Во дворе сидел на лавочке дядя Федя и любовался только что посаженным деревцем.
– Ну что, Владимир, как сходил?
– Никак не сходил. Позвонили по телефону и сказали, что собеседования не будет. На завтра перенесли.
– Погоди, они тебе сами встречу назначили, а потом сами перенесли?
Вова сел на лавку напротив. Всё только что произошедшее казалось чем-то, что было не с ним.
– Ну, да. Завтра полдвенадцатого ещё схожу.
– Не, ну я, конечно, не знаю, но на твоём месте я бы не пошёл. Чего они, совсем охренели?
– Ну, мало ли что там случилось. Раз в год ведь и палка стреляет.
– Это понятно, что всякое бывает и нужно давать второй шанс, вот только они бы тебе второго шанса не дали, нет. Если бы только совсем прижало, а так – послали бы к лешему. Привыкли, понимаешь, ковыряться…
Вова сидел на лавочке, любовался с детства знакомым двором и радовался, что выбрался из того проклятого дома и теперь видит глубокое голубое небо, под которым так славно качает ветками старый клён, покрытый новой, изумрудно-зелёной листвой. Дядю Федю же понесло:
– Нет, я бы всех этих шабашниц… Назначат заранее встречу, договорятся, да!? Вот как ты думаешь, чем она весь день занималась, а? Договора с транснациональными компаниями заключала? Взаимодействовала с администрацией президента? Задержалась на совещании по вопросам безопасности и сотрудничества? Как думаешь? – он драматично посмотрел на Вову – тот пожал плечами. Дядя Федя горько усмехнулся его несмышлености.
– Кофе они пьют чашками и в интернетах негодуют, что им накануне чебурек в кафе невкусный дали! Или что в лифте слово нехорошее написано, а стереть его некому. Или что их кто-то угнетает!
Вова изумлённо посмотрел на казавшегося до недавнего прошлого спокойным этого садовода.
– Что ты на меня так глядишь? Я поспорить готов, что та твоя кадровичка в невнятном ВУЗе кое-как получила образование и сидит теперь на шее папы и мамы. Я их знаю! Работают на синекурной должности и получают за свой полутруд полузарплату. Справедливо? Я думаю, что да.
Вова молчал, понимая, что лучше дать человеку выговориться.
– Только потом такая кадровичка видит, что электрик или каменщик со средним образованием получает совсем иные деньги и потому убеждена, что дело тут в том, что электрик – мужчина, а она – женщина. Только в расчёт не принимается, что электрик пашет с утра до вечера, а она – непонятно чем занимается. Шла бы работать каменщиком, так за куб получала бы столько же, сколько любой другой каменщик вне зависимости от пола! Не, она не пойдёт! Она вообще никуда не ходит! Не ходит на выборы, потому что «всё решено за нас», не ходит на митинги, потому что «страшно же!», не ходит в церковь, потому что «мракобесие». Учиться – не учится, творчества избегает. Она не хочет свобод и прав, она хочет «угнетают!», при том, что конкретно её-то не угнетает никто. От избытка свободного времени бесится. Выделиться хочет из серой массы таких же, как она.
Дядя Федя просиял, как будто вдруг понял что-то важное:
– О! Это же как все непонятно откуда взявшиеся гомики! Во все времена было принято кичится достоинствами, к получению которых не приложил никакого труда. Там, знаешь, «мой род ведётся от Исуповых», «я – русский!», «я – потомственный москвич» или «мой папа был турецкоподданный» и т.д. Ну ты понял, да?
Вова кивнул.
– Мол, если русскими были Ломоносов, Достоевский и Королёв, то и меня, охломона, следует уважать только за ту же национальность. Мало кто поступает наоборот. То есть сначала видит Менделеева, Толстого и Циолковского, потом смотрит в зеркало, ужасается и пытается предкам-то соответствовать, чтобы тем за потомка стыдно не было. Вторых мало, а первых – прорва.
А ты видал, чтоб врачи высшей категории или заслуженные педагоги ходили в футболках: «Я историк!», «Я – хирург!». Нет?
Вова неуверенно пожал плечами.
– А как думаешь, почему? Потому что делом заняты! Вот ты «Судьбу барабанщика» читал? Нет? Ладно… – дядя Федя на минуту задумался. – А «Место встречи изменить нельзя» смотрел?
Вова утвердительно кивнул.
– Во! Кто там с орденом ходит? Правильно! Тот, кто к этому ордену никакого отношения не имеет! Так же и выпячивать свою уникальность любят те, кто этой уникальностью не обладают. Да! – дядя Федя был очень рад ходу своей мысли. – Так же вот и про это ваше ЛГБТ. Тут не в ЛГБТ дело! – дядя Федя весело крякнул. – Потому что если хочешь просто одной фразой из толпы выделиться, то можно объявить себя гендерофлюидом! Никому ничего доказывать не надо, просто раз – и всё! Был бесполезным дурачком, а стал гиносексуальным сапиентофилом с непереносимостью глютена. Красота!
Вова заёрзал на скамейке, потому что долго сидел в одной позе. Дядя Федя испугался, что Вова собрался уходить и сбавил обороты:
– Нет, не говорю, что на свете не бывает непереносимости глютена или гендерофлюидов. Просто в реальной жизни их мало. Их почему-то только в интернете много, – его голос вдруг стал каким-то примирительным и даже грустным.
– Мне кажется, что это всё просто болезни роста. Как прыщи на лице у подростка, которые со временем пройдут – надо только чаще умываться. Так что просто у нашего общества настала прекрасная инфантильная пора, которая, как всякое детство, пролетит очень быстро.
Дядя Федя сложил руки перед собой и о чём-то крепко задумался. Вова поднялся со скамейки и ушёл, не прощаясь.
В прихожей он скинул кеды и пошёл на кухню, чтоб налить себе сладкого и крепкого чая. Когда потянулся за заваркой, то из рукава выпал трофейный кинжал, который согрелся о предплечье и казался уже чем-то само-собою разумеющимся и естественным. Вова поднял его и отнёс на лоджию, где завернул хришфангер в шарф и положил в рукав зимней куртки. Вернулся на кухню, налил чаю и включил компьютер. Зашёл на сайт с объявлениями и в поисковой строке вбил «повар».
– Действительно, ну его лесом этот долбаный «Атлас»…
VIII.
В понедельник Максим заступил на должность. Работа управляющим в конно-спортивном клубе оказалась нетрудной. От Оксаны все быстро узнали о прошлом Максима, поэтому он быстро нашёл общий язык и с трактористом, и с коневодами, и с тренерами. Прохладный флёр тихого серого ужаса заполнял собою любое помещение спортивного клуба, где бы он ни появился. Возможно, благодаря этому всего за две недели у Максима получилось провернуть то, что предыдущий управляющий не сделал за два года.
Во-первых, была организована система полива крытого манежа и решена проблема дренажа. Манеж построили на скорую руку в девяносто первом и не было учтено, что грунтовые воды слишком близко – при малейших колебаниях влажности грунт превращался в болото, а весной-осенью вода могла подниматься по щиколотку. При этом в июле-августе плац превращался в пыльное горное плато, на котором тоже невозможно было заниматься. Пробовали поливать из огородных леек, но игра явно не стоила свеч. С приходом Максима вопрос решился благодаря армированному шлангу, четырём пластиковым бочкам и двум вечерам работы с трактористом – сначала трактором, а потом лопатами. Всё. Манеж оказался готов к приёму соревнований регионального уровня.
Во-вторых, над конюшней была перебрана крыша. То есть после первого дождя Максим решил, что крыша ни на что не годится и требует незамедлительного ремонта, но тракторист сказал, что крышу полностью перестилали прошлым летом. Удивившись, Максим забрался на кровлю и удивился ещё больше. Профнастил был новый, блестящий, но только прикручен был как попало – то в верхнюю волну, то в нижнюю. Стыки гуляли и от порывов ветра листы хлопали друг по другу. Коньковая планка была почему-то смонтирована под листы профиля. Взяв с собой коневода посноровистей и два шуруповёрта, за полдня и тут был наведён полный порядок.
Владелец конюшни, который был таковым не по бумагам, но по факту, за эти две недели так и не нашёл времени познакомиться со своим новым менеджером. Максим, в принципе, тоже не горел желанием, потому что точно знал, что этому предпринимателю конно-спортивный клуб нужен исключительно для форсу и отмывания денег. Клуб числился на балансе предприятия и из-за этого иного жеребца то покупали за пять миллионов, а потом продавали по пятьдесят тысяч, а потом опять снова. При этом жеребец не покидал денник.
Эпоха освоения первоначально-накопленного капитала. Политэкономическая философия. Плохо, когда коррупция высасывает соки из всего, до чего может дотянуться, но на данном этапе развития такое положение естественно. Хорошо, если получается оторвать от уже уворованного куска и пустить на доброе дело. Хотя бы на три килограмма гвоздей и два кубометра досок для левады, где будет резвиться неизвестно сколько раз перепроданный жеребец, а потом на спине этого жеребца прокатится счастливый ребёнок, который будет взрослеть уже при следующем этапе развития общества. Говорят, даже высшая гармония не стоит слезинки ребёнка, так неужели радость ребёнка стоит больше отмытых миллионов? Миллионы бы всё равно отмыли, но радости бы это никому не принесло.
Этими мыслями Максим себя успокаивал и с усмешкой думал о том, что ещё полгода назад он так жаждал вернуться в отвергнувшие его Органы. Он огорчался, когда думал, что он негодный отброс, и что система отрыгнула его за ненадобностью. Видимо, он был не отбросом, просто в какой-то момент оказался инороден этому рудименту прошлого, который был не способен прогнуть мир под себя, но и сам не мог прогнуться. Получалось, что система осталась на распутье, а он пошёл дальше.
От этих глубоких мыслей Максима отвлёк звонок коневода – тот сказался заболевшим и попросил дать ему выходной. Максим пожелал ему скорейшей поправки, а сам, ухмыльнувшись, взялся за тележку с лопатой. Поведя могучим плечом, он собрался чистить денники и стойла, но тут к нему подошла девочка-спортсменка и спросила, может ли она взять инвентарь. Опешив, Макс буркнул что-то неопределённое и отошёл в сторону. Девчонка быстро и ловко навела порядок и пошла с любимой лошадкой в манеже отрабатывать осаживание. И таким же образом были отбиты остальные денники – спортсмены любили своих подопечных и сами ухаживали за ними. В итоге на долю Макса остался только один конь, хозяин которого почему-то не пришёл. Чтобы отбить этот денник, Максим вывел коня в леваду и, пока жеребец резвился на просторе, навёл порядок. Максим пошёл вернуть коня, но неловкие от непривычной работы пальцы завозились с карабином чомбура и почувствовавший свободу здоровенный трёхлетка понёсся в поля. Зря Максим звал его по имени и пытался догнать – не прошло и трёх минут, как конь пропал на горизонте. Оставалась надежда на то, что все равно ему не разбежаться в больше, чем на два километра – со всех сторон поле окружали оживлённые трассы. Порезвится вволю и побежит обратно.
Уже не торопясь и ожидая беглеца обратным курсом, Макс пошёл по дороге назад к конюшне. Сзади кто-то неуверенно спросили:
– Максим?
Макс обернулся и увидел стоящего у обочины плотного мужчину в очках, который придерживал чёрный велосипед. Мужчина подслеповато всматривался в него и когда убедился, что не ошибся, широко улыбнулся:
– Привет! – он положил велосипед на землю и протянул руку. – Это ведь ты когда-то в Дорохово вахтовал?
– Блин, слушай, забыл… Фёдор?
– Не, Сергей.
– Точно, Сергей! А я почему-то вспомнил, что Фёдор… Но не в этом дело! Конечно, помню. Очень был рад тогда земляка встретить! Ты ведь поваром работал на заводе телевизоров?
– Ну, не совсем поваром, но – да, на заводе. А ты тут как? – он удивлённо посмотрел на чомбур в руке Макса.
– Да я тут на конюшне управляющий… Вот, жеребец ускакал, теперь за ним по полям ношусь.
– Нифига ты разноплановый. Настоящий вятский – хватский! – Сергей одобрительно улыбнулся. – А я после вахты ягодами занялся – с друзьями выращиваем малину, клубнику. Не поверишь, до чего бизнес прибыльный! Первый сезон у себя на огороде пару грядок разбил, а осенью брошенная, ещё советская теплица подвернулась – мы её до ума довели и она вложения на одних усах отбила! Ну, это, знаешь, побеги такие, да?
Макс кивнул и посмотрел за спину Сергея, ища глазами сбежавшего коня. Сергей посмотрел на свой велосипед, на пыльные кроссовки, вздохнул и с жаром продолжил: