Мой последний сон. Три повести

…Одеваться. Проклятая жизнь! Хорошо, что пятница скоро. Через день. А там и суббота…

Пробуждение

…Одеваться. Проклятая жизнь! Хорошо хоть, пятница скоро. Через день. А там и суббота…

Пробуждение

Нет, одеваться не надо. Обратно в постель, ведь еде минут десять есть… Целых десять минут! … В теплой постели. Сейчас телевизор включу, а там и часы есть на экране… Только бы не уснуть и время не проворонить…

…Уже пять минут осталось. Самых сладких минут. Единственная радость перед выходом на работу… Проклятая работа. Целую неделю не высыпаюсь!… Как заведенный. Работа – телевизор – постель. Работа – телевизор – постель…

Время кончается… Еще пять секунд…

…Подъем, черт побери!…

Пробуждение

Время кончается… Еще пять секунд…

…Подъем, черт побери!…

…А вчера вечером хотел начать с утра новую жизнь!… Новая жизнь!… Начало нового дня, новой недели, месяца, года… И после того, как… Но можно ли начать новую жизнь, если она каждый день продолжается по-прежнему, а утро такое же, как и встарь, хмурое, сонливое и холодное, скучно, но с ожиданием очередной гадости, что таится неизвестно где, в ком и в чем… Это просто заколдованный круг, из которого не выбраться ни под каким видом или предлогом. Сколько лет еще так жить?… Зачем?

…Одеваться… Штаны то уже обносились. А новых нет… И в магазине нет. Вообще нигде опять нет джинсов. То завал, то нету нигде. Что за торговля! Это не торговля, а перманентный дефицит…

…Теперь рубаха… Она уже на мне. Прочь из комнаты… Сумка-то там осталась. За сумкой… Опять в прихожую… А книгу-то оставил там… За книгой.

Теперь обувь. Она грязная. А мне и не надо ее чистить… Хорошо… Для кого чистить? На кого производить впечатление? Обаянием пленять. И куртку надеть. Теперь тепло. В этой куртке как в доме тепло и уютно.

Вроде бы все взял… Наверное, все… Вечно надо куда-то торопиться, бежать. Вся жизнь такая. Я чувствую, что вместо жизни Господь Бог подсунул мне только суету. Нервотрепку, страхи, скандалы, скуку и тоску. Зачем я живу? Дверь закрыть…

…Дверь закрыл…

ДОРОГА

…Дверь закрыл… Теперь на два замка… На один и на второй… Лифт ведь не вызвал. А черт с ним… Может, подождать… Не стоит… Вдруг выйдет эта потаскуха из соседней квартиры, с которой я не здороваюсь. Неприятно так долго молчать и делать вид, что не замечаем друг друга… Здоровый зад у нее. Даром, что муж без ноги. Видать, она лимита, если вышла за него, квартиру с пропиской хотела… Дура! А лифт приехал… Как всегда, лампочка не горит, дверь надо придерживать, иначе не едет. И пахнет мочой… На второй этаж, к почтовому ящику.

…Так, газеты нету… Всегда утренние газеты читаешь вечером. Проклятье какое-то.

…На улицу… Хорошо что солнца нет… А то – светит всегда в глаза, ибо остановка автобуса расположена к востоку от дома, а когда едешь, то стоишь на задней площадке, и тоже солнце. На обратном пути все повторяется… Ecce vita!

…Слякоть… Всегда по колено в грязи. Грязь просто поглотила всю страну, нигде не сыскать нормальной дороги и чистого кусочка суши…

…Все… мой автобус уходит! … Ладно, на другую остановку пройдем. Тоже в восточном направлении…

…Близко к толке не подходить. Не люблю скопище людей, дыма, глупых разговоров, толкотниэ, и еще в грязи, в лужах.

…Едет!.. К двери!… Дымит, гад, табаком в лицо. Ни стыда, ни внимания к окружающим у нашего народа!.. Курит один, а дымом дышат все… Сволочь!…

…Влез… хоть поеду… во время бы выйти…

«А вы выходите на следующей?… Разрешите… Проходите на мое место, а то дверь не откроется. Спасибо!..»

…Вылез… Теперь бегом к другой остановке. Тут ведь тоже толпа. Но влезть сложнее. Особенно когда вперед пускают маленький, но нужный автобус.

…И не влезешь опять.

