Последнее лето. Все мы родом из дворов, подворотен и 90-х

Глава 15.Секущая…

Существуют такие дамы, что к жизни относятся меркантильно и потребительски. Существуют они везде, вот с одной из таких и случилось пересечься. Алкоголь, назойливый друг Жека с синей жидкостью, что постоянно вмешивается в ход событий и, по финалу, тяжелое алкогольное отравление – вот и все, что получаю в финале. Да, и презрение дамы, в придачу.

Глава построена в форме обрывочной мозаики «итераций», что своей порванной структурой должны подчеркнуть то состояние, в котором находился рассказчик.

Глава 16.«Пригородная дискотека»

Существовало такое развлечение в нашем сером будничном времяпрепровождении, как поход на дискотеки. В том числе и на так называемые пригородные, где старая «Весна», пьяный ди-джей, толпа перепившихся и обкуренных тусующихся в обязательном порядке должна передраться… Собственно, нечто подобное случается и с нами – сталкиваемся с Узловскими и пока те путаются в своих пьяных телах да валятся с ног, с доблестью ретируемся с поля боя, по дороге теряя Димку Первого (выпал из мотоцикла) и сочиняя оды о великой нашей победе.

Глава 17.Последнее лето

Самая большая и кульминационная глава.

Все начинается в квартире Ветала, где, по началу все напиваются, ссорятся с соседкой, теряют в трех комнатах Ватрона, ищут – безуспешно…

Глава Эпилог

А утром, с первыми лучами восхода, пошел дождь. Мелкий мерзкий уже осенний дождь, отрезая прошлое навсегда…

Далее следует краткий рассказ кто кем стал и как чья сложилась жизнь. Но как бы то ни было, а дорожки наши разошлись. Мы стали чужими людьми в силу наших набиравших силу различий.

Финал.

1. Мы

Весна. Не та промозглая и водянистая весна, что приходит сразу же за последними морозами и знаменуется ручьями, всплывающими бутылками, шприцами и прочим мусором, что уже годами не убирались и ещё столько же не будут убираться, образуя поначалу кучи, потом привычный ареал обитания, а далее – формируя наслоение, зарастая пылью и песком, создадут так называемый культурный слой. Какой слой? Какая культура – такой и слой. И хули тут ожидать?!

Я выбрался на улицу, переступил не то через собачьи экскременты, не то просто через нечто, что любил выбрасывать со своего балкона наш сосед, давно ушедший в синева после распада Союза. Переступил и с чувством юношеского максимализма отправился нарезать круг вокруг «интерната», попутно собирая охочих к такому времяпрепровождению. Охочие находились, более того, в них нехватки в принципе не бывало. Погода кричала… Но кричала она каждому своё. Кого упрекала в том, что он до сих пор не пьян. Кому-то напоминала о жизни и её продолжении, пробуждая в нем половой инстинкт и тягу к продолжению рода. Нет, род ни кто особо продолжать не спешил, всех нас больше интересовал сам процесс.

Собственно, вокруг этих двух аспектов – выпить и найти кого-то (ну, хотя бы, на крайний случай, просто потрепаться об этом) и сводилась вся наша жизнь. Яркая и романтичная. Хотя, нет, не все вспомнил – были ещё карты, мордобой и иногда книги, исключительно фантастика, реже – нечто до жути комичное, высмеивающее в той или иной мере времена совка. Словом, было жить весело и даже то обстоятельство, что каждый день был похож на предыдущий – ни кого не смущал.

Мне и ещё с десятку таких как я было несколько попроще. Мы же были уже студентами, оторвались от мамки, прошли алкогольную школу общежития, наша самооценка не имела границ, как, в прочем, и дыра нашего кармана. Значительно хуже, как мне кажется, было тем, кто остался в этом маленьком городишке, что раскинулся на десятки непредназначенных для жизни холмов с одной стороны реки и постоянно заливаемого при весеннем паводке подоле противоположной. Уж не знаю, чем они тут кроме алкоголизма, блядства и периодического месилова грязи и друг друга в принципе занимались? Ведь делать тут было нечего. Нечего от слова «совсем»! Уж поверьте тому, кто время от времени наезжал в этот городок от миллионного Харькова, кичился своей долей (как, в прочем, и остальные), хотя там и кичиться то было нечем, первым делом забрасывал домой сумки – тогда это был ещё мой дом, который постепенно «уплыл», растворился, аннигилировался – и мчал первым делом по своим дружкам.

