Изображая зло. Книга вторая

– Это было трудно? – резко спросил Раймунд. В выпуклых глазах блеснула жадность.

– Трудно ли мне было расправиться с Советом Девяти?

Мелькарт задержался с ответом. Мог ли он объяснить, как на протяжении невыносимо долгих тринадцати лет готовился к этому событию, как мучился кошмарами, пытаясь вообразить Неизвестных, как тайно путешествовал по экзотическим странам, набирался опыта, посещал богом забытые места, языческие храмы и капища, налаживал контакты с изолированными племенами, входил в доверие их вождей ради получения тайных знаний, как вконец решился на свой последний поход – в чрево Земли, древний город-лабиринт, где провёл несколько недель без неба и чистого воздуха, преследуя одну-единственную цель, что стала важнее жизни и смерти… Как обнаружил Жезл, когда уже перестал мыслить себя без темноты. Как смотрел на пылающий артефакт, ощущая, что привязан к нему больше, чем к любому живому существу, что сам является частью Жезла. Как выскользнувший из сферы луч ударил по правому глазу и выжег его, как кричал он до хрипоты, рыдая кровавыми слезами. Как схватился за ствол Жезла, ища в поразившем его оружии спасение. Как выбрался из лабиринта безвольно, бессознательно, не помня ни пути, ни выхода. Как вышел на свет обновлённым, совершенным. Как вернулся в Англию повзрослевшим и сильным, достойным наследия Виктории Морреаф. Мог ли он объяснить, что столкновение с Неизвестными длилось не один час, а почти всю его жизнь, и что сама встреча лишь подвела итог? Мог ли он передать словами, что там, в зале Совета, произошло его полное воссоединение с Жезлом, что свежее человеческое сознание, подкреплённое древнеегипетской магией, превзошло силы Девяти?

– Не труднее, чем родиться, – уверенно произнёс Мелькарт.

От неудобного момента мужчин отвлёк мягкий запах чая. В гостиную проникла миссис Говард с подносом в руках. Мелькарт пригласил Раймунда к столу, а вскоре объявились новые гости.

Прежде Мелькарту не доводилось видеть вместе столько бессмертных; они предпочитали избегать компанию себе подобных, но любопытство к Избраннику Тота вынудило их прийти.

Следующим визитёром был Бэзил Валентайн, начавший свой путь с пятнадцатого века как учёный монах. Духовного поприща даже по прошествии столетий он не оставил – об этом свидетельствовала простая ряса. Следом прибыли Фламели. Мелькарт счёл их самыми занимательными. Николас оказался типичным представителем средневековой аристократии: старческого вида, низеньким, обросшим шевелюрой, а его супруга Перенелла – красивой женщиной с царственной осанкой, буквально заставляющей обращать на себя внимание. Что эту пару могло связывать? Николас смотрелся рядом с молодой женой неуместно и жалко. Однако вскоре любой бы заметил, что этим двоим не нужно даже мысли озвучивать, чтобы понимать друг друга. Их брак был гармоничным союзом двух личностей, партнёрством учителя и ученицы.

Навестили Мелькарта и арабские учёные, старейшие из присутствующих – Абу Муса Джабир ибн Хайян, который родился ещё в восьмом веке и которого все почему-то сокращённо называли Гебером, и припозднившийся на один век Ар-Рази. Хотя они приехали вместе, отношения имели натянутые: между собой не обмолвились ни словом, вели себя подчёркнуто замкнуто, в гостиной расселись по разным сторонам. На Мелькарта поглядывали скептически, словно заранее вынесли вердикт; арабы считали, что существование Избранника Трисмегиста не принесёт им выгоды.

Среди гостей нашлись и те, кто к Мелькарту отнёсся благосклонно – это был прославленный сторонник герметизма Евгений Филарет и нагловатый эпатажный алхимик Михаэль Майер, оба из семнадцатого века.