…Идет! Его сразу видно. Он один, забит до отказа… Остальные маршруты пусты…

…Неужели висеть на подножке? Подтянуть на руках, прижму их. Уфф, дверь закрылась…

…Сейчас выходить будут… Сколько можно?… Все через меня… Надо вглубь идти… «Разрешите!… Пройдите сюда. Вот так».

…На следующей сойду. Тут все сходят…

«…!» Прямо в лужу ногой ступил. А до берега – не допрыгнешь… Грязь…

(Мак. Л.) … на заходе солнца маэстро Абрагам стоял на мосту, перекинутому через речное устье. Был ясный вечер и огромный солнечный шар, казалось, не двигался. Не двигалась и вода в озере в виду полного отсутствия ветра. Это было идеальное время для написания пейзажей, вот только не было с момента исчезновения Этлингера художника, достойного запечатлеть на своем холсте окружающую старого мастера красоту, словно нарочно позирующую для кисти и холста.

Спокойствие вод, леса и воздуха нарушало лишь стая лебедей, плескавшаяся в сотнях саженей от моста, где находился маэстро. Два или три из них плавали вокруг своего собрата, который недавно выплыл из прибрежных камышей на середину озера. Его противники пытались ущипнуть пришельца, но он, как видно, мало на них реагировал, так как даже не склонил головы и не отвечал на их атаки.

Поведение лебедя заинтересовало старого мастера: он облокотился на перила и своими немолодыми глазами пытался получше разглядеть причину столь внезапно открывшегося ему зрелища. Скоро он разглядел, как лебедь развернулся и поплыл прямо навстречу Абрагаму. Маэстро решил, что он просит защиты у человека, и крикнул птице:

– Молодец, малыш! Плыви ко мне! Я спасу тебя от их хищных клювов.

Атакующие еще преследовали свою жертву, проплывя за ней половину пути. А потом остановились.

Абрагам услышал слева от себя топот копыт. Он обернулся и увидел, что из лесу к месту, на котором он стоял, выехал всадник в коротком сюртуке, при шпаке и в коротком жокейском цилиндре. Всадником был капельмейстер.

– Иоганн! – кричал радостный маэстро – наконец-то ты здесь! Как я рад!

Старик бросился к Крейслеру. Пока капельмейстер слезал с лошади, а маэстро Абрагам Лисков обнимал его, всплакнув от радости, и, вообще всячески ликовал по поводу его приезда, лебедь приблизился к мосту, проплыл под ним, но не выплыл с другой стороны, а оказался возле одной из свай, где и ждал дальнейших событий.

Маэстро Абрагам уже успокоился. Он совершенно забыл о лебеде, и теперь рассказывал Иоганну местные новости.

… – Так вот, друг мой, – говорил он, – Юлия в панике. Снова объявился принц Гектор. А Бенцон, словно сорвалась с цепи: она понимает, что случись что с бедным принцем Игнатием, то престол, вернее, его наследование, захватит итальянец. А уж он то ей жизни не даст. Поэтому уважаемая фрейлина торопится со свадьбой Юлии и Игнатия более, чем со свадьбой Гектора и Гедвиги. Планы этого мерзавца таковы: жениться на Гедвиге, затем как-либо извести принцессу до смерти, а затем жениться на Юлии. Бенцон это прекрасно видит. Ей самой хочется стать Гедвигой. Бедные девочки! Что с ними сделает эта интриганка!

– Но ведь принц Игнатий – душевнобольной. У него, если не ошибаюсь, паранойя, – заметил Крейслер.

– К сожалению, друг мой, ты не ошибаешься. Но ведь власть для Бенцон – это все в жизни. Пусть даже власть в этом химерическом княжестве. Она даже не может понять, что все это погубит Юлию. Для советницы счастье дочери видится тоже во власти над этим крохотным кусочком земли. У нее нет других ценностей. Она по-своему тоже несчастна.

– Согласен, маэстро. Мне ее жаль. Но Юлию жаль больше. Надо что-то делать. Но что?

– Ты только не горячись, Иоганн. У меня есть совет для тебя, вернее, план твоих действий на будущее.

– Так что же ты молчишь! Вскричал Крейслер и ударил кулаком по перилам моста. Лошадь его заржала и попыталась встать на дыбы, приподняв уже передние ноги и согнув задние. Крейслер удержал животное своей сильной рукой и снова обратился к старому мастеру:

– Не томи меня, маэстро. Ты знаешь, чего мне стоят эти минуты в Зигхартвейлере. Говори, прошу тебя.