Из общественной и литературной жизни Запада

Экономисты невероятно богаты. Земля, приобретенная Георгом Рапп за бесценок, в настоящее время сильно поднялась в цене. Помимо того, колония владеет еще значительным количеством акций в большинстве местных железнодорожных компаний. Если бы семнадцать колонистов, находящиеся еще в живых, в ожидании конца мира, вдруг вздумали разойтись и потребовали бы от «экономии» раздела земных благ, то на долю каждого из них пришлось бы около пяти миллионов долларов.

При этом условии, конечно, многие охотно бы, теоретически, обратились в шопенгауэристов или экономистов в Пенсильвании. Но колония придерживается строгой замкнутости и не принимает новых членов.

И это несметное богатство нажили колонисты собственным трудом. Немедленно после своего водворения колонисты начали заводить у себя различные отрасли промышленности. Вскоре приобрели большую известность их виски и вино. На вытканное ими полотно и шерстяные одеяла был большой спрос. Они первые в Соединенных Штатах ввели культивирование шелковичных червей.

В настоящее время 17 колонистов могут пожинать плоды этих трудов и наслаждаться покоем. Миниатюрный рай их одним очевидцем описывается так: «Входя в деревню, вы видите множество крайне простых, в высшей степени опрятных домов, широкие улицы, обрамленные громадными деревьями и оживленные бесчисленным количеством повсюду шныряющих кур. Людей на улице не видно, все дома походят один на другой, стены обвиты виноградником, побеги которого обрамляют окна. Мужчины, и женщины живут в полнейшем разобщении. В одном доме вы встречаете старого холостяка, в другом – старую деву, но у всякого из них отдельное хозяйство. Таково строго соблюдаемое правило колонии. Мужчины носят длинные синие сюртуки, широкие панталоны и черные шляпы с большими полями. Женский костюм состоит из шерстяной плотно втянутой на бедрах юбки и шелковой или синей фланелевой талии. Все женщины носят нормандские шляпы.

Жизнь их отличается крайней простотой и регулярностью, но отнюдь не аскетизмом. В пять часов утра раздается звон колокола, и все должны вставать. Ровно в шесть часов каждый экономист усаживается за свой собственный стол и завтракает или молочным супом, или винным. Колония славится именно своим вином, её погреба пользуются большой известностью во всех Штатах. Но экономисты никогда вина своего не продают, выпивая все до капли сами, так как совсем не употребляют воды, кроме как для мытья.

В семь часов церковный колокол сзывает колонистов на работу. Нынешние „экономисты“ все слишком престарелы для совершения какой-нибудь напряженной работы. Все их занятия заключаются в том, что каждый собственноручно чистит и приводит в порядок свой домик. В девять часов снова звонит колокол, возвещающий о завтраке, а в двенадцать часов пополудни – обед. В три часа раздается новый звон колокола, приглашающий экономистов подкрепить себя стаканом доброго вина и куском пирога. В шесть часов колокол звонить к ужину, а в девять опять-таки при звуке колокола все эти добрые люди обязаны укладываться на боковую.

По воскресеньям все поселяне должны отправляться в церковь. Здесь точно также предписывается полное разделение полов. Мужчины сидят на одной стороне, женщины – на другой. Старейший из общества отправляет должность священника. Он выбирает какой-нибудь текст, по своему усмотрению, и говорит на него проповедь.

Посреди капеллы стоит одинокая скамья, на которую сажают тех, кто, грешным делом, вздумал бы заснуть за время проповеди, да и попался бы. Должность органиста исправляет мисс Гертруда Рапп, симпатичная, любезная старушка восьмидесяти шести лет, с очень голубыми глазами и очень белыми волосами. Она же руководит хором. Она совсем не помнит, чтобы когда-нибудь имела в руках пенни и уверяет, что положительно не могла-бы различить десятицентной монеты от доллара. „С меня довольно пищи и питья“, сказала она, „я хорошо одета, других потребностей я не знаю, для чего-же мне деньги?“»

Итак, если конец мира не совпадет с днем кончины последнего экономиста, как то предсказал Георг Рапп, что-же будет с страшным богатством этих холостяков? Тогда, наверное, много найдется охотников случайно среди членов этого общества безбрачия разыскать какого-нибудь дядюшку или какую-нибудь тетушку, чтобы предстать законным его или её наследником.

