Купи или умри. Добро пожаловать в безжалостный новый мир

– Шеш-натать! – царственно повторил Мик.

лифтёр повернулся к Уайту.

– Какой этаж, гражданин?

– Он ведь сказал! – Уайт невозмутимо показал глазами на Мика.

– Шеш-натать! – начиная сердиться, повторил Мик.

лифтёр покопался в своей логике.

– У нас такого нет, – сообщил наконец он. – Могу предложить первый, второй, третий…

– Нет-нет-нет, – испуганно перебил его Уайт. – Есть. Он у вас есть.

– Где? – осведомился лифтёр.

– Где-то так над пятнадцатым, – осторожно намекнул Уайт.

лифтёр задумался.

– Шестнадцатый? – уточнил наконец он.

– Да! – радостно закивал Мик. – Шеш-натать!

– Шеш-натать, – медленно повторил за ним лифтёр, задумчиво кивнул и нажал нужную кнопку.

До шестнадцатого доехали молча. Высадили Твика.

– А теперь, – сияя, выдал Мик любимую шутку, – цать пад адним.

– А это над каким? – уточнил лифтёр, демонстрируя недюжинный IQ.

– Не над, а пад, – сурово поправил его Мик. – Пад адним. Цать пад адним.

– Нулевой, стало быть, – предположил лифтёр.

– Мик! – вмешался Уайт, чувствуя, что время расходуется уж чересчур щедро. – Давай подсказку! У него же первый рабочий день. Он так в жизни не отгадает.

– Цать пад адним, только наоборот, – нехотя объяснил Мик, недовольный тем, что приходится подсказывать слишком рано.

– Один под цать? – после некоторого размышления предположил лифтёр.

Уайт покачал головой.

– Один над цать? – спросил лифтёр.

– Да! – радостно заорал Мик. – Отгадал!

Все помолчали.

– А этаж какой? – спросил наконец лифтёр.

В общем, пока доехали до одиннадцатого и высадили там Квика с его школьной формой, пока спустились до третьего и сдали там в детский сад Мика, было уже без пяти минут восемь – в самый раз, если бы работа Уайта находилась в том же здании.

Вот только находилась она совсем в другом месте. Уайт, как и Зет, служил в Очистке.

***

Выскочив на улицу, Уайт в который раз взглянул на часы. Шесть минут девятого, они же – минус три кредита из зарплаты. Полкредита – минута. Он быстро прикинул. Такси обойдётся в пятнадцать кредитов и пять минут. Итого – семнадцать с мелочью. Подземка, на которую у него проездной, обойдётся в двадцать минут, то есть в десятку. Не раздумывая, он двинулся к станции подземки. Эх, вот если бы на машине… Но в этом отношении Уайт был уникален: единственный пеший патрульный Очистки. Не то чтобы он очень любил ходить пешком, и не то чтобы автомобиль ему не полагался – просто Уайт был абсолютно неспособен на нем ездить. Он категорически не мог сдать экзамен на права. Топографический кретинизм, помноженный на патологическую задумчивость, отягчённую злостной безответственностью и прогрессирующей рассеянностью, – вот далеко не полный диагноз, навсегда поставивший крест на его водительском удостоверении. Те пятнадцать попыток, которые он все же сделал, запомнились инструкторам по вождению как самые чёрные дни их службы. Дело кончилось миром: Уайт продолжил топтать землю, а инструкторам предоставил и дальше коптить небо.

Шагая к станции подземки, Уайт механически считал минуты, то есть кредиты штрафа. Каждая минута – полкредита. Очень удобно. После получаса штраф подскакивал до пятидесяти кредитов, но для Уайта это уже была непозволительная роскошь. Он опаздывал постоянно, но по мелочи. Что не мешало штрафу превращаться к концу месяца в очень болезненную сумму. И это при том, что денег и так не хватало. Зарабатывал Уайт прилично, но тратил все равно больше. Основной статьёй расходов были, конечно, дети. У них была лучшая защита, какая только продавалась за деньги. У них были лучшие репетиторы, каких можно было найти в городе. У них все было лучшим – для себя же Уайт с Тесс вечно не могли наскрести денег на самое необходимое.

Однако долго думать о деньгах было не в обычаях Уайта. Особенно по утрам. Особенно осенью. Или летом. Или, смешно сказать, весной. Не говоря уж про зиму. Но сейчас была именно осень – вот на неё мысли Уайта и перескочили, не успел он ещё спуститься в подземку.

Современные города не очень располагают к романтике. Наверняка поэзия есть и в отвесных стенах, бесконечно уходящих в непроглядный вверх и так же отвесно падающих в бездонный низ, и в натянутой между ними зыбкой паутине магистралей, дрожащей под тяжестью тысяч автомобилей, и в миллионах миллионов одинаковых лиц… Наверняка есть, только это какая-то неправильная поэзия. Во всяком случае, не та, которая нравилась Уайту. Он задумчиво осмотрел улицу, и его взгляд тут же выхватил чудом уцелевший клён, невесть кем высаженный умирать в кадке перед подъездом. Он был болезненным, чахлым и очень маленьким, по совести больше напоминая кустарник, чем дерево, но со своей работой – скармливать ветру засохшие разноцветные листья – справлялся неплохо.

Уайт проводил взглядом очередного желто-красного путешественника, отправившегося на плечах ветра пугать прохожих: те, отвыкшие от деревьев, не больно-то понимали, что это летит им в лицо, пригибались, шарахались и уворачивались. Уайт улыбнулся. И вдруг чья-то рука выхватила лист прямо из взгляда Уайта и – протянула другой руке. Влюблённые! Уайт искоса глянул на счастливые молодые лица и моментально выключился из реальности.