Дружки, кто сидел дома, – погода ж дерьмо! Кто заливался алкоголем на «хате», кто пропадал и появлялся спустя некоторое время с историей об очередной победе над той, которая готова была и сама сдаться в плен, причем, едва ли не каждому. А мы, приезжие, но все же ещё коренные, выбирались в грязь и безысходность микрорайона, чтобы порадоваться очередной встрече и провести как-то время.

Микрорайон наш имел два имени. Как то водится, официальное, для документов, и местное, народное, обиходное. Вырос он, микрорайон, по последним планам – обещаниям издыхающего Союза, всем семьям к 2000 году дать по квартире. И вместе с кончиной союза окончилось и его будущее. Два десятка многоэтажных домов с радостью приняли нас, и к громадной зависти и ненависти обложившего микрорайон с трех сторон частного сектора. А далее – Союз как-то сам собой растворился, оставив всех нас с недостроенными соседскими домами, ветрами, что прошивали насквозь не только микрорайон, но и в бытность смерти местной котельной и сами многоэтажки. Кто-то даже говорил, что удалось ему видеть утвержденный план развития нашей местности, составленные ещё во времена Союза. И, говорил, был там и парк, и ещё с полсотни домов, и снесённое под застройку, а ныне законсервированное кладбище, и масса ещё чего… Но дело было в табачном дыму, у кого-то на квартире и разговоров было уже много, а вот слушателей – внимательных слушателей – мало. Да и, по большей части, на подобных посиделках, половине сказанного в принципе верить было нельзя.

Вот так и остался стоять наш микрорайон, окруженный вражеской территорией «местных», которые, через некоторое время стали «своими» в силу своей, как оказалось, против нас немногочисленности и отходчивости. Микрорайон, уходящий по склону холма вверх ровно до той точки, что самый верхний дом по своей высоте едва ли не конкурировал с телевышкой, маячившей в пятке километров, на иной стороне города, на точно таком же холме. Микрорайон, где зимой не было отопления, а летом порой не хватало давления в водяной магистрали чтобы обеспечить нас водой и звонки в горводоканал приводили лишь к одному – нам обещали воду, «А когда?» – «Когда пойдут дожди!» – отвечали нам и вешали трубку.

Наш торговый центр был едва ли не крупнее центрального универмага и, по определению, избыточным. Наша почта смотрела в сторону поросшего полынью поля, за которым начиналось законсервированное и, как говорили, готовящееся к сносу кладбище. Наша водонапорная станция рассыпалась бетонными остовами долгостроя. В брошенные колодцы центрального топления с завидной регулярностью кто-то падал. И не всегда удачно. Наша школа была столь велика, что для её заполнения были пущены автобусы, которые свозили учеников с окрестных сел и туда же после уроков их отвозили. У нас было многое и в то же время не было основного – будущего. По крайней мере в формате этого городка, этого поселка.

Но на дворе были девяностые. Поздние девяностые. Времена Союза ещё ни кто не вспоминал с ностальгией – уж очень была сильна память о временах километровых очередей, тотального дефицита, невозможности сменить работу без многомесячной отработки, справки, что тебя куда-то берут и поиска кандидата, который займет твое место – этакого крепостничества послесовкового периода. На дворе стояли лихие девяностые. Те самые девяностые, о которых сейчас известно едва ли не все и которые, в какой-то мере, даже успели обрасти патиной ностальгии. Но тогда мы знали о происходящем мало, ориентировались на тот кругозор, что дала нам ещё советская школа, верили едва ли не всему, что говорили нам дяди из телевизора и были уверены, что это безденежье, разруха и драные джинсы – это не навсегда. Это всего лишь «межсезонье». Вот, в скором времени, мы расстанемся с тяжестью советского наследия, выдохнем и ещё раз вдохнем, на сей раз полной грудью, и у нас все получится. Мы станем жить не хуже, чем на Западе. Будем работать в процветающей стране, а работы хватит на всех и денег будет столько!!! И все, все, все мы, спустя десять лет – о чем даже писали в «письмах счастья» в последний год в школе – станем рокфеллерами, рок-звездами, светилами науки, крупными бизнесменами, политиками высочайшего полета…

