Революция микрондов

Теперь мне стала более понятной эта несогласованность резонаторов Каламбии, имен её и дочерей, конечно же, рождённых в другой атмосфере, но насильно перемещённых в этот страшный закоулок Ада. Странное стечение обстоятельств.

– Это было очень счастливое время, – подтвердила Каламбия. – Особенно мне нравилось приходить туда зимой. После катания на коньках или лыжах или игры в снежки сначала хорошенько замерзнуть! – она хихикнула. – А потом завалиться в тёплую кофейню, уставленную живыми книгами. Это было не самое популярное занятие, кстати. Не все наши знакомые и друзья его одобряли. К тому же из-за отсутствия посетителей средств на обогрев помещения не хватало. По-старинке, до техногенной перестройки нового порядка, разводили настоящий камин.

– Как красиво шумел огонь! – вспоминали девочки.

– Я могла бы смотреть на него вечно, – чуть печально вспоминала старшая дочка Эудала, в её глазах зажигались яркие огоньки.

– Не шумел, а горел, – поправила их мать.

– А что тогда шкварчит? – спросила младшая из дочерей, пятнадцатилетняя Виола, выговаривая слово с трудом.

– Мне кажется, про огонь тоже можно сказать, что он шкварчит. Очень красивое слово, – поддержал я девочку.

Каламбия не стала противоречить мужчине и господину, и просто улыбнулась.

– А ещё там продавались очень вкусные булочки. В них не было ничего особенного. Их ещё называли пустышки, – вспоминала средняя Энола.

– И чай! – вскликнула Эудала.

– Да, горячая вода со странными листиками! – подтверждали дети, совершенно не замечая, как редкие животные из леса, оставшиеся в живых после всех катастроф, потихоньку выходят на опушку, чувствуя прилив сил и благость рядом с людьми. Белки подбегали близко и, не ощущая опасности, отбирали объедки у подростков, иногда в шутку покусывали девчонкам пальчики. Те смешно хихикали и даже пытались браниться с задорными грызунами.

– Я помню, мы с папой рассматривали какие-то книги про человейники прошлого. Там писалось, что пикники раньше были очень популярны, – средняя Энола стала рисовать пальцем в воздухе чудную одежду тех времен, шляпы и зонтики, которые ей вспомнились. В эфирном пространстве стали материализовываться эти предметы. Мне пришлось временно заблокировать ментальное пространство, чтоб не испугать детей выпавшими из ниоткуда странными предметами прошлого.

– Почему вы не играете? – наконец спросил я девушек, которые, было видно, устали сидеть без движения. – Наверное, ваши руки и ноги закостенели после стольких месяцев сидения? Бегите! Играйте! Радуйтесь! Вас никто не остановит, я обещаю, – сказал я и достал из корзины игровые предметы, мячи и ракетки.

Дети рванули с места и не в силах сдерживаться, закричали изо всех сил от восторга.

Я наблюдал за их играми, улыбками, румянцем и поражался этому явлению, как легко куцок привыкает к плохой жизни, безропотно снося заточение, голод, психологическую и химическую атаки, и также легко принимает свободу, счастье, любовь и дружбу. Мы не учили их этому. Мы их создали, опекали, но людьми, а потом и человеками они стали самостоятельно, причём вопреки нашим заветам.

– Доктор Алзамора, – кашлянула Каламбия, привлекая к себе внимания. – Вы – образованный человек, скажите, чем мы провинились перед Богом, почему он так обозлился на нас? – она смотрела на невинных своих детей и прикусила губу, явно вспоминая новости телевещания, где ничего хорошего не обещали. – Каждый день по телевизору говорят, что мы, люди – это свиньи, недостойные, звери. Даже хуже зверей! – она принялась гладить подбежавшую белочку, которая блаженно купалась в ласке от рук женщины, больше походя на довольную ручную кошку. – И нас слишком много. Мы убиваем всё, чего касаемся, – она посмотрела на грызуна с печалью. – Превращаем природу в свалку. Плодимся и ещё больше мусорим. Нас, как сообщество, надо свести к минимуму… Сам Бог отвернулся от нас. Мы продолжаем ходить в его храмы, молиться, но он нас отвергает своим молчанием. Какой-то учёный по телевизору сказал, что Бог умер… – она стала ещё более печальной и посмотрела на колясочку, где спала здоровая дочка. – Но это неправда! – тихо, но твёрдо произнесла она. – Мы – не свиньи и не звери. Хотя большинство поверило правителям и их наукам и стало вести себя по-свински. – Взор Каламбии затуманился, и я увидел за ним сцены насилия, притеснения со стороны одногорожан и правительственных сил. – Большинство – это очень хорошие, пусть и простые, наивные люди. Когда ввели программу донорства крови пострадавшим от войны в другом мегаполисе, почти весь регион пошёл сдавать свою кровь для несчастных. Я была беременна и не могла.

Она перевела дух. – Ввели закон о мусоре и штрафы за чрезмерное употребление воды, еды и других ресурсов, так весь наш дом… Да что я говорю! С первого дня товарищество соседей организовало патруль по сбору и сортировке отходов на ещё пригодные вещи и пропитание: люди складывали и раздавали вещи нуждающимся, которых морили голодом, потому что у них не было эпидемиологических разрешений находиться на территории с благами цивилизации. Если б по новостям больше показывали таких людей, как мои соседи, как люди в этом городе, – Каламбия развела руками в стороны, указывая вперед и назад, где за лесом дрались, рубили друг друга на кусочки её соплеменники по каким-то странным неведомым им самим причинам. – То мир стал бы лучше. Кто-то бы один из верховных правителей показал пример, как надо жить, куда надо идти, как себя вести… Я уверена, люди бы поддержали, потому что мы – не свиньи и не крысы. Каждый из нас желает мира во всём мире и хочет, чтобы этот мир походил на тот Рай, который уготовил нам Бог. Бог, что умер…

Из-за появления Аштар мы уже несколько месяцев живём в социальном жилье для отбросов общества, но были времена, когда моя семья жила в человейнике… Там есть кино, театры, есть литературные кафе.., – она