Ибрагим

Ибрагим
Фёдор Николаевич Колесников

История одинокого подростка, столкнувшегося с суровыми реалиями жизни. Он ищет спасения, если не в человеческой доброте, то в вере в Бога.

Ибрагим открыл глаза. Его взору открылось утреннее безоблачное небо с алыми подпалинами в восточной его части. Битва ночи и дня подходила к завершению, утренняя молитва была на подходе. Он поторопился встать.

Это был не по возрасту статный мальчик, мускулистый, с большими карими глазами и огромным орлиным носом, нетипичным для арабов.

Он не спеша разложил саджжаду[1 - саджжада – (араб.?????, намазлык (тат. намазлык), джай-намаз (перс. ??????) – коврик для намаза.] и по зову имама приступил к молитве. Однако, проникнувшись в таинство общения с богом, он повторял заученные слова, не вникая в их смысл, скорее из-за соблюдения традиций, нежели по зову сердца, что в принципе, для него было обычным делом.

После молитвы он свернул коврик и положил его в мешок, где хранился весь его нехитрый скарб. Потом оттуда же Ибрагим извлек свой завтрак, состоявший из черствого куска хлеба и нескольких очень сухих фиников. Хотя воровская жизнь и была не сахар, обычно его завтрак был обильнее.

Позавтракав, юноша спустился с крыши, на которой жил, к колодцу во дворе, чтобы умыться и попить воды.

– Ибрагим, Ибрагим, – раздался за его спиной голос старого Ахмеда, хозяина дома, на крыше которого и жил воришка. – Ты опять спал на крыше? – По-отечески побеспокоился старик.

– А где же мне еще спать? – в свою очередь спросил юноша.

– У тебя есть свое место в доме, – все ласковее продолжал Ахмед, – оно и не идеально, зато в доме, в тепле!

– Дорогой дедушка, я рад, что обо мне так заботятся, но если я лягу там еще хоть один раз, то твои сыновья побьют меня, – с горечью в голосе ответил Ибрагим. – Ты единственный, кто хорошо относится ко мне в этом доме. Умрете вы – выгонят и меня!

– Они не посмеют!

– Еще как посмеют, и даже Гуйла их не остановит, – сказав это, юноша отвернулся, чтобы старик не видел его слез.

– Ну, ну. Не плачь, мой мальчик, хоть ты и сирота и зарабатываешь себе на хлеб воровством, они не выгонят тебя. Не такие они уж и звери, – успокаивал его хозяин дома. – Ладно, иди, поешь, там Гуйла напекла лепешек.

– Спасибо!

– Беги, беги.

Ибрагим быстрым шагом направился на другой конец двора. Но не успел он дойти до печи, как возле нее появились Махмуд и Авар – старшие сыновья Ахмеда.

– А, ну пошел вон, «воришка», – прикрикнул на него Махмуд.

– Это наш дом и наша еда, – вторил ему Авар, – не смей ее воровать.

После чего оба брата направились в его сторону, Ибрагим на время замешкался, а когда понял, что его побьют, мигом перепрыгнул через забор и оказался на улице. Во дворе раздался хохот и улюлюканье кого-то из сыновей. А спустя несколько минут на улице оказался и его мешок с вещами.

Постояв несколько минут, Ибрагим отправился на базар, где торговцы вовсю раскладывали товары. Появившись на базаре, юноша сразу же стал приглядываться к товарам и кошелькам посетителей взглядом опытного вора. Так он прошел через весь базар, но украсть ничего и не смог, а все потому, что «витал» где-то в другом месте. Вроде бы, день начался как любой другой, из бесконечной мириады дней: попытки завтрака, взбучка, побег и снова базар и попытки заработать на еду. Какой у этой жизни финал, сколько он еще так протянет? Уличные воры долго не живут. А возможности создать семью и остепениться у него нет. Безысходность накрыла его черной пеленой и поглотила, словно зыбучий песок.

Оказавшись на другом конце базара, Ибрагим услышал за своей спиной голос Аслана, торговца финиками. Юноша часто беседовал с ним до начала торговли, а еще чаще воровал у него.

– Как дела, Ибрагим, – издалека начал тот.

– Все по-прежнему.

– Неужели ты до сих пор еще ничего не украл? – продолжал беседу торговец.

– Нет! – небрежно ответил Ибрагим.

– Ты чего такой задумчивый? – с еще большей настойчивостью задал свой вопрос Аслан.

Но Ибрагим ему не ответил, а развернувшись, последовал в обратном направлении. Раздумья о своей жизни, о проблемах, о том, как жить дальше не оставляли его. Он долго бы так слонялся, если бы не чувство голода. Придя в себя, воришка сразу же занялся поисками того, что мог украсть. Не прошло и часа, как он уже сидел в одном из закоулков рынка, уплетал горячие лепешки, запивая их молоком. Все это он купил на украденные деньги.

Сразу же после еды Ибрагим услышал призыв на молитву, но днем юноша почти никогда не молился и, дождавшись окончания ритуала, отправился обратно на базар. После еды его обычно уже не волновали «духовные» проблемы. Жизнь наполнялась смыслом, и на сытый желудок не так было себя жалко. Уже ближе к закату воришка вернулся на тоже место, где обедал, и поспешил сосчитать добычу. Сегодня она была особенно большой, ему удалось «заработать» почти два серебряных динара.

