднимавшимся над горизонтом. Я осмотрелся кругом; за кормою синело что-то, похожее на землю: то был остров Байт. Во время дождя ветер переменился и нес нас к берегам Франции.

Дрожа от холода и сырости, утомленный долгим бдением, я устал править рулем и чувствовал себя счастливым с возвращением дня. Я взглянул на свою спутницу; она спала крепким сном, положив голову на корзину с трубками; чепчик на ней был смят и вымочен, и помятые ленты его плавали в воде, которая переливалась из стороны в сторону на дне лодки, качаемой волнами; волосы упали ей на лицо, почти закрывая все черты его; она лежала неподвижно, без дыхания, так что я подумал, не умерла ли она в продолжение ночи. Волнение уменьшилось, и при лучах утреннего солнца те же самые волны, которые казались столь страшными в темноте, как будто играли передо мною.

Я почувствовал голод и, вынув из корзины соленую рыбу, разорвал ее на части зубами; я продолжал осматриваться кругом в надежде увидеть какой-нибудь корабль, но нигде ничего не было видно. Напрасно старался я разбудить свою спутницу, толкая ее ногою; она повернулась навзничь, и волосы, упав с лица, открыли черты молодой и прекрасной женщины, которой, казалось, не более двадцати или девятнадцати лет.

Как молод я ни был, мне стало жаль, что такая прекрасная женщина, – потому что она все же была прекрасна, несмотря на беспорядок своей одежды, – находилась в таком жалком положении. Я схватил пузырь с вином, думая бросить его в воду, но остановился, вспомнив, что ночью он, вероятно, спас мне жизнь и может еще быть полезным. Я не хотел изменять направления лодки, хотя нас быстро несло от берегов. Не скажу, чтобы я считал себя совершенно несчастливым; я находил положение свое несравненно лучшим прежнего. Солнце сияло светло, и я чувствовал теплоту его, Я и не думал о погибели, – смерть была далеко от моих мыслей, в пище не было недостатка, а какой-нибудь корабль мог без труда взять нас, однако все-таки я молился усерднее обыкновенного.

Глава XVIII

Около полудня ветер стал стихать, и волнение уменьшилось. Мне пришло на мысль, что теперь легко поставить мачту и поднять парус, и я стал снова будить мою спутницу. После нескольким усилий я удостоверился, что она жива.

– Молчи, Джем, – сказала она, не открывая глаз. – Еще нет пяти склянок.

Я дал ей несколько толчков; она вскочила и дико стала осматриваться кругом.

– Джем, – сказал она, протирая глазе и осматриваясь кругом, как будто что-то припоминая. Вдруг она вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Я думала, что это сон, и хотела все рассказать за завтраком Джему, – сказала она печально, – но я ошиблась. Что со мною будет? Мы погибли, погибли!

– Пока еще нет, но, верно, погибли бы ночью, если бы я был в таком же положении, как ты, – отвечал я. – Мне тяжело было управиться с лодкою.

– Правда, – сказала она, – Бог да простит меня, несчастную! Что подумает Джем и что он скажет, когда увидит, как я отделала свой новый чепчик.

– Разве ты уже уверена, что непременно увидишь Джема, и что тебе нужен будет твой новый чепчик? – спросил я.

– Правда ваша, утонуть все равно в каком чепчике. Но где же мы теперь находимся?

– Я сейчас видел здесь землю, – сказал я, показывая за корму. – Волнение стихло; можно поставить мачту и поднять парус.

Женщина встала на ноги.

– Да, – сказала она, – поставим мачту. Ночью при темноте и волнении я ничего не могла делать, но теперь могу. Вот что значит день для такой трусихи, как я; я боюсь только темноты. Надо поднять парус, а то нас никто не увидит.

– Что вы сделали с пузырем?

– Бросил его в воду, – отвечал я.

– И вы это сделали в такую сырую и холодную ночь? Вы хорошо поступили, не так, как я. О, это вино, вино, я бы желала, чтобы его совсем не было на свете, но теперь уже поздно. Когда я только что вышла за Джема Персона, никто не мог убедить меня, чтобы я пила, даже сам Джем, которого я так любила. Теперь вместо того, чтобы ссориться со мною, как прежде, за то, что я не пью, он сердится, что я пью слишком много. Помогите же мне поставить мачту. Держите кливер. Джем часто говорил, что, не будь я женщина, из меня вышел бы славный матрос.

Мы успели поставить мачту и подняли парус. Спутница моя стала править рулем, сказав мне:

– Я умею хорошо править; теперь же день, и я выспалась. Вы устали, ложитесь и усните, теперь все хорошо, мы идем к берегу.

В самом деле, она держала довольно круто к ветру, и мы шли по три или четыре мили в час. Мне не хотелось спать; я стал отливать воду из лодки и привел в порядок корзины и ящики. Потом, осмотрясь кругом, не видно ли где корабля, сел и стал разговаривать с моею спутницей.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Пегги[3 - уменьшительное от Маргарита.] Персон. Бог простит меня бедную, что я так люблю вино.

– Отчего же теперь ты любишь вино, тогда как выходя замуж не могла на него смотреть?

– Все это сделалось по капельке. Джем, бывало, посадит меня к себе на колени и просит проглотить каплю, чтоб угодить ему, я и исполню его просьбу; и сначала я хворала от этого, а потом уж привыкла. А иногда в сырую погоду стоим на пристани с другими женщинами и, завернув руки в передник, ждем шлюпки с корабля. Другие пьют вино и меня попотчуют; так оно и пошло. Потом Джем просил меня принести ему вина на корабль, и я пила вместе с ним; но погубило меня то, что раз я услышала кое-что о Джеме, когда он был в Плимуте. Меня взяла ревность, и тогда в первый раз я напилась допьяна. После этого так и пошло. Скажите, что случилось ночью? Погода была очень дурна?

Я рассказал ей все, что случилось, и каким образом я старался разбудить ее.