Мы не просто в это верили. Мы были уверены, что именно такое будущее нас и ждет! Не иначе. И пускай сейчас нет денег, тёлы воротят нос и насмехаются, выкрикивая что-то там о материальном достатке практически в лицо, джинсы в очередной раз поштопались, а кроссы переклеиваются уже не первый сезон, но нам хватает на пиво, существуют душевные, понимающие и не столь меркантильные сучки, юношеский максимализм позволяет не видеть проблем и препятствий в принципе. Городок умирает – но это не про нас, страна катится в утиль – но это временно, дяди с телевизоров врут – это тоже что-то да как-то… Всё у нас будет хорошо! У нас, жителей маленького городка на востоке Украины, пацанов конца девяностых, которые просыпались с мыслью о прекрасном будущем, жили в том, что их окружало, и безмерно радовались жизни. Мы в это не просто верили, мы это знали – ведь по-иному и быть не могло! У других, возможно, но не у нас! Мы знали и ожидали, что оно, Большое Будущее, вот-вот само придет и согреет всех нас своими лучами. Обязательно придёт и обязательно согреет! Нужно всего лишь немного обождать… Совсем немного. Самую малость. А пока ждем – ещё одна бутылка пива лишней совсем не будет. Бутылка «Рогани» – тогда ещё настоящего вареного пива.

2. Жека

Весна в том году, что говорится, удалась. Вторая декада мая отметилась легкой робкой листвой, периодами яркого и жгучего солнца, сменяющимися продолжительными периодами похолодания. Яблони давно уже отцвети, абрикосы тоже, трава пошла в рост, но как-то печально, не очень уж уверенно. Май подходил, словом, к концу.

С грязью, я, наверное, несколько перебрал. Подсыхало. И я тому был, естественно, несказанно рад. В полях за школой, под рядами тутовых деревьев что у нас звались шелковицей предстояло нечто, к чему мы, с одной стороны, готовились, с иной – ну не так чтобы уж очень. Элемент непредсказуемости присутствовал всегда.

Жекин день рождения. Безусловно, самый обычный день рождения, которые случаются у всех и мы, естественно, не были исключением. И мы могли сесть за столик под плакучими ивами, легкой листвой пытавшиеся скрыть наше присутствие от вездесущего взора старушек. Последние, как водится, сменили свои боевые посты на застекленных балконах в пользу приподъездных лавочек, как только с тех стаял последний снег. Бабульки не то чтобы нас ненавидели, наверное, мы им просто не нравились. А может им более и заняться было нечем. Словом, мы относились к той категории, что носило осудительное название «молодежь нынче пошла не та» и порой от этого внимания страдали.

Старушки совали свой нос во все дела, что только их близорукий взгляд мог узреть и, как то часто бывало, о наших проделках тут же становилось известно нашим родителям. Большинство, стоит признать, было даже «в контрах со стариками», но необходимость обитать под одной крышей, а так же финансовая зависимость от них не позволяли не считаться с этим мнением. Потому старушки были злом, пускай и в значительной мере безобидным, но не настолько, чтобы пред ними светить сразу несколько литров мутного пойла да стол, полный закуски, накрытый Жекой по случаю своего дня рождения.

Но как бы то ни было, а мутная жидкость тут же завладела всеми нашими помыслами и сама собой поволокла в поля, за школу, под те самые деревья шелковицы, что своими изломанными кронами должны были скрыть наше пиршество от глаз все тех же вездесущих и мерзких бабулек. Да и всех остальных. «Попутчиков» мы тоже не готовы были жаловать.

И мы пили! А кто, собственно, у нас во дворе не пил?! Сказать, что это одобрялось нашими стариками – было бы чем-то вроде лжесвидетельства под присягой. И они не просто не поддерживали эти наши алкогольные устремления, но и вели с ними непримиримую борьбу. И коли мы уж были у них на содержании, то приходилось принимать их позицию во внимание. Другое дело студенчество, Харьков, общага – там можно было и спиться, но дама – ни-ни!

