Служба на купеческом корабле

Служба на купеческом корабле
Фредерик Марриет

«В 17.. году, в скучный туманный месяц, навевающий человеконенавистничество и желание покончить с собой, в тот месяц, когда солнце встает, но не светит, дает свет, но не вселяет в нас радости веселыми лучами, когда только большие сальные свечи помогают купцу подсчитывать свои барыши, а философу ясно видеть свои потери, то есть в ноябре, Эдуард Форстер, который долго служил на флоте ее величества, сидел в удобном кресле в удобной гостиной удобного коттеджа, куда он переехал, получая пенсию после серьезной раны, зажившей много лет тому назад, но раскрывавшейся каждую весну…»

Фредерик Марриет

Служба на купеческом корабле

* * *

Глава I

В 17.. году, в скучный туманный месяц, навевающий человеконенавистничество и желание покончить с собой, в тот месяц, когда солнце встает, но не светит, дает свет, но не вселяет в нас радости веселыми лучами, когда только большие сальные свечи помогают купцу подсчитывать свои барыши, а философу ясно видеть свои потери, то есть в ноябре, Эдуард Форстер, который долго служил на флоте ее величества, сидел в удобном кресле в удобной гостиной удобного коттеджа, куда он переехал, получая пенсию после серьезной раны, зажившей много лет тому назад, но раскрывавшейся каждую весну.

Место, окружавшее его дом, не было так приветливо, как сам коттедж. Дом стоял на горе, которая оканчивалась отвесным обрывом. Берег этот возвышался над частью Атлантического океана, в этом месте носящей название «Ирландское море». Форстер всю свою жизнь был моряком и всегда с прежним удовольствием слушал стон и свист ветра. Даже ночью, лежа в гамаке, он, просыпаясь от порывов бури, только крепче завертывался в одеяло.

Финансы Форстера не позволяли ему допускать в жизни роскоши, и напиток местной перегонки заменял для него вино. Он сидел, поставив ноги на каминную решетку, держа в руке стакан виски, уйдя в воспоминания о счастливом прошлом, полном надежд, надежд несбывшихся, и постоянно разбивавшихся мечтаний и грез. Стояла бурная ночь. Дождь то громко стучал, то прекращался, точно давая пищу ветру, который в такие промежутки налетал с новой силой и проникал в каждую щелку. Время от времени ковер в маленькой комнате поднимался над полом и надувался под напором Дыхания бури. Единственная свеча, фитиль которой, благодаря небрежности Форстера, не только стал необычайно длинен, но даже на своем конце превратился в гриб, каждую минуту могла потухнуть; деревянные занавеси на окне торжественно покачивались из одной стороны в другую. Вдруг прозвучал пушечный выстрел, нарушивший глубокую задумчивость Эдуарда Форстера. Форстер вскочил, уронил книгу и качнул локтем стол, вследствие чего большая часть содержимого стакана расплескалась. Корона из сажи на светильнике тоже упала от этого толчка, и свеча, освобожденная от своего груза, загорелась ярче.

– Господи помилуй, мистер Форстер, вы слышали? – закричала вбежавшая в комнату старуха-экономка, единственная обитательница коттеджа, кроме Форстера.

– Да, – слышал, миссис Безлей, – ответил Эдуард. – Это сигнальный выстрел гибнущего судна. Оно, вероятно, близ страшного подветренного берега. Дайте мне шляпу.

Он допил свой стакан, надел шляпу, которую ему подала старуха, и выбежал из дома. Дверь, выходящая к морю, резко распахнулась, и Форстер исчез в темноте ночи.

Старая экономка, на долю которой выпала задача закрыть дверь, увидела, что это нелегкое дело, к тому же дождь попадал внутрь дома и был неприятным душем для женщины, жестоко больной ревматизмом. Наконец ей удалось добиться желанного результата, и она укрылась в комнату, снова зажгла свечу, которую задул ветер, и стала ждать возвращения своего господина. После града восклицаний миссис Безлей села в кресло Эдуарда, помешала кочергой в камине и выпила стаканчик виски с водой. Когда ее платье высохло, а стакан был осушен, своим звучным храпом старушка возвестила, что она находится в счастливом состоянии забвения. В этом положении мы и покинем ее, а сами проследим за Эдуардом Форстером.