* * *

Еще более фантастичной может показаться нижеследующая необычайная драматическая история, достоверность которой, однако ж, засвидетельствована заграничною печатью.

Лет сорок тому назад в маленьком городке Кларквилль, в графстве Монгомери, поселился молодой французский врач, по имени Франсуа Фонтенэ, врач, быстро стяжавший себе известность весьма искусного доктора. Знание дела и любезное обращение не замедлили открыть ему двери лучших домов в Монгомери, и вскоре доктор Фонтенэ сделался домашним врачом и другом именитейших семейств и, как говорилось под сурдинку, героем многих светских амурных похождений. Но чаще всего бывал он в доме ректора англиканской церкви в Кларквилле – его преподобия Фельтнера, жена которого считалась первой красавицей в графстве. Между Фельтнером и Фонтенэ возникла беззаветнейшая дружба, не омрачавшаяся ни малейшим облачком долгие годы. Злые языки начали-таки мало по малу шушукаться между собою о том, что доктор и m-me Фельтнер также состоят в весьма интимных отношениях, при которых платоническая дружба играет крайне второстепенную роль. Но у Фельтнера никогда не являлось ни малейшего подозрения ни по отношению к своему другу, ни относительно жены, которую он буквально обожал. За пять лет супружества родилось у них двое детей, мальчик и девочка, на которых доктор Фонтенэ, по-видимому, перенес самые искренние чувства, какие питал к родителям. Можно было сказать, что он любит их как родных детей, да это и говорили.

Толки становились все громче и громче и дошли наконец до ушей молодого ректора. Быть может в нем закралось недоверие? Быть может он убедился в справедливости злоязычия, что любимая жена и лучший друг обманывали его? Ответа на эти вопросы нет и не будет! Ректора и ректорши нет более в живых. Она умерла в 1856 году совершенно внезапно от разрыва сердца, – так, по крайней мере, говорили, и так объяснил доктор, приглашенный к ней, когда она умирала. То был не домашний доктор, не доктор Фонтенэ. Ректор случайно послал за другим доктором и даже, когда Фонтенэ явился после смерти молодой женщины, его не впустили в дом. Перед смертью у молодой женщины с мужем было крайне бурное объяснение, – первое и последнее в их совместной жизни. Вмешавшаяся смерть сделала примирение невозможным.

Ректор заперся у себя и не принимал никаких посетителей с выражениями соболезнования. Три дня спустя – срок весьма краткий для Англии – бедную ректоршу схоронили. Ректор вернулся домой совершенно разбитый. В 11 часов ночи, вооружившись тяжелой палкой, вышел он из дому. На столе у него лежало недоконченное письмо, которое ему не суждено было окончить никогда. Он бесследно пропал. Исчезновение его, конечно, вызвало большую сенсацию, обшарили все окрестности, разыскивали его повсюду, но нигде не нашли. Исчез бесследно!

Бедные малютки вдруг совершенно осиротели, и при их сиротском, беспомощном положении доктор Фонтенэ доказал доброе свое сердце и свою дружбу. Он усыновил мальчика и девочку и сделался для них настоящим отцом. Он жил только для них. Весельчак вдруг удалился из общества, сделался серьезен и замкнулся в себе и если виделся с людьми, то исключительно в качестве врача. Он был и остался, по-прежнему, всеми любимым и скопил весьма значительное состояние для «своих детей».

Года приходили и уходили. Доктор Фонтенэ обратился в старого холостяка, и наконец настал и его последний час. На днях он скончался. Почувствовав приближение своей кончины, сознавая, что земного правосудия опасаться ему более нечего, и что ему придется держать ответ одному только Богу, он призвал мирового судью и дал ему объяснение загадки на счет исчезновения ректора. Внезапная кончина молодой женщины – так объяснял умирающий – возбудила в нем подозрение, что она была жертвой насилия. Тот факт, что он не был призван к смертному её одру, что ему возбранен был самый вход в её дом – утвердил его еще более в этом подозрении. Он желал знать истину. В качестве врача, ему, во всяком случае, легко было бы потребовать судебного вскрытия тела. Но доктор Фонтенэ не хотел избрать этот простой путь. Почему, он этого не высказал, хотя руководившие им основания легко себе объяснить, если допустить, что злые языки шушукались не даром. Вместе с установлением факта насильственной смерти всплыл бы наружу не только тайный повод внезапной кончины молодой женщины, но также и основание, которое привело к тому. Было-ли то убийство или самоубийство, супруг выдал бы тайну при защите себя, а Фонтенэ очень был заинтересован в соблюдении этой тайны. И как ни близка была ему смерть молодой женщины, несмотря на все желание его отомстить за нее, ему приходилось молчать.

Каким образом мог «он» подвергнуть супруга каре, если тот действительно был им обманут. Кто подал повод для такого дела? Кто наиболее виноват? Каковы бы ни были побуждения доктора Фонтенэ, только он не предъявил требования о вскрытии тела. Но тем не менее он желал еще раз видеть покойницу, он желал удостовериться, что было причиной внезапной кончины его приятельницы. И вот, когда наступила ночь и Кларквилль погрузился в сон, тогда Фонтенэ украдкой вышел из дому. В руках у него был заступ и короткая лестница. Когда башенные часы возвестили одиннадцать часов, доктор стоял уже на кладбище, у свежей могилы. Он прислушался в темноте. Все было тихо. По небу плыли тяжелые тучи, сквозь которые свет месяца проглядывал лишь изредка, и то на короткие мгновения.

Пользуясь темнотой, начал он поспешно рыть и раскапывать едва прикрытую могилу. То была не легкая работа. Доктор рыл почти час, прежде чем заступ стукнулся о гроб. Руками сгреб он последний слой земли и, стоя в могиле, открыл крышку гроба. Глубокая тишина царила вокруг. Лишь глухие удары башенных часов, как раз возвещавших полночь, глухо проникали в могилу. Фонтенэ взял маленький ручной фонарик, осветил им бледное застывшее лицо молодой женщины, затем вынул покойницу из гроба и, крепко прижимая ее к себе левой рукой, вытащил ее по лестнице из могилы. Силы изменяли ему. Осторожно положив покойницу поверх набросанного земляного холма, он уселся около неё. Ночь была темна. Только в ректорстве, находившемся по близости от кладбища, горел еще огонь, освещая окно рабочего кабинета человека, накануне уложившего жену свою на «вечный покой». Если бы чувствовал он, что в этот момент здесь происходит!

Фонтенэ невольно содрогнулся. Он снова поспешно принялся за работу. Ему надо было еще закрыть могилу и унести тело. В этот момент сквозь тяжелые облака проглянула луна. Фонтенэ держал уже заступ в руке, но не мог противостоять искушению, чтобы не заглянуть в лицо молодой покойницы и наклонился над телом. Когда он это сделал, перед ним безмолвно вынырнула высокая темная фигура. Поднялась рука и в следующий момент похититель тела получил страшный удар по затылку. Только надетая на нем толстая шляпа из валеной шерсти спасла его от смерти. Полуоглушенный ударом, Фонтенэ обернулся и увидел перед собой ректора, собиравшегося нанести ему новый смертельный удар. Фонтенэ механически поднял заступ для самозащиты и отпарировал удар. «Я мог видеть по лицу моего противника, – объяснял доктор, – что он решился меня убить. Я должен был защищать свою жизнь. Желая ошеломить его, я нанес ему удар лопатой. К несчастью, я попал по нему острым концом, и он, не промолвив слова, повалился на землю. Я кинулся к нему, он лежал мертвый, с раскроенным черепом». Что делать? Раздумывать было некогда. Быстро решившись, Фонтенэ стащил свежий труп в открытой могиле и спустил его в нее. Затем войдя в могилу, кое-как втиснул покойника в гроб, только что скрывавший его жену, накрыл крышку и выполз из могилы. Вскоре после того глухими ударами загрохотали первые комки земли по гробу и новому его покойнику, и в течение часа могила закрылась. Уже запели петухи. Утро было недалеко. Но ночь была темная, и дождь лил как из ведра, когда Фонтенэ с безжизненной своей ношей добрался до дому. Дождь смыл все следы того, что разыгралось на кладбище под покровом ночи. Ни у кого не зародилось ни малейшего подозрения, что умершая ректорша вынута из гроба, никому и в голову не пришло, что ректор занял её место. Он так и остался «таинственно исчезнувшим» и покоился под надгробным камнем, поставленным прихожанами на могиле его жены.

Тело ректорши доктор похоронил в подвале своего дома, предварительно удовлетворив своей «любознательности» и удостоверившись в том, что она умерла насильственной смертью от своей руки или от…? Конечно, доктор Фонтенэ умолчал также и об этом открытии. Только приближающаяся кончина развязала ему язык и с облегченным сердцем покинул он здешний мир, обратившийся для него в покаянную обитель. Все состояние свое оставил он двум усыновленным им детям, нашедшим в нем второго отца. О тем не менее с какими чувствами и мыслями стояли они у его гроба? Не желательнее-ли было бы для них, чтобы загадка исчезновения их отца, которого они не помнили, осталась неразгаданной, и чтобы второй их отец унес с собой в могилу страшную свою тайну.

В погребе, действительно, нашли скелет женщины, а в её гробу на кладбище – костяк её мужа с рассеченным черепом. Теперь кости некогда столь счастливой четы мирно покоятся вместе в одной могиле. Но желание Фонтенэ быть похороненным в той же могиле не было исполнено. Его положили в отдельную могилу, хотя и на том же самом «театре события», где совершилось это действительное происшествие, представляющее собой весьма благодарный материал для страшной драмы или ужасного романа.

3

Каким-то анонимным библиофилом в Турине напечатано по-французски биографическо-библиографическое руководство о знаменитых женщинах, содержащее в себе краткие данные о жизни и деятельности этих женщин, с портретами и автографами их. На поверку оказывается, что едва ли найдется такая область в науке и литературе, такая гражданская и ученая профессия, в которых не подвизались бы женщины с большим или меньшим успехом. Иные из них пробовали свои силы в нескольких профессиях одновременно. Вот и недавно еще сообщалось из Парижа, что знаменитая артистка, несравненная изобразительница «Dame aux Camеlias» и царицы Клеопатры, Сара Бернар выставляет свою кандидатуру на предстоящих выборах парижского городского самоуправления. Вместе с ней намерены баллотироваться в члены муниципалитета Луиза Мишель и до дюжины других дам, сторонниц женской эмансипации. Некоторый прилив благородной женственности в общественных собраниях, городских и земских, не помешал бы, конечно, особенно в видах облагораживания тона публичных прений. Разве только репортерам было бы хлопотливее, – пришлось бы, пожалуй, давать отчеты не только о речах, но и о туалетах дамских, да еще модным журналам – печатать рисунки костюмов ? la Conseil municipal и т. п.

Но от муниципального совета всего один шаг до парламента, а от парламентского велеречия недалеко и до министерского портфеля. Отчего бы и не так? Ведь теперь то и дело слышишь, что представительницы прекрасного пола обладают совершенно теми же способностями, как и мужчины, чем, видите ли, и оправдываются вполне вожделения женского честолюбия занимать те амплуа и звания, на которые мужчины искони удерживают за собой монополию. Но неизбежный спутник всеобщей подачи голосов – всеобщая воинская повинность. Стало быть, остается признать возможность и того, что дамам ничто не должно мешать, подобно любому мужчине, вооружаться на защиту отечества. При таких условиях Европа, по крайней мере, могла бы гордиться тем, что по уровню цивилизации она ничуть не отступает от дагомейского короля Беганзина, которого в недавних стычках с французами особенно рьяно защищали дагомейские амазонки.

* * *

Вопрос о воинской повинности женщин не на шутку обсуждается в наше время. Один итальянец Ферро посвятил ему особый томик в серии изданий «военной библиотеки» («Bibliotheca minima militare ророиаге»), под заглавием «Воинственные женщины» («Le donno guerriere»). На виньетке, украшающей эту книжку, изображены пушки, исполинские орудия, шпаги, копья и т. п. принадлежности совсем недамского обихода. Автор, кажется, имеет в виду главным образом привлечь внимание итальянок на общество «Красного Креста», но для вящей заманчивости этой цели, он составил исторический обзор успехов воинственности женщин. Здесь он скромно ограничивается битвами на театре военных действий, во время различных осад и уличных стычек, тогда как супружеская сфера женской воинственности, быть может, гораздо более обширная, оставлена им совсем в стороне, чем и должно объяснить небольшой объем книжки.

Ферро перечисляет воинственные подвиги отдельных женщин. Кто не знает про Орлеанскую Деву, или её тезку и землячку, которая была моложе её на полвека, Жанну Гашет, защитницу Бови? Менее известна одна из красивейших женщин Франции, «канатчица из Лиона» XVI века, переодевшаяся мужчиной для служения в армии, и беглая монахиня того же времени Екатерина Эрос, бывшая офицером в испанской армии. Большую храбрость выказывали отдельные женщины в войнах французской революции и первой империи во Франции. Эти женщины были офицерами пехоты, кавалерии, артиллерии, имели ордена за блестящие дела.

Но эти воинственные подвиги отдельных женщин составляют все-таки исключение, тем более что чистый патриотизм и воинское призвание не суть главное для этих героинь. История свидетельствует, что одни из них вдохновлялись преимущественно или личной преданностью, или самопожертвованием – таковы все три французские Жанны – д'Арк, Гашетт и Мальотт, а другие шли на поле битв за своими мужьями или любовниками. Иначе сказать, страсть делала их воинами.

Гораздо интереснее в данном случае воинственные подвиги женщин в массе. Но на этот счет книжка итальянца нуждается в дополнениях. И эти дополнения не заставили себя ждать. Немец Макс Ландау в этюде «Всеобщая воинская повинность и женский вопрос» дает их в изобилии.

* * *

В «Илиаде» Гомера и у многих греческих историков имеются известия о воинственных женщинах, наводивших страх на своих соседей. Эти женщины под именем амазонок, отсылали к мужчинам рожденных от них мальчиков и при себе удерживали только девочек. Кажется, война была их единственным занятием и все воспитание имело в виду эту цель. Древние не мало повествуют о военных походах поэтических амазонок и об их храбрости. Только великие греческие герои – Геркулес, Беллерофон, Ахиллес, Тезей – могли побеждать этих женщин. Тезей будто бы даже женился на царице амазонок и еще во втором веке нашего летосчисления в Мегаре показывалась гробница этой амазонки Ипполиты или Антиопы. Но древние греки знали, кроме этого женского царства, находившегося в Малой Азии, на южном берегу Черного моря, еще и про другие царства амазонок между Черным и Каспийским морями, а также и в Африке. Наиболее обстоятельные и заслуживающие доверия данные сообщает о них в своей «Исторической библиотеке» Диодор Сицилийский, живший во времена Юлия Цезаря и императора Августа: «у Понтийских амазонок – говорит он, – война составляла привилегию женщин, а унижение и рабство – назначение мужчин. Новорожденному мальчику искалечивались ноги и руки, чтоб сделать его непригодным для военной службы».

Значительным было царство амазонок в Африке между Ливией и Атласом, и эти африканские героини, по свидетельству Диодора, «находились на необыкновенно высокой степени развития, если сравнить их с нашими женами». У этих африканок был определенный срок службы, только по отбытии, которого им разрешалось производить потомство. Правление и общественные должности были исключительно в руках женщин. Мужчины оставались дома, повинуясь приказаниям своих супруг и занимаясь кормлением детей и уходом за ними. Как видите, мужчины пребывали тогда в настоящем рабстве. Диодор повествует подробно о военных походах и завоеваниях этих амазонок в Африке и Азии и о том, как они были покорены другим женским народом, Горгонами.

* * *

Впрочем, предания об амазонках держатся во всех частях света, внутри Азии, как и в Южной Америке, где большая река называется их именем, и в Европе, вблизи границ Германии. В Бравальсвой битве с королем шведским Рингом царица Гета с 300 амазонками помогала датскому королю Гаральду Гильтланду с правого фланга. Известны и чешские сказания о Любуше и Власте.

Откуда могли народиться все эти предания об амазонках и есть ли в них какое-либо историческое основание? Всего вероятнее предположить, что у некоторых народов с древних времен женщины сопровождали своих мужей на войну и вместе с ними участвовали во многих битвах. Когда такие народы сталкивались с другими, которым подобная смешанная армия казалась чем-то новым, то фантазии представлялся повод к сочинению сказаний о государствах амазонок. А примеры женских войн встречаются даже и в настоящее время. Женские полки дагомейского короля Беганзина своей выносливостью, дисциплиной и храбростью, как равно дикостью и любовью к спиртным напиткам доставили не мало неприятностей французским войскам. В Африке и другие предводители туземных племен имеют женщин солдат в качестве своей лейб-гвардии. У Сиамского короля есть стража из 400 сильнейших и красивейших девушек, которые состоят на службе с 13 до 20 лет и затем зачисляются в резерв. они подразделяются на четыре отряда и сами избирают себе офицеров. Небезызвестно также, что индийская предводительница Магарани Барода в дни ожиданий войны в 1885 г. предложила английскому правительству вспомогательный отряд амазонок.

В Европе в новейшие времена женщины в массе служили только в период французской революции, но, кажется, не оправдали надежд своего начальства, ибо декретом Конвента 30 сентября 1793 г. уволены были все женщины-солдаты, которым уплатили по 5 су с мили путевых издержек для возвращения на родину. Затем уже республиканскую армию женщины сопровождали лишь в качестве прачек и маркитанток. Женский батальон, сражавшийся в 1871 г. при коммунарах, также не принес особенной чести прекрасному полу.

Из всех этих примеров можно заключить, что женщины нецивилизованных и диких народов более пригодны для военной службы, нежели цивилизованные. А отсюда опять-таки вытекает и то, что чем более цивилизованы народы, тем больше оказывается различие особенностей и способностей мужчины и женщины.

Это, конечно, не значит, что стремления женщины к расширению своих познаний и сферы деятельности лишены почвы. Тут надо только помнить, что профессия профессии рознь и подобает подальше держаться от тех крайностей, какие высказывались и высказываются в обширной литературе за и против женщин, особенно в средние века и в эпоху Возрождения. Одни видели в женщине лишь существо нечистое и какое-то недоделанное, неизбежное зло, от которого следует сторониться. Другие изображают ее не иначе, как венцом творения: «женщины, – говорит один из таких дамских угодников XVI века – превосходят мужчин добродетелью, остроумием и разумом и обладают мужеством и физической силой столько же, как и мужчины, если не больше».

Лоренцо Медичи некогда сказал, что «было бы, пожалуй, недурно, если бы предоставили женщинам предводительствовать армиями». Весьма возможно, что этот знаменитый из Медичисов имел в виду ободряющее и одушевляющее действие, оказываемое на воинов стремлением отличиться перед женщинами. Не только рыцари средних веков, носившие цвета? своих дам и ломавшие копья из-за них шутя и серьезно, но иные из современных офицеров и солдат не прочь были бы отличиться, лишь бы заслужить одобрение от своих возлюбленных.

Это можно сказать даже не об одних военных подвигах. Ферро справедливо замечает: «при всяком преступлении так охотно повторяется известное французское изречение „cherchez la femme“, но еще с большим правом в каждом благородном и доблестном деле можно бы найти ободряющее влияние женщины».

* * *

Кстати, по женскому вопросу, нельзя не отметить этюда г-жи Жанны Шмаль, печатавшегося в «Nouvelle Revue» и вышедшего теперь отдельной брошюрой. Это – вовсе не адвокатская речь в пользу женщин, и не вызов сильному полу, как большинство ратований на тему о женской эмансипации. Не увлекаясь ни фразами, ни общими местами, г-жа Шмаль довольствуется изложением фактов, которые говорят сами за себя. Этюд этот не лишен интереса и для читателей не-французов.

Во Франции большая масса женщин остается равнодушной к новым явлениям современной жизни, даже касающимся будущности прекрасного пола. Понятие о семье изменилось теперь, условия существования и борьбы за существование не те, какими они были 20 лет тому назад. Какие же должны быть роль и место женщины в обществе, которое формируется постепенно и ищет себе лозунгов? Многие благомыслящие люди задаются этим вопросом тревожным и, без сомнения, интересным. Французские женщины не составляют большинства в числе этих благомыслящих людей. «Немногие женщины у нас, – по замечанию „Temps“, – в эти последние годы делают вид, будто занимаются судьбой своего пола, причем поступают необыкновенно странно… Самым пустым претензиям они придают важное значение. У нас есть женщины-апостолы, торопящиеся заставить своих „сестер“ подавать голоса и надевать мужское платье, нисколько не помышляя о том, что было бы важнее для них изменить некоторые пункты гражданского кодекса и ослабить некоторые предрассудки».

Тогда как эти женщины устремляются к блестящему зеркалу бесполезного и лишнего, английские женщины показывают им пример благоразумия и мудрой сдержанности. В этюде г-жи Шмаль приводятся на этот счет любопытные данные. Соединяясь в группы, дисциплинированные кооперативной организацией, которая придает столько силы предприятиям Англии, англичанки в течение 15 лет неутомимо и рьяно добивались закона, который предоставлял бы замужней женщине право располагать своим личным имуществом, своим жалованьем, а также правом заключать контракты, совершать торговые сделки. Эта эмансипация английской женщины была достигнута не сразу. Победа доставалась ей мало по малу, по частям. Десять раз обсуждались в парламенте законопроекты этого рода и различные поправки и дополнения к ним. И все это велось с удивительной логикой. «Сперва – пишет г-жа Шмаль, – английские женщины отстояли право располагать своими сбережениями, потом своим приданым и жалованьем, затем – своим личным имуществом». В 1882 г. победа была полная. С следующего года началась новая кампания с целью улучшить законодательным порядком положение женщины в семье. Прошли три года и в 1886 г. исчез давний обычай, лишавший мать опеки над детьми. Замечаете постепенность: сперва – имущество, потом – дети; затем – школа, а там – местные интересы и в перспективе – парламент.

Статистические сведения, приводимые в рассматриваемом этюде, показывают, что теперь в Лондоне 46 женщин, занимающихся медициной из 150 имеющих докторские дипломы, 296.126 имеющих право подавать голос на выборах членов муниципальных советов, 502.199 обладающих тем же правом на выборах в советы графства. В течение одного года с октября 1891 г. по октябрь 1892 г. из «Patent office» в Лондоне выдано женщинам 824 привилегии на разные изобретения.

Из других государств г-жа Шмаль указывает на Данию и Швецию, где женщины имеют право голоса на выборах членов городского управления, на Швейцарию, где они участвуют в таких же выборах через посредство своих поверенных. В Италии право женского голосования ограничивается вопросами народного образования и с 1877 г. итальянки могут давать свои подписи на актах общественных и частных. Интересы русской женщины в полной мере охраняются. Она без разрешения мужа может принимать наследство, приданое, покупать и продавать, и муж без доверенности от своей супруги не имеет права распоряжаться её имуществом. Об Америке и говорить нечего. Известно, что положение женщины там возбуждает зависть всех её европейских «сестер».

* * *

Впрочем, в Америке все творится в грандиозных и эксцентрических размерах. Там есть города, сооруженные в несколько месяцев и населенные миллионами жителей. Там имеются железные дороги, бороздящие эту часть света во всех направлениях. Там есть газеты, ежедневно дающие от 30–40 печатных страниц петита, переполненных иллюстрациями, из которых многие своей отчетливостью могут соперничать с лучшими репродукциями иностранных иллюстрированных журналов.

Левиафаном этих чудовищных газет считался доселе «New-York Herald». Эта газета печатается в 190.000 экземпляров. В будни она дает 16–24 страниц, по 6 столбцов каждая. По воскресеньям бывают номера в 42–50 страниц! В этой газете есть все: сперва идут объявления, потом статьи, в сущности, весьма краткие, но в них прежде всего, во что бы то ни стало, даются сведения отовсюду. Кажется, в целом мире не имеется такой страны, откуда-бы «New-York Herald» не получал телеграмм, ей «каблируют», как выражаются в Америке, о каждом самомалейшем событии.

Настоящий успех дался этой газете не сразу. Но своей энергией, изобретательностью, а в особенности беспартийностью она добилась того, что сделалась газетой, чтение которой стало обязательным для всех янки.