Он был изумрудно-зеленый, с головы до ног, – но его не было. Она была ярко-красной, с головы до ног, – но не было и её. Они пели странные песни – их не было. Естественно, они любили друг друга за это. И стоило ей сдвинуть ноги обратно, стоило ему снять её с себя, как только останавливалось их движение – краски тут же бледнели, становясь прозрачными, и они начинали терять друг друга – серые размытые тени на фоне гранёных очертаний этого города. И они испуганно кидались друг к другу и соединялись, обливаясь детскими слезами и грусти и радости, прямо на улице, прямо под ногами потрясённых прохожих, и они, эти безупречные проходящие мимо, сразу же наливались, надувались яростью: «Боже мой, гляньте, я только что чуть не наступил в это…»

И однажды он взял тонкую ладонь своей красной женщины и увёл её. увёл туда, где огромная раскалённая черепаха измеряет небосвод кривым циркулем своих медлительных лап, где небо – безупречно натянутая на воздух нежная синяя кожа – вечно чисто и не знает навязчивой тоски облаков, где ветер любит ласкать женские плечи, а ночь похожа на стаю мохнатых фиолетовых сов с подслеповатыми глазами звёзд. Где нет ничего. Потому что песок – это ничто, и чем больше его, тем он ничтожней – огромная жёлтая песочница для двух блудливых детей, для красно-зелёной головоломки, собрать которую слишком просто, которая сама так любит соединяться…

Уайт очнулся. Перед ним стоял прилично одетый мужчина и оживлённо жестикулировал. Очевидно, замечтавшийся Уайт успел его чем-то разозлить. Обычное дело. Когда нет машины и нет желания смотреть под ноги, непременно на кого-нибудь да наскочишь. Или налетишь. Или столкнёшь. Сшибёшь, собьёшь, обольёшь, пихнёшь, боднёшь, клюнешь или, не дай бог, заденешь. Уайт к этому привык и давно уже с этим смирился, а вот прохожие – никак не могли.

Уайт коснулся наушников, направляя их на мужчину, и фильтр нехотя пропустил чужой голос:

…прёшь, скотина! Ты меня вообще слышишь?

Уайт кивнул, и мужчина просиял.

– Слушай, чувак, ты бледно выглядишь. Тебе обязательно нужен усилитель потенции «Казанова»! Твоя тёлочка будет в шоке! Ты будешь в шоке! Твои соседи – и те будут в шоке! Клянусь, вы все надолго забудете о такой штуке, как сон! Всего два кредита! Ну купи! Купи-купи-купи!

Рука Уайта поспешно метнулась к наушникам, но мужчина проворно отскочил в сторону.

– Купи-купи-купи! – капризно, точно ребёнок, верещал он, ловко уворачиваясь от сенсора. – Ну купи! Всего два кредита. Два! Не три, не четыре, не пять! Всего два! Где ты ещё получишь столько радости за такие деньги? Ну не будь дураком, покупай!

Отчаявшись поймать вертлявого гражданина сенсором, Уайт вздохнул и, ускорив шаг, двинулся к метро. Мужчина не отставал, не умолкая ни на минуту. Он убеждал, он просил, он умолял. Потом он перешёл к угрозам, затем снова к мольбам и стих только тогда, когда входной фильтр метро рассеял его в пыль, предварительно пропустив внутрь Уайта.

***

Толпа внесла Уайта в вагон и прижала к двери. Так он и ехал, разглядывая в дверном стекле своё отражение. Оно было… Нет, оно было вполне ещё ничего. Конечно, свиной пятак вместо носа, так ведь давка. А в остальном… Стеклянно-прозрачный, весь из пыльных волнистых кабелей и редких задумчивых огоньков. За спиной – влажная пассажирская бестолочь, здесь и там порхают на сквозняке бабочки. Белые, большие и наглые. В метро таких сотни: всю ночь кружат по миру, собирая пыльцу, а утром отряхивают её на головы пассажиров. Те-то думают – перхоть, а нет – новости. Уайт скосил глаза и прочёл, что прислоняться нельзя. Вздохнул и прочитал снова. Не прислоняться. И ещё раз. По статистике, пассажиры метро испытывают проблемы в интимной сфере куда чаще, чем, например, владельцы личного автотранспорта. И практически только они, пассажиры, подвержены такой неприятной фобии, как паническая боязнь слонов. Не прислоняться. Уайт вздохнул, отвернулся и вдруг вспомнил: «Он был изумрудно-зеленый…»

Снова вздох. Хороший текст, годный, но опять не про Джека. Тот скорее болотно-зелёный (лягушки, да), если говорить о Зете, и, может быть, самую капельку бирюзовый, если иметь в виду Уайта. А если брать среднее, то просто серый. Нет, в детстве, конечно, как и все, он был очень даже цветным. А потом как-то то ли пообтёрся, то ли, наоборот, нагрузился чем-то лишним. Уайта постоянно мучило, как же это возможно, чтобы вот так. На ровном месте. И практически в ноль. Ведь сам мир не меняется. Меняется только человек. Но как и почему – этого Уайт не понимал. И книга, он знал это, получалась пустая и глупая. Кроме снов Воздушного Джека и разных совершенно не относящихся к делу вставок, там не было ничего. Одна серость, холод и смерть, натужно сдерживаемая все новыми и новыми строчками.

И, однако, Уайт не сдавался. Уж он-то знал, что такой получается только первая часть книги. Вторая, которую он посвятит тому, как сохранить в себе детство, будет на порядок лучше, и вместе они станут – шедевр.

Глава 5 | Офицер Очистки