Когда он подверг себя злобе непогоды, было около семи часов вечера. О, как прелестны были вечера всего за несколько недель перед тем! Солнце, исчезавшее за отдаленными волнами, оставляло позади себя часть своего сияния, блестевшего до тех пор, пока звезды, послушные божественному закону, не зажигались, чтобы светить в ночи; море рябило на песчаном грунте или заливалось в расщелины скал; оно изменяло свою окраску по мере медленного угасания света, делалось темнее, из лазоревого становилось все более и более серым до тех пор, пока мрак не сгущался и не скрывал его так, что оставалась видной только линия горизонта.

Теперь все было иначе: завывание ветра и грохот волн, ударявшихся о скалы, с которых вода стекала потоками, глушили Форстера. Дождь и брызги били ему в лицо, и он обеими руками удерживал шляпу на голове; стояла такая густая, черная тьма, что он только изредка мог различать широкий пояс пены, которым был окаймлен берег. Но Форстер шел к отмели, и ее теперь нужно описать подробнее.

Как мы заметили раньше, коттедж стоял на высоком берегу, кончавшемся отвесным обрывом высотой ярдов в двести и обращенным прямо на запад. С северной стороны берег на протяжении многих миль образовывал непрерывный ряд утесов, которые сулили почти неминуемую гибель судам, но к югу от утеса, который выступал в виде полуострова против коттеджа Форстера, была глубокая впадина в линии берега, представлявшая собой песчаную и почти совершенно замкнутую сушей бухту, правда, маленькую, но до того защищенную, что всякое судно, вошедшее в нее, могло бы с безопасностью ждать там окончания бури.

Близ этого заливчика, в маленьком доме жил рыбак со своей семьей, компаньон Форстера, который выстроил на свои средства баркас и летом почти не покидал его, К этому коттеджу и направлялся Форстер. Подойдя к дому рыбака, он сильно постучался в дверь.

– Робертсон, Робертсон! – во весь голос крикнул Форстер.

– Его нет дома, мистер Форстер, – ответила Джейн, жена рыбака, – он пошел смотреть на судно.

– В какую сторону пошел он?

Раньше, чем Джейн успела ответить, появился сам Робертсон.

– Я здесь, мистер Форстер, – сказал он, снимая меховую шапку и выжимая из нее воду, – только я не видел судна.

– А все-таки, судя по звуку пушечного выстрела, оно должно быть близ берега. Возьмите несколько связок хвороста из сарая и разведите костер побольше; не скупитесь, я вам заплачу.

– Я и даром зажгу костер, сэр; надеюсь, что они поймут сигнал и выбросятся на берег в этой бухте. Вот, опять пушка!

Второй выстрел, прозвучавший гораздо громче первого, доказал, что судно быстро подходило к земле, а судя по тому, откуда донесся звук, стало ясно, что оно шло к скалистому полуострову.

– Живо, живо! – крикнул Форстер. – Я пойду на утес и постараюсь отдалить его от камней.

Они расстались, чтобы заняться добрым делом.

Не без труда и не без опасности Форстеру удалось исполнить свое намерение, и, когда он добрался до вершины, сильный порыв ветра свалил бы его с ног, если бы он не опустился на колени и не ухватился за траву. Шляпу он потерял, и ветер далеко унес ее. В такой позе, промокший от ливня, дрожащий от холода, он несколько минут напрягал зрение, стараясь пронизать темноту ночи; вдруг вспыхнула молния; она зажглась в зените, продолжала свой прихотливый путь зигзагами, пропала за горизонтом, и ее свет показал Форстеру предмет его поисков. Но Эдуард видел его всего несколько мгновений; затем, в силу контраста, ему почудилось, будто пелена застлала его болевшие глаза, и все стало еще чернее, еще ужаснее прежнего. Однако для зрения опытного моряка и короткого мгновения оказалось достаточно. Он заметил, что выстрел дал большой корабль, находившийся приблизительно в миле от суши; что он шел под зарифленными парусами; что его бушприт то вздымался к небу, когда судно поднималось на мешавшую его ходу гряду, то, окруженный пеной, зарывался в бездну вод; что судно походило на громадное чудовище, порождение глубин моря, вырывающееся из сетей, бичуя волны в своем стремлении к свободе.

На берегу бухты ярко горел костер назло дождю и ветру, который, казалось, сначала тщетно старался уничтожить его, а потом раздувал пламя.