И когда есть мутная желтоватого цвета жидкость, выгнанная на отходах производства местного сахзавода, то тут приходилось искать варианты. И шелковица – был не из самых худших. К тому же Жека, похоже, предварительно вычистил ещё и холодильник, вытащив оттуда прилично закусить – по приличной порции на человека, так что, голод нам не грозил, это уж точно. Мы смотрели на это пиршество и не верили своим глазам, привыкши до того пить часто и вовсе без какой-либо закуски. Максимум – вода из-под колонки.

И оказавшись уже на месте, при общей радости от предстоящего застолья, мы должны были отметить – что места эти в эту пору года и по такой погоде уж совсем неприветливы, полны холода, ветра и угрюмого однообразия. Небо своей чернотой всяк раз бросало в нашу сторону упреки осуждения, и мы ютились внизу, пытаясь укрыться от них крючковатыми изломанными ветвями шелковиц и этого, похоже, для нашего успокоения было более чем достаточно.

Импровизированный стол возник в одно мановение ока. И примятая прошлогодняя пожухлая трава приняла все, что только мы смогли извлечь из объемных пакетов, припасённой снеди Жекой.

Жека быстро всем налил, поднял стакан и молвил. В первых своих словах он благодарил всех, кто собрался здесь, в этот ненастный день, дабы почтить его своим внимание и разделить сию трапезу. Мы, естественно, ответили ему взаимностью, громко, перебивая друг друга, уверяли Жеку, что иначе быть не могло, выказывали ему безмерное уважение, уверяли, что он для нас больше чем просто друг и, естественно, тут же выпивали.

Огонь взрывался ещё в гортани и тут же запах пережжённой патоки ударял в нос. Становилось совсем хреново. Сделав над собой нечеловеческое усилие, каждый из нас проталкивал бурую мерзко пахнущую жидкость вовнутрь. Быстро закусывал, прямо руками хватая все, до чего те дотягивался, и тут же наливал себе сам. Следующую.

Я довольствовался в качестве закуски шубой – блюдом божественным и потому недостаточным чтобы им насытиться – и заталкивая в рот рыбий хвост я был безмерно признателен Жекиной маме (или сестре) за возможность спасти свой пищевод и нос от только что выпитого вещества, по всем признакам подпадающего под определение «отравляющее».

Вторая пошла быстрее первой. Фольклор алкогольного сообщества требовал: «между первой и второй перерывчик…» И мы свято придерживались этим традициям завещанным нам… Словом, кем-то там завещанным. Если завещанным вообще.

Третья и того упала куда лучше двух предыдущих. И выпив её мы сразу же вспомнили, что третья вроде бы как за любовь и за дам, которые здесь не присутствовали, но были в наших сердцах и где-то там ещё… Вспомнили, рассмеялись, произнесли тост задним числом, запив его четвертой, и разговор тут же заладился. Как оказалось, на пьяную голову «дам легкой доступности» у нас на районе вдруг прибавилось, причем, в разы. А могло ли быть иначе, если поделиться сплетней тут же становилось нормой, а любой домысел или «а вот кто-то говорил, что…» сразу же становился непреложной истиной?! Собирая и распространяя сплетни о той или иной особе противоположного пола, мы все вдруг прозревали познаниям каждого говорившего, и тому, что о той или иной особе говорится и во что она, как говорил «друг моего друга, узнав от её подруги», она может, умеет и на что согласно, но, увы, вот как-то о ключах и подходах, дабы получить все это доступное и желанное сейчас и задаром, ни кто не распространялся. Конструкции примерно такого характера начинали превалировать в нашей беседе, где начало и окончание фразы легко могли не вязаться меж собой, а в её середине и вовсе речь шла о чем-то третьем.

Что же до ключей и подходов ко всем этим «доступным», то эту тему мы не подымали, будучи уверенными, что коли сложится, подвернется, то каждый из нас и ключи подберет, и подход сам собой прорисуется. Словом, выпили, закусили, а ветер терзал нас, наши легкие куртки, наши души и наши волосы. Хотелось пить и не хотелось пить бурый самогон. Но мы вновь выпили, впадая в то состояние, когда говорить становится горазд каждый, а вот усваивает сказанное не способен уже ни кто, даже тот, кто произносил речь.

