Заговор против Америки

– Дело не во мне, – ответил отец. – Дело в свободной стране.

Незнакомец смерил отца долгим испытующим взглядом, затем столь же внимательно посмотрел на мою мать, на Сэнди, на меня. И что же предстало его взору? Стройный, мускулистый, плечистый мужчина пяти футов девяти дюймов росту, лицо которого без особых натяжек можно назвать красивым, – серо-зеленые с жемчужным отливом глаза, несколько уже поредевшие каштановые волосы, коротко подстриженные на висках и открывающие чужому взгляду оба уха, что выглядело чуточку смешно. Женщина – узкоплечая, но не хрупкая, хорошо одетая, с пышной копной темных вьющихся волос, с круглыми и румяными щеками и с длинноватым носом; с красивыми руками и плечами, с длинными ногами и продолговатыми бедрами, с горящим взглядом девушки вдвое младше нее. Оба взрослых члена нашей семьи явно самолюбивы и столь же явно жизнелюбивы, а двое сыновей, конечно, еще сущие дети – маленькие дети молодой пары, – но здоровые, ухоженные и наверняка заряженные родительским оптимизмом.

И выводы, к которым пришел незнакомец, он продемонстрировал насмешливым кивком. Затем, презрительно зашипев, чтобы никто из нас не воспринял его реакцию неправильно, он отвернулся к пожилой женщине и подошедшим к ней туристам и медленно удалился, легонько покачиваясь в шагу и то ли пожимая, то ли передергивая широкими плечами, что наверняка должно было послужить нам своего рода предостережением. И, уже отойдя на несколько шагов, но не так далеко, чтобы мы могли не расслышать его слов, он проговорил: «Еврейский болтун», на что пожилая женщина ответила: «Как бы мне хотелось залепить ему по физиономии!»

Тейлор поспешил увести нас из главного зала в куда меньший по размеру боковой, где висела мемориальная доска с Геттисбергским посланием Линкольна, а фрески были посвящены теме освобождения от рабства.

– Услышать такое – в таком месте! – выдохнул отец. Голос его звучал еле слышно и дрожал от гнева. – В храме, воздвигнутом в честь такого человека!

Меж тем Тейлор обратил наше внимание на одну из фресок:

– Поглядите-ка! Ангел истины освобождает раба.

Но мой отец был не в состоянии чем-либо восхищаться.

– Думаете, при Рузвельте здесь могли бы прозвучать такие слова? Да они никогда не осмелились бы, пока он был президентом. А сейчас, когда в союзниках у нас ходит Адольф Гитлер… Да что там в союзниках – в лучших друзьях у президента США!.. Вот этим подонкам и кажется, будто теперь все дозволено. Это позор. И начинается этот позор в Белом доме…

С кем он, интересно, разговаривал, кроме как со мной? Мой старший брат отошел в сторонку с Тейлором, расспрашивая его о фресках, а моя мать из последних сил старалась не выдать ни словом, ни жестом тех самых чувств, которые нахлынули на нее раньше, еще в машине, – хотя тогда к тому вроде бы не было ни малейшего повода.

– Вот, прочитай. – Отец указал мне на мемориальную доску с Геттисбергским посланием. – Просто прочитай. «Все люди равны перед Господом».

– Герман, – умоляюще прошептала моя мать. – Я этого больше не вынесу.

Мы вышли на свет божий и встали маленькой толпой на верхней ступени главного входа. Высоченный столп памятника Вашингтону находился примерно в полумиле отсюда, на другом конце пруда, на зеркальной глади которого отражались все здания и сооружения мемориала. Вокруг росли вязы – явно не дикие, а специально высаженные. Это был самый красивый пейзаж изо всех, какие мне доводилось видеть, патриотический рай, американский эдем, а мы скучились на пороге семьей изгнанников.

– Послушайте-ка. – Отец привлек меня и брата к себе. – Кажется, нам всем пора немного поспать. У нас был тяжелый день – у каждого по-своему, но тяжелый. Я хочу сказать, мы сейчас отправимся в гостиницу и на часок-другой приляжем. Что скажете на это, мистер Тейлор?

– Как вам будет угодно, мистер Рот. А вот после ужина, мне кажется, имеет смысл еще раз прокатиться всем семейством по Вашингтону, чтобы полюбоваться памятниками зодчества и ваяния в искусственном освещении.

– Значит, рекомендуете?.. Звучит недурно, а, Бесс? – Но развеселить мать оказалось куда тяжелее, чем нас с Сэнди. – Солнышко, – сказал ей муж, – нам попался кусок говна. Два куска говна. С таким же успехом мы могли бы вляпаться в говно и в Канаде. Но не позволять же этому говну портить нам удовольствие от поездки. Давайте хорошенько отдохнем, давайте наберемся сил, и мистер Тейлор нас подождет, а потом возобновим путешествие с чистой страницы. Поглядите по сторонам. – Отец широко раскинул руки. – Этим зрелищем просто обязан полюбоваться каждый американец. Обернитесь, парни. И посмотрите в последний раз на Авраама Линкольна.

