Иресиона. Аттические сказки

– Хочу ли я? Боги! Да я все спрашиваю себя, не сон ли это!

– А может быть, и взаправду сон? – шаловливо спросила Филира, целуя его в губы.

– Тише! – крикнула старшая. – Хоровод, кружись!

И опять полились жалобные напевы:

Песню последнюю, песню прощальную…

И опять прежняя печаль овладела душою юноши. Но, странное дело! Чувство блаженства не стало от этого слабее. Он одновременно и плакал, смотря на обреченных, и ликовал, чувствуя прикосновение руки Филиры.

– Нимфа, любимая! – шепнул он ей во время ответной песни. – Кто эти две, и зачем вы их оплакиваете?

– Спроси их сам, если хочешь. Только лучше не хоти!

Но он не мог не хотеть. Когда песня кончилась, он решительно выступил вперед. Не выпуская, однако, руки Филиры.

– Дриады могучие, ответьте мне! О какой смерти поете вы? Кто вас убьет?

Одна из плачущих, стряхнув слезы с ресниц, пристально посмотрела на него.

– Ты нас убьешь!

А другая прибавила:

– Но и сам будешь убит нами!

Архедем вздрогнул.

– Филира, милая, что они говорят? Заныло сердце у меня, как будто я проснулся, и от прежнего блаженства ничего не осталось.

Филира потупила глаза.

– Я же тебе говорила, чтобы ты не спрашивал. Вы, люди, только незнанием и счастливы. Но постой, я утешу тебя. Назови мне какое-нибудь желание, я исполню его.

– Желание? Я желаю, чтобы перестали плакать эти две несчастные, чтобы они были блаженны и радостны, подобно вам.

– Это желание ты сам можешь исполнить, если захочешь; но ты не захочешь. Нет, назови мне другое.

– Других у меня нет; все заснули.

– А ты их разбуди! Припомни, чего желал ты весь прошлый день?

Архедем припомнил и улыбнулся.

– Желал найти козу, исчезнувшую среди зарослей Гиметта.

– Вот это дело. Искал козу, и нашел нимфу. Но я не обидчива. Пойдем, я покажу тебе твою козу.

Юноша оторопел:

– Ты, надеюсь, шутишь?

– Я? Нимало. Я ведь не сказала, что отдам тебе ее – не могу, Анагир не велит. Но показать тебе ее могу. А дам тебе… – и она вторично поцеловала его, – дам тебе… себя. Доволен? Стоит нимфа козы?

Опять волна блаженства залила его. Филира же, нежно обвив его рукой, повела его обратно к Гиметту. Луна сияла на небесах, и в роще Анагира слышались, постепенно замирая, жалобы нимф о своих обретенных подружках:

Песню последнюю, песню прощальную…

IV

Был холодный вечер осеннего дня. Необула с Архедемом сидели в красной хороме нового двора – действительно красной хороме, украшенной высоким порталом с фризом и фронтоном. Маленький Каллиген спал тут же, в колыбели, при матери. Необула нянчилась с ним сама – его няня, благочестивая женщина, ни за что не хотела переселяться в святотатственный двор и объявила, что скорее даст себя убить.

Оба были не в духе. Архедем тоскливо прислушивался к унылому завыванию осеннего ветра и к далеким раскатам саронских волн.

«В такую ночь они не выходят», – думал он про себя.

– Архедем, расскажи мне что-нибудь!

– Что именно, матушка?

– Что-нибудь. Ты теперь так часто выходишь по ночам, неужели с тобой не бывает никаких приключений?

Архедем вздохнул и ничего не ответил.

– Да вот, припомнила. Ты как-то обмолвился, что видел козу, похищенную у нас Анагиром, но взять не мог. Расскажи, как это было… Ну вот, ты улыбнулся; видно, вспоминать об этом тебе не противно. Расскажи!

– Что же, матушка, рассказать можно. Искал я весь день, десять раз занозил себе ногу, изодрал все платье об эти проклятые гиметтские колючки – ничего. Солнце зашло; пришлось думать о возвращении. Иду я, иду – и вдруг на полпути… какой-то голос говорит мне: «Пойдем!»

– Какой голос?

– Внутренний, матушка, – ответил Архедем, краснея как рак.

– Уж очень много вы с отцом в последнее время этих внутренних голосов слышите. Ну, и что же?

– И я пошел обратно.

– К Гиметту?

– К Гиметту.

Необула пожала плечами.

– Ну, и что же?

– Подошел я к отрогам горы и чувствую, что будто я не сам иду, а мои ноги меня несут. И вижу – у самого подножья дыра. Спускаюсь через нее – дыра ведет в пещеру. Разделенная стеной как бы на две комнаты. Вхожу. В комнате светло – откуда был свет, не знаю, а только все было видно, хотя и не сразу. Дивлюсь. Вдоль стены какие-то люди, какие-то вещи, все бело, и никто не движется, и все молчит.

– И тебе не страшно стало?