Жека присел под дерево и был готов тут же заснуть чего мы, естественно, позволить ему не могли. И не позволили: «Замерзнет!» – единогласно вынесли вердикт мы. И быстро собрав все то, что осталось от пиршества, захватив вторую литру с собой, вдруг кто-то предложил перебраться в места более теплые. Скорее всего, это был Виталик, тот самый Виталик! Обладатель мотоцикла Восход и водивший знакомства едва ли не со всеми механиками в окрестных гаражах. И были те механики мастера на все руки, перемазанные с сажу, копоть, масло и солидол едва ли не до самых кончиков волос, но встречались среди них и просто уникалы, обитавшие в своих гаражах, перебирая горы металлического хлама и в алкогольном бреду создавая то шедевры, а то и просто нечто невразумительное.

Нашего механика звали не то Лёлик, не то Лёнчик, не то ещё как. Был он худощав, пропит, носил громадные очки в роговой оправе и жил, похоже, тут же, в гараже.

Прошествовав гордо через весь район, на виду у тех самых старушек, которые после выпитого литра на пятерых нам были уже не страшны, мы направились к гаражам. Старушки удивленно и осуждающе глядели нам вслед. В рядах их времена повисло молчание. Жека изловчился и прокричал что-то вроде: «Что суки старые?! Идите пи..те моим старикам!», но мы его вовремя уволокли, так как Жека в состоянии аффекта был не просто непредсказуем, но даже больше – неописуем. И то, что он сейчас едва держался на ногах, дай ему волю, быстро сменилось бы необузданной активностью, что, думаю, бабулькам могло совсем прийтись не по нраву.

Мы выходили за периметр многоэтажек, а бабули, мы были уверены, уже стучали. Неприятно, но нам было это как-то уж очень пофиг. Сотовых мы не боялись по причине не того, что таковых просто имелось ни у кого в помине, ни у нас, ни у «стариков» – откуда у простого смертного столь дорогой атрибут распальцованного братка или «насосавшей его тёлы» (уж простите за прямую речь)? Потому, быстро скрывшись в районе гаражей, мало кто из нас опасался успешных поисков «стариками», если те даже отважатся на таковые и бросятся за нами вслед.

Не бросились. И то хорошо. Зато Лёлик, чья сгорбленная фигура нас встретила в проему калитки гаражных ворот, с удивлением и как-то неохотно впустила нас вовнутрь. Ветал тут же вынул заветную литру и все сразу же разрешилось. Лелик ожил, забегал, спотыкаясь через разбросанные запчасти, о стоящие под стенами остовы мотоциклов, через какие-то засаленные книги, журналы, пластинки, банки с консервацией, накрывая стол прямо на слесарном верстате и рассаживая нас по диванам, стульям, табуретам и даже в побитое мышами кресло. Место нашлось всем и наше состояние уже не позволяло вполне здравой мысли – насколько чисты все эти места удобств и не придётся ли после этого усердно отстирывать мазут, солидол и прочие смазочные материалы? И только ли смазочные??

Лёлик был тем персонажем, которого знали все, но мало кто водил с ним дружбу. Он время от времени выползал из своего гаража, прилипал к нашей или иной компании, пил, ел, трындел, время от времени затевал драки, естественно, в силу своего вечно пьяного состояния, получал и отваливал. Били не сильно, так, только ради развлечения – не более. И вновь отбывал к себе в нору. В гараж. Откуда не высовывал носа до следующей вылазки.

Время от времени и мы забредали к нему. Не часто, но случалось. Забредали, так же бухали, трепались, дрались и весело залив драку последней сотней на дорогу, расходились веселые, оставляя Лёлика в его гараже, побитого, брюзжащего, но, похоже, тоже довольного.

– О! – обрадовался Лёлик, увидав целый литр бурой смеси и некие остатки закуски, что остались с непродолжительного пиршества под шелковицами, бережно донесенных кем-то из нас, не твердо уже стоявших на ногах.

– А ты думал мы к тебе с пустыми руками? – улыбнулся Виталик.

– Ну ты часто именно так и заявляешься, – буркнул Лёлик, выискивая среди хлама, пыли и смазки пару банок с консервацией, вытряхивая из тарелки разобранный конический подшипник и вынимая откуда-то до жути грязную ложку.

– Когда такое было? – взвился Виталик. – Если пару раз заглянул к тебе, то это ещё ничего не значит! – возмутился он.