«Может быть, он все-таки спасется, – подумал Форстер, – только бы вошел в бухту… Еще пространство длиной в два каната, и он минует мыс».

Корабль показывался на мгновение всякий раз, когда расщепленная молния падала с неба, раскаты грома оглушали, сотрясали воздух.

По мере того, как судно шло вперед, оно в то же время боком приближалось к утесу. Форстер не дышал от тревоги, потому что последняя вспышка молнии показала ему, что еще две секунды – и судьба корабля решится.

Буря усилилась, и Форстеру пришлось держаться за траву изо всех сил и уже не стоять на коленях, а лечь ничком на мокрую землю. Но он все-таки подполз так близко к краю утеса, что, несмотря на лежачее положение мог видеть и море, и корабль. Новая молния. Ее было достаточно.

– Господи, помилуй их души! – крикнул Форстер и прижался лицом к земле, точно желая скрыть от себя жестокую картину.

Он увидел судно на волнах прибоя, но всего в нескольких ярдах от первых, внешних скал; корабль кренился; его передний парус и грот были сорваны с мачт. Напрасно звучали крики о помощи, воплей отчаяния никто не слышал, никто не пытался спастись, и яростная стихия с воем и ревом поглотила свои жертвы.

Точно удовлетворенная уничтожением, буря начала мало-помалу ослабевать, и Форстер, пользуясь минутой затишья, медленно спустился на отмель. Там он застал Робертсона, который продолжал подкладывать хворост в костер.

– Не тратьте больше топлива, мой милый, все кончено; бывшие на палубе судна теперь уже перешли в вечность, – печально произнес Форстер.

– Он утонул, сэр?

– Да, на первой гряде; теперь некому увидеть нашего маяка.

– Да будет Господня воля, – сказал рыбак. – А все-таки я не потушу костра, потому что, если кто-нибудь чудом попал в нашу тихую бухту, он может спастись.

И рыбак подкинул в костер еще несколько связок хвороста, потом принес из своего дома для Форстера красный шерстяной колпак вместо его погибшей шляпы и вместе с ним сел подле костра, чтобы согреться и обсушить насквозь промокшее платье.

Робертсон еще раз подбавил топлива в костер; его яркое пламя отразилось в воде залива; вдруг Форстер увидел что-то плывшее к берегу. Он указал на это рыбаку; они вместе подошли к самой воде и с глубоким вниманием стали ждать приближения неизвестной вещи. Это, кажется, не человек, сэр, – помолчав, заметил Робертсон.

Я не могу понять – ответил Форстер, – но мне вроде кажется, что это животное… и, конечно, живое.

Минуты через две вопрос выяснился: они увидел! большую собаку, которая несла во рту что-то белое и плыла туда, где они стояли. Робертсон и Форстер стали подзывать бедное животное, чтобы ободрить его, потому что собака, по-видимому, очень устала и двигалась медленно. Но все же они с удовольствием видели, что пес миновал линию прибоя, который даже в эту минуту был не силен в бухте; вот бедное животное вышло на землю, вода так и лила с мохнатого тела собаки; она еле держалась на ногах, но все же не выпускала изо рта своей ноши и, наконец, положив ее к ногам Форстера, стала отряхиваться. Эдуард поднял предмет заботливости животного: это было тело грудного ребенка, очевидно, нескольких месяцев от роду.

– Бедненький! – печально вскрикнул Форстер.

– Это мертвое дитя, сэр, – сказал Робертсон.

– К сожалению, кажется, да, – ответил Форстер, – но, вероятно, ребенок умер недавно; собака, очевидно, держала его над водой, пока не попала в волны прибоя. Кто знает, может быть, дитя только без чувств, и нам удастся его оживить.

– Если его что-нибудь способно оживить, то, конечно, тепло женской груди, к которой он еще недавно прижимался. Джейн возьмет ребенка к себе в постель и уложит со своими малютками.

Рыбак вошел в дом; Джейн раздела ребенка с нежностью, которую внушало ей материнское чувство, и взяла его к себе. Через четверть часа, к восторгу Форстера, Робертсон вышел из коттеджа и крикнул, что дитя пошевелилось, заплакало, что появилась надежда на его выздоровление.

– Джейн говорит, сэр, что это прелестная девочка и что, если малютка останется жива, она будет кормить ее, как кормит нашего Томми.