Иресиона. Аттические сказки

И с этими словами она его обхватила, прижимая его голову к своей груди…

Архедем встал. В другое время он пришел бы в ярость или ужас, но у него была в уме только Филира, и все остальное было для него безразлично.

– Совсем уж не такой непонятливый, матушка: я отлично понимаю, что ты после страха хлебнула лишнего и что тебе пора спать. Спокойной ночи!

Необула опустилась на стул. Она услышала, как Архедем в сенях с кем-то столкнулся, и по голосу узнала, что это был Агнон.

– Куда идешь?

– В хлев, к козочкам. Переночую там.

Она вскрикнула в беспомощной ярости. Только не его теперь, только не его! Опять этот старый, постылый муж! А тот, прекрасный, любимый, отверг ее, отверг! Не помня себя, она расстегнула свою накидку и бросила на землю. И тогда только, опустив голову но свои обнаженные полные руки, залилась слезами.

Вошел Агнон.

– Жена, что случилось? Зачем ты кричала? Зачем плачешь?

– Сам видишь.

Агнон посмотрел на нее, на измятую накидку, опять на нее… Он зашатался.

– Кто? Говори, кто?

Он схватил ее за руку, но она, вздрогнув от его прикосновения, собрала все силы и отбросила его.

– Сам знаешь.

– Мой сын? Мой сын?.. Анагир! Анагир!

И как безумный схватил нож со стола и умчался.

Необула хотела было последовать за ним, но ее ноги ей не повиновались. Хватаясь за стену, она добралась до портала и, держась за одну из сосен Анагира, стала прислушиваться.

Бешеный крик… И еще крик… И тяжелый шум, точно от барахтания тел… И глухие стоны, постепенно удаляющиеся… И затем ничего, кроме завывания осеннего ветра и хриплого рокота саронских волн.

V

Тяжелая мгла нависла над приморским хутором.

Агнон, видимо, был не в своем уме. В эту ночь он вбежал в хорому, точно травленый зверь, с диким криком: «Анагир! Анагир!» – и, схватив жену за обе руки, бросился с ней на кровать, причем она заметила, что его хитон был весь мокр от морской воды. Всю ночь он ее не выпускал и время от времени спрашивал: «Слышишь?» Сам он к чему-то прислушивался, что-то слышал, но ничего не говорил.

К утру он забылся, стал вспоминать о детстве Архедема, называл его самыми нежными именами, а Необулу принимал за Еврилиту. Но когда рассвело окончательно и он узнал жену, он так рассвирепел, что едва не убил ее. Потом опять успокоился, но зато им овладел безумный страх; он запер входную дверь на засов, сам не выходил и жены не выпускал. Жены он вообще почти ни на шаг от себя не отпускал, едва давая ей время на то, чтобы и Каллигена покормить, и перекусить чего-нибудь самой. Архедем все не возвращался; но когда Необула однажды попыталась спросить о нем отца, он впал в такое бешенство, что она после этого уже не возобновляла своей попытки.

Так прошло пять дней.

На шестой Необула, сидя в красной хороме рядом с дремавшим Агноном, услышала чей-то голос, произносивший ее имя. Нескоро ей удалось определить, кто ее зовет и откуда. Наконец, она решила, что это, должно быть, из кладовой. Это была темная комната, освещаемая только сверху, когда был открыт проделанный в кровле люк. Действительно, войдя в кладовую, она увидела люк приподнятым и через него – голову своей няни.

– Спасайся, госпожа!

– Спасаться? От кого? Что случилось?

– Все обнаружилось. Крестьяне села Анагирунта обо всем узнали.

– Что обнаружилось? О чем узнали?

– Как? Разве ты не знаешь?

– Ничего не знаю.

– Не знаешь, что твой муж ослепил своего сына Архедема и отвез его на пустынный остров Фабриду?

– Боги!

– Там юноша и умер – от голода или от ран, неизвестно. Сегодня утром рыбаки анагирунтские нашли его тело – с помощью других свидетелей удалось удостоверить, как все произошло. Тотчас был созван сход, бурный и грозный. Решено было побить камнями Агнона да заодно и тебя, так как всем было ясно, что ты, как мачеха, натравила отца на сына. Я пришла известить тебя: спасайся, госпожа, пока не поздно!

Она исчезла. Необула даже не слышала ее последних слов; ужасное убийство сына отцом поглощало все ее внимание. Да, теперь она знала, где Архедем, и знала также, кто был виновником его смерти.

Придя в себя, она бросилась в хорому.

– Агнон! Безумец! Изверг! Что сделал ты со своим сыном?

Агнон в ответ зарычал. Но она с бесстрашным взором встретила его наступление.

– Что сделал ты со своим сыном?

– А он? А он что сделал со мной и с моей честью?

– Безумец! Безумец! Что ты пожираешь меня своими глазами? Теперь поздно! Хотя бы ты и убил меня, теперь поздно! Тогда ты должен был убить меня, когда я сказала те проклятые слова, которые мне внушил Аластор… Или Анагир, все равно. Он посягнул на твою честь? Неправда! Я… я была пьяна… то есть нет, не совсем пьяна, а скорее пламя Анагира пылало в моей груди. И он полюбился мне… раз только в жизни, понимаешь? Раз в жизни меня пленили молодость и красота, меня, молодую жену старого мужа. Ты не скажешь, что когда-нибудь я изменила тебе раньше… Но этот раз, с пламенем Анагира в груди, я замыслила недоброе. Он, честный и чистый юноша, встал и удалился. Злость обуяла меня. О, я бы отошла, опомнилась. Но ты вошел в ту же минуту, когда эта злость еще клокотала в моей груди. Я и обмолвилась со злости – пусть, мол, и он пострадает, как страдала я. А ты… а ты… О боги! Боги!

Агнон слушал ее, едва понимая, что он слышит. Долго стоял он как вкопанный. Наконец, точно поняв в чем дело, он бросился к очагу, схватил тлевший сук сосны и замахнулся им на жену. Та не уходила.

– Бей меня, бей меня! Надо было раньше: теперь все равно поздно!

Но Агнон не ударил ее: внезапный шум у входных дверей отвлек его внимание. Через ставни, через щели видно было зарево, точно от множества факелов. Послышались удары во входную дверь. Раздавались крики:

– Выходи, Агнон!

– Выходи, сыноубийца!

– Выходи, нечестивец!

– Месть за Архедема!

– Месть за Анагира!

– Камнями его!

– Камнями обоих!