Мы поступили, как нам было велено, но весь патриотический пар из нас уже вышел. Более того, меня от него уже подташнивало. И когда мы отправились в долгое нисхождение по мраморным ступеням, я слышал, как кое-кто из детей спрашивает у родителей: «А что, это действительно он? Прямо тут похоронен?» Моя мать шла по лестнице прямо у меня за спиной, по-прежнему пытаясь не дать собственному ужасу вырваться наружу, и внезапно я почувствовал, что сохранение ею самообладания зависит теперь исключительно от меня, а значит, я сам превратился в юного героя, чуть ли не в полубога, словно в меня вселилась какая-то частица Линкольна. Но когда она предложила мне руку, я не мог придумать ничего другого, кроме как принять эту руку, кроме как изо всех сил уцепиться за нее, – несмышленыш, каким я был тогда, незнайка, а если и знайка, то девять десятых моих познаний были почерпнуты из филателистического альбома.

В машине Тейлор распланировал для нас весь остаток дня. Мы вернемся в гостиницу, поспим, а без четверти шесть он заедет за нами и повезет нас ужинать. Причем мы или вернемся в тот же кафетерий возле Юнион-стейшн, в котором были на ланче, или он порекомендует нам пару-тройку других мест, где по приемлемым ценам кормят вкусно и качественно. А после ужина мы под его руководством отправимся на экскурсию по вечернему Вашингтону.

– И ничто не смущает вас, мистер Тейлор? – спросил мой отец.

Тот ответил ничего не значащим кивком.

– А откуда вы родом?

– Из Индианы, мистер Рот.

– Из Индианы! Вы только представьте себе, парни! А из какого города в Индиане?

– Вообще-то, ни из какого. Мой отец был механиком. Чинил сельскохозяйственный инвентарь. Мы вечно переезжали с места на место.

– Что ж, – сказал мой отец, – снимаю перед вами шляпу, сэр. Вы должны собой гордиться.

Причину этой гордости он Тейлору, впрочем, не сообщил.

И вновь Тейлор ответил только кивком: он явно не был охотником до пустой болтовни. Сквозило в нем – невзрачном, но строгом и деловитом человечке в тесноватом костюме – что-то армейское: так вот они работают «под прикрытием», только прикрывать ему было нечего, да и незачем; что-то неуловимо безличное и вместе с тем совершенно отчетливое. Про Вашингтон, округ Колумбия, – все, что прикажете; про все остальное – молчок.

Когда мы вернулись в гостиницу, Тейлор, припарковав машину, решил препроводить нас и в холл, словно был не экскурсоводом, а переводчиком ни на шаг от заморского гостя, – и правильно поступил, потому что у стойки этого маленького отеля мы сразу же увидели свои чемоданы, они были выставлены рядышком, все четыре.

За стойкой сидел незнакомый нам человек. Он сообщил, что является здешним управляющим.

Когда мой отец спросил, что поделывают в гостиничном холле наши чемоданы, управляющий рассыпался в извинениях:

– Прошу прощения, нам пришлось собрать ваши вещи за вас. Наш дневной портье ошибся. Он предоставил в ваше распоряжение номер, забронированный другой семьей. Вот, мы возвращаем вам задаток.

И он протянул отцу конверт с вложенной в него десятидолларовой купюрой.

– Но моя жена написала вам. И вы отписали ей в ответ. Мы забронировали номер несколько месяцев назад. Да и задаток мы вам отправили по почте. Бесс, где там у нас все квитанции?

Моя мать жестом указала на чемоданы.

– Сэр, – сказал управляющий, – этот номер занят, и других свободных номеров у нас тоже нет. Мы не подадим на вас в суд за незаконное пользование номером, имевшее место нынче днем, равно как и за обнаруженную нами недостачу куска мыла.

– Недостачу? – От одного этого слова у отца глаза на лоб полезли. – Вы что же, хотите сказать, что мы его украли?

– Нет, сэр, отнюдь. Возможно, один из мальчиков взял кусок мыла в качестве сувенира. Никаких претензий. Из-за такой мелочи мы не станем устраивать скандал. И выворачивать им карманы тоже не будем.

– Что все это, черт возьми, значит?

Отец грохнул кулаком по стойке в опасной близости от физиономии управляющего.

– Мистер Рот, если вам хочется устроить сцену…

– Да, – ответил отец, – мне хочется устроить сцену, и я ее устрою. И не отстану от вас, пока не выясню, что происходит с нашим номером!

– Что ж, – сказал управляющий, – вы не оставляете мне выбора. Придется вызвать полицию.

И тут моя мать, стоявшая, обняв нас с братом за плечи, на безопасном расстоянии от стойки и не подпуская к ней Сэнди и меня, окликнула отца по имени в попытке предостеречь, чтобы он не зашел слишком далеко. Но с этим она уже опоздала. Опоздала бы, впрочем, в любом случае. Никогда и ни за что не согласился бы он с тем, чтобы безропотно занять место, на которое бесцеремонно указывал ему управляющий.

– А всё этот чертов Линдберг! – сказал отец. – Все вы, фашистские ублюдки, почувствовали себя на коне!

– Вызвать ли мне окружную полицию, сэр, или вы соблаговолите немедленно убраться отсюда вместе с вашей семьей и вашими пожитками?

– Валяй вызывай, – ответил отец. – Валяй!

Меж тем в гостиничном холле, помимо нас, собралось уже пятеро или шестеро постояльцев. Они прибывали по мере того, как спор разгорался, и не хотели уходить, так и не узнав, чем дело закончится.

И тут Тейлор встал бок о бок с моим отцом и сказал ему:

– Мистер Рот, вы совершенно правы, однако вмешательство полиции – это неверное решение.

– Нет, это единственно верное решение. Вызывайте полицию. – Отец вновь обращался теперь к управляющему гостиницей. – Против таких людей, как вы, в нашей стране есть законы.