Закончив вечерний намаз, в котором Ибрагим поблагодарил Аллаха за успешный день, он поспешил на закрывающийся рынок, чтобы купить себе яств. Набрав щербета, халвы, мяса и дынь, юноша уселся в закоулке и начал «пировать».

Уже глубокой ночью Ибрагим, словно пьяный от количества съеденного, побрел домой. Он шел по пустынным улицам, прислушиваясь к звукам ночи. На небе гигантским серебряным блюдом светилась полная луна. Удачный день и прекрасная погода разогнали мрачные мысли утра, ему хотелось петь, ведь, в сущности, не так и плоха его жизнь. Он не от кого не зависит и может заниматься чем угодно и когда угодно. Он свободен от предрассудков и оков обыденной жизни.

На следующий утро Ибрагим встал как раз, когда имам призывал всех на первую молитву. Совершив обычный ритуал, он поспешил уйти.

Сегодня был день казни известного разбойника Аль-Худа и его сподвижников, а значит, на главной площади перед дворцом будет многолюдно и там можно будет неплохо заработать. Он подоспел как раз вовремя, заключенных еще не вывели, и у воришки было время, чтобы осмотреться.

Продвигаясь через густую толпу разнообразно одетых тел, Ибрагим прихватил парочку кошельков. Подходя все ближе к первому ряду, он неожиданно для себя решил остановиться и посмотреть на казнь. У него в душе боролись два чувства – любопытство и отвращение к казни. Юноша никогда раньше не видел казней. Он не считал этот «ритуал» кощунственным, но навевающим страх. Ибрагим не мог понять, что заставило его остановиться и, не отрывая взгляд, смотреть.

Пока он раздумывал, толпа загудела, и каменный помост в центре площади вывели главаря разбойников, юношу лет двадцати, он не был похож на типичного араба. Его черные как смоль волосы, с небольшими кудряшками, которые за время сидения в темнице стали сальными и блестели от налипшей грязи, очень оттеняли его сильно исхудавшее мраморное лицо, самой заметной чертой которого был большой нос, похожий на нос Ибрагима. Губы разбойника были обветрены и кровоточили. Глаза, воспаленные от сырости и грязи темницы, где его держали, слезились от яркого солнца.Сам же он был высок и худощав, одежда, ставшая лохмотьями, болталась на нем.

Этот юноша был знаменитым разбойником Альф-Худом, терроризировавшим половину страны.

Толпа загудела. Палач с усилием толкнул разбойника в спину, тот упал на колени, гремя кандалами, и понимая, что сейчас произойдет, Ибрагим закрыл глаза. После выдоха толпы юноша поднял голову и увидел обезглавленное туловище, трепыхающееся возле чурки, его стошнило. Позади раздался хохот. А когда палач поднял над толпой отрубленную голову Альф-Худа, Ибрагим не выдержал и, расталкивая толпу, бросился с площади. Люди провожали его хохотом и насмешливыми фразами.

Забежав в первый попавшийся переулок, юноша сел на землю и зарыдал. Его тонкие губы дрожали, всегда ясные глаза покраснели от слез. Ибрагим рыдал столь неистово, что смог успокоиться только через час. Вытирая лицо, он еще всхлипывал, вспоминая недавно пережитое впечатление. Но тут юноша заметил дервиша, сидевшего напротив.

– Что тебе нужно странник, – спросил Ибрагим. – У меня нет денег на милостыню!

– Меня зовут Абу-Саид Ал-Басри, и я приветствую тебя, – ответил старец.

– И я тебя приветствую, но что тебе от меня нужно? – уже раздраженно спросил юный вор. Его очень раздражало, что его видели в минуту слабости.

– Не гневайся на меня! Я всего лишь хочу получить, то, что принадлежит мне. А именно свой кошелек и деньги, которые в нем были.

Ибрагим решил, что Абу-Саид шутит и вгляделся в его лицо, надеясь разглядеть там улыбку. Но напротив: лицо было серьезно и сдержанно, а глаза добры и умны.

Юноша хотел убежать, но дервиш остановил его, сказав:

– Не нужно бежать, я не расскажу о твоем деянии никому, хотя ты и совершил его в тот момент, когда я молился за упокой души Альф-Худа!

– О великий странник, повидавший вселенную, прости меня! – Взмолился Ибрагим, протягивая кошелек дервишу.

– Я простил тебя, но простит ли тебя Аллах… – сказав это, странник, опираясь на трость, неспешно удалился.

Ибрагим еще долго не вставал с колен и не поднимал лица от земли. Он не был никогда верующим, но под впечатлением речей старца и увиденного, его обуял страх. Будто что-то перевернулось в его жизни. Непрекращающееся чувство тревоги засело где-то под сердцем червяком, и не хотело его покидать.

Всю свою выручку он пожертвовал сегодня в ближайшую мечеть и твердо решил вместе со всеми сходить на пятничную молитву.

В этот день он больше не воровал. Воришка пришел домой необычно рано, забрался к себе на крышу, где и пролежал до утра. Все это время юноша лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел, смотрел, смотрел, в бездонное голубое небо, по которому плыли величественные и далекие перистые облака. Их вид постоянно менялся: то его взору представала голова Альф-Худа, то Абу-Саида, то странные и загадочные крылатые чудовища. Ночью Ибрагим был как в угаре, ему снились все те же образы, он часто просыпался и начинал задумываться над смыслом этих снов, потом он засыпал снова и снова просыпался. А снедающее чувство тревоги все не покидало его. Он страдал.