Пожалуй, с самого начала каждый из них понял, что за вещь держал в руке Мелькарт. У кого-то в глазах светилось благоговение, у кого-то – страх, разбавленный ядом и злобой. Своим поступком Мелькарт не только проявил гостеприимство, но и продемонстрировал, куда и к кому они вынуждены были прийти, подобно стае в поисках вожака – в дом Виктории Морреаф. Любопытство соседствовало с настороженностью и чувством опасности.

– Я знаю, что не внушаю вам доверия. Но у меня самые благие намерения, и я не попрошу от вас ничего, что пошло бы вразрез с совестью, – начал он, решив действовать аккуратно. – С недавних пор Совет Девяти прекратил существование, и мы с вами остались свободными от их давления.

– Как получилось, что какой-то смертный уничтожил тех, кто прожил более двух тысяч лет? Неужели это оружие, – Бэзил Валентайн метнул взгляд на трость, – и вправду настолько мощное?

Своими словами он выразил всеобщее желание воочию увидеть Жезл, убедиться в подлинности артефакта.

Хлеба и зрелищ…

Мелькарт играючи пробежался пальцами по стволу, и трость удлинилась в считанные секунды. Две змеи выпорхнули из наконечника и обвили ярко вспыхнувшую сферу. Давно привыкшая к подобным вещам миссис Говард поспешила задёрнуть шторы.

– Невероятно! – поражённо выдохнул Раймунд Луллий.

Майер неприлично присвистнул. Перенелла взволнованно схватилась за горло, её муж прикрыл губы ладонью. Гебер принялся терзать густую бороду. Жезл Трисмегиста воплощал собой наивысшее могущество, совершенное творение, красоту в её первозданном виде.

– Многие, многие тысячи лет он был погребён в древнем городе. Человечество уже разочаровалось в идее вернуть его из глубин памяти. Я доказал, что ничего невозможного нет, – произнёс Мелькарт. – Я присягнул Жезлу, а Жезл присягнул мне. Это превосходное оружие напрямую связано с моим разумом, вот почему ни одному человеку не удастся ни выкрасть его, ни забрать силой. Жезл сам выбирает хозяина. Были те, кто пытался его заполучить: их доля незавидна. Это магическое солнце отнимает у наглецов душу.

Дальше он заговорил более свободно:

– Джузеппе Бальзамо, известный вам авантюрист, потратил столетия на изучение любых источников о Гермесе Трисмегисте. В итоге он обнаружил местонахождение города, но, как и остальные, не мог добраться до Жезла. С профессором Аллегретти я познакомился, когда защищал научный трактат; он поведал мне любопытную легенду. Ему хотелось, чтобы я на него работал. Пришлось отказаться, ведь к тому времени я был учеником Виктории Морреаф. Так вышло, что они оба погибли. Пали жертвами интриг Совета. Мне, двадцатилетнему юноше, оставалось только скрываться. Но легенду о Жезле я не забывал ни на минуту. Я знал, что однажды рискну жизнью и спущусь в город. Потому что во всём мире я единственный, кому хватило чести выступить против абсолютной власти Неизвестных. И Жезл выбрал меня.

– Совет Девяти не был воплощением зла, – Николас Фламель обрёл голос прежде других. – Многие из нас получили бессмертие благодаря их милости. Да, мы подчинялись им, но так осуществлялось зыбкое равновесие. Теперь же равновесие нарушено: кто будет следовать букве закона, когда некому судить?

– И потому я собрал вас, – мягко сказал Мелькарт. – Кто отозвался и приехал в мой дом, очевидно, хочет жить в мире, по высшей справедливости. Кто пренебрёг приглашением либо боится – и тогда это простительно, либо заведомо игнорирует власть – и тогда им придётся ответить.

– Вы имеете в виду вашу власть? – не сдавался Фламель.

– Я говорю о власти, которой меня одарил Тот Гермес Трисмегист. Или, быть может, бессмертные забыли, кто принёс человечеству знания о философском камне? Кому они действительно обязаны своей долгой жизнью?

– Жизнью я обязан своему уму, благодаря которому изобрёл философский камень, изыскал путь к вечности. Тот Гермес заложил основы, но многое доработали и обогатили мы. Без наших усилий не было бы ничего. Потому не стоит превращать образ Трисмегиста в краеугольный камень: тысячи лет люди прекрасно без него обходились.

– Пользуясь его наследием? – усмехнулся Мелькарт, впрочем, быстро вернул серьёзный тон. – Я понимаю ваше беспокойство. Но убеждать меня в том, что вам нравилось подчиняться Совету Девяти, не следует: я видел Неизвестных, видел, чем они являются… Олицетворение кошмара, оголённого раздутого могущества. Наверное, проживи мы столько же, сами бы превратились в уродов. Они ничего не хотели слышать о Трисмегисте из моих уст, хотя должны были: как-никак, раньше они служили его жрецами.

– Как мы сейчас восстановим равновесие? – вернулся к проблеме Фламель. – Многие схлестнутся за раздел мира. Будут использовать любые средства, чтобы усилить влияние. Я повторюсь: любые средства.

– И кто, как не мы с вами, остановим их прежде, чем прольётся кровь?

– Что вы предлагаете? – вклинился Майер.

– Создавать будущее.

Пышущее восторгом настроение Майера разбавило ощущение натянутости между Мелькартом и Фламелем; все ждали, что струна лопнет, но катастрофы не произошло. Мелькарт понял, что старик не займёт его сторону. Не потому что Совет имел значение для самодостаточного, уверенного в своей таинственной правоте Николаса, и не потому что Мелькарт был неубедителен. Просто он не нравился Фламелю. Хотя, будь они знакомы чуть ближе, ему бы открылось, что Фламелю вообще редко кто нравился. Михаэль Майер же был сравнительно молод, открыт для мира и удовольствий, потому и к связи с господином Тессера отнёся как к увлекательному приключению, в которое готовился нырнуть с головой. Мелькарт не строил преждевременных теорий, однако его поразил тот факт, что Майер, будучи на целую эру старше Калиостро, умудрился спрятаться от усталости жизни, пренебречь старостью души. Он не мог знать, что объект его размышлений порой страдал, как и другие, от скуки, от невозможности преодоления самого себя, но затем возвращался к нормальному состоянию, стоило узреть новое и необъяснимое, – а необъяснимого в этом мире хватало. Прыткий ум Михаэля Майера страстно влюбился в природу Мелькарта, и ради того, чтобы разгадать тайну Избранника, эпатажный немец готов был пойти на всё.

– Новый Орден, – Мелькарт, наконец, добрался до главного. – Орден без господарей, где мнение одного не более весомо, чем мнение другого. Орден, где права его членов равны, где справедливость и закон синонимы. Орден, члены которого садятся за стол переговоров и вместе решают проблему.

– Я не верю, что это возможно, – произнесла Перенелла, решив оказать мужу поддержку. Николас молчал.

– Отчего же? – Майер фыркнул. – Кто-то привык действовать самостоятельно?

– И это тоже, – спокойно ответила женщина. – Мы можем притвориться, будто такое положение дел нас устраивает, сесть за круглый стол, изобразить идиллию… Какое-то время мы поиграем в порядочных честных королей, но однажды, я твёрдо уверена, как только кому-нибудь вздумается уйти, покинуть круг, все сразу разбегутся… Достаточно одному совершить подлость, обмануть, предать – и мы моментально начнём войну.

– Очевидно, кое-что вы упустили, госпожа Фламель, – Мелькарт криво улыбнулся. – Я не позволю предателям находиться в Ордене. Бессмертный, преступивший закон, будет строго наказан. Я сам стану палачом. Поверьте, ни у кого нет желания окончить жизнь горстью пепла.

Глаза Майера расширились в восхищении. Филарет одобрительно кивнул. Арабы хмурились, по-прежнему держа мнение при себе. Луллий прикусил губу. Бэзил отвернулся, переваривая услышанное.

– Аутодафе, как мы привыкли звать это страшное наказание, подражая средневековым инквизиторам, не применялось ни разу за всё тысячелетие, – Перенелла стойко перенесла тяжёлый пронизывающий взгляд Мелькарта. – Я не считаю его использование целесообразным.

– Ах, эти вечные споры о необходимости и безнравственности смертной казни! К сожалению, за короткий срок отведённой мне жизни я знавал двух бессмертных, одержимых манией убить беззащитного мальчика, и знавал одну бессмертную женщину, которая самоотверженно ему помогала, понимая, что Совет спустит шкуру за это благородство. И не вы ли в роковой день предстали перед Советом с обличительной речью к Бальзамо в попытке поддержать загнанную в угол фрау Морреаф? Ах, если бы Бог сохранял жизнь достойным! Но это не так. Спасение достаётся преступникам.

– Я помогала Виктории, потому что она была невиновна.

– Вне сомнения, вы оказали неоценимую услугу, – небрежно бросил Мелькарт.

Фламели ясно дали понять, что он их не устраивает. Конечно, он надеялся заручиться их поддержкой, однако унижаться ради положительного результата было так отвратительно, что Мелькарт предпочёл бы и вовсе с ними не говорить.

– Мы находимся на сломе эпох. Становимся свидетелями развала прежних ценностей. Новейшее время… Народная культура рассыпается, нации перемешиваются, религии обращаются в мифы, технический прогресс борется с мракобесием, которое основывается на пустотах в сознании. Так бывает, когда старое уходит, а новое ещё не заняло его место. Удобное время, чтобы действовать. Я нахожу весьма символичное в том, что избавил вас от Совета именно сейчас. Думаю, все вы наслышаны о моей политике. Я счёл себя достаточно сильным для войны с мафией, которая держит Европу в ежовых рукавицах, а также знаете о национальной составляющей. По-моему, содержать беженцев не экономно. А то, что идёт во вред, должно быть устранено. Прежде всего, я намерен заняться чисткой. Как видите, я откровенен и открыт. Если вам есть, что сказать, говорите сейчас.

Гостиная погрузилась в звенящее молчание. Мелькарт не убирал Жезл: не то чтобы он боялся нападения… Мужчине уже стало казаться, что он поспешил с решением пообщаться с бессмертными: они явно не были готовы к радикальным переменам и выжидали случая нанести удар. Судя по поведению арабов, они пришли из какого-то своего мира, политика Мелькарта облетала их стороной. Радикальных взглядов никто не разделял, разве что притихший Майер внушал сомнения, – немец потерял свою обычную болтливость. Раймунд Луллий не хотел нарушать тишину первым. Отбрасываемые сферой лучи света танцевали на их напряжённых лицах.

– Мы не можем пускать всё на самотёк. Это было бы ещё большим бесчестьем, – Мелькарт предпринял последнюю попытку. – Вы ошибались, если полагали, что я буду смиренно уговаривать вас объединиться ради общего блага. Я лишь предлагаю один из вариантов развития событий, но если вы упорствуете, если Сен-Жермен и Калиостро были правы, бесстрашно убивая себе подобных, тогда я отказываюсь иметь с вами что-либо общее. Мир меняется, хотим мы этого или нет, но он изменится к лучшему, если мы возьмём на себя руководство, если будем контролировать процесс.

– По словом «мы» вы, конечно, подразумеваете себя? – уточнил Фламель.

Гебер думал так же, потому что на его губах, спрятанных в бороде, скользнула ухмылка.

– Вы не займёте круглый стол, – добавила Перенелла. – Раньше нам приходилось считаться с решениями Девятерых. По сути, от ваших действий, господин Тессера, свободы мы не приобрели. Ведь у нас нет подходящего оружия, чтобы противостоять вам. Пока существует этот Жезл, любые планы, даже самые благородные, всегда будут нести оттенок лицемерия.

– У меня нет философского камня, нет богатого опыта, нет столь обширных и глубоких знаний, как у вас, – Мелькарт развёл руками, изображая беззащитность. – Почему мои возможности так сильно вас нервируют? Или вы попросту завидуете, потакая простой человеческой слабости?

– Не переступайте границ! – проскрежетал Николас. – Дело не в зависти!