Иресиона. Аттические сказки

– Мне? Ничуть!.. То есть да, конечно, очень страшно. Тем более что один человеческий образ показался мне знакомым. Не скажу, чтобы это был он сам, но все же он походил на него.

– На кого?

– На героя Анагира…

Необула вздрогнула.

– Архедем, ты и меня напугал. Нехорошо это, да еще в такую ночь.

– Тогда я лучше перестану.

– Нет, рассказывай дальше.

– Да и рассказывать-то осталось немного. Анагиру я все-таки поклонился и стал смотреть еще. И как ты думаешь? У ног его вижу вдруг ее.

– Кого?

– Да нашу козу. Она как есть. Я ей говорю: «Киссета, сюда!» Она лежит и не шевельнется; даже головой не двинула. Я ее хвать за бороду. И что же ты думаешь? И борода, и морда, и вся тварь – каменные! Вот диво-то! И тут я понял, что и Анагир, и все прочее – тоже из камня. Видно, здесь Персей побывал с головой Медузы – все какое-то каменное царство.

– А много ты еще видел?

– Еще видел… Да только, может быть, лучше не говорить.

– Начал, так и кончай. Кого еще видел?

– Тебя.

Необула с досадой вскочила и быстро зашагала по хороме.

– И все ты видишь такие вещи, которых никто, кроме тебя, не видит. Уж я раз спрашивала, не помешался ли ты, как наш Бакид?

– Когда спрашивала и кого?

– Отца твоего – после того как вы вместе ходили деревья рубить. Я, говорит, приказываю ему: руби. Он – раз. И вдруг как вскрикнет: «Ай, отец мой, кровь брызнула из раны!» – «Боги, говорю, да как же ты ранил себя?» Смотрю – стоит здоровешенек и секирой на дерево указывает: «Нет, говорит, из ее раны». Смотрю туда – дерево как дерево, кора рассечена, и с того места смола каплет. «Да открой ты глаза, говорю. Смола, а не кровь!» – «По-твоему, говорит, смола, а по-моему – кровь».

Архедем был бледен.

– Я правду говорил.

– А если правду, – вдруг заявила Необула, глядя на него в упор, то как же у тебя хватило смелости рубить до конца?

– А то что же было делать? Отец приказал.

Необула судорожно засмеялась.

– Узнаю сына Еврилиты! «Длинные белые руки», говорит. А как Агнон прикрикнул, так и страх забыла: пошла – и не вернулась.

– Послушай, матушка: грех тебе об этом вспоминать!

– И сама не рада, друг мой, прости. И нужно же, чтобы в память лезли сплошные ужасы, да еще в такую ночь!

Она подошла к столу и залпом выпила вино из кубка Архедема. Но и вино не вдруг согрело ее, и она тряслась как в лихорадке.

– Будь добр, Архедем, подложи еще дров на очаг: видишь, потухает. Только скорее приходи, а то мне страшно.

Архедем ушел, но вернулся не сразу. Он тащил два толстых сука, которые и принялся разрубать.

– Сухих дров больше нет; я принес из тех, которые мы привезли недавно…

Он не хотел добавить: из рощи Анагира. Но Необула это знала и так.

Она налила себе еще вина из кувшина и опять залпом осушила кубок.

– Слава богам, прошло! Теперь он и сам мне не страшен.

Свежие дрова загорались не вдруг. Старое пламя их окружило, но на расстоянии, образуя какую-то огненную беседку вокруг них. И сучья затрещали, зашипели, завыли – да, положительно завыли, и в этом вое мучимой сосны Архедему внезапно послышался знакомый напев:

Песню последнюю, песню прощальную…

Но ему не стало страшно: напротив, то прежнее чувство с новой силой вернулось к нему. Улыбка заиграла на его устах: «Филира, Филира, когда же я увижу тебя?»

Зато Необула не могла оторвать своих глаз от очага. Вот сучья зашевелились, извиваясь, точно змеи; они то льнули друг к другу, то опять расходились – с непрерывным шипением, свистом, воем. А огненная беседка тем временем все уже, все ближе их охватывала. Положительно, это были какие-то судороги предсмертные. Вдруг вспыхнуло. Огромный огненный язык поднялся почти до самого потолка, и в то же время из пылающего сука вырвался раздирающий крик. И капля за каплей, вместо смолы, кровь – живая, красная кровь начала стекать в пламя. Она кипела, бурлила, разливалась, окрашивая в багровый цвет и сучья, и пламя, и все; весь дом казался погруженным в это багровое зарево.

«Пламя Анагира!» – мелькнуло в уме у Необулы. Это было так страшно, и все-таки она не боялась. Скорее какая-то приятная жуть.

Она оглянулась по хороме. Архедем все еще сидел отвернувшись, и прежняя улыбка все еще играла на его устах. Его темно-русые волосы пламенем пылали на его голове, его карие глаза точно молнии метали, а на его щеках горел румянец, какого она еще видела на нем. Теперь она от него не могла оторвать своих глаз. Волосы, глаза, щеки – все было озарено пламенем Анагира.

«Как он прекрасен!» – сказала она про себя и сама удивилась, что заметила это в первый раз. До сих пор он был для нее только «сынком Еврилиты» и она питала к нему, как мачеха, скорее недоброжелательные чувства, смешанные из ненависти, зависти и презрения.

Она сделала несколько шагов по направлению к нему и тут только заметила, что не вполне твердо держится на ногах. Но она только обрадовалась этому открытию. «Одно к другому», – подумала она. Зарево все более и более багровело; она оглянулась – весь очаг был залит кровью. Она с каким-то сладострастием вдыхала в себя это зарево, пила его – да, она чувствовала, теперь пламя Анагира пылало в ее собственной груди.

Она подошла к Архедему и положила ему руку на плечо.

Тот быстро обернулся. Улыбка исчезла с его уст; ему было видимо неприятно, что чужое прикосновение прервало поток его мечтаний.

– Что прикажешь, матушка?

Если бы кто другой посмотрел в эту минуту на Необулу, он был бы удивлен происшедшей в ней переменой. Точно какая-то плотина прорвалась, и дикая, необузданная волна страсти разлилась по всему ее естеству. Глаза, щеки, улыбка – вся ее особа, казалось, дышала одним непоборимым чувством вожделения.

– Не называй меня матушкой, мой друг, – сказала она ему, – мы ведь с тобою одних лет.

– А то как же? Ты ведь жена моего отца.

– Да я же ему в дочери гожусь! А ты, ты такой…

Она рассмеялась. К чему подходы?

– Ты такой непонятливый! Надо мне, видно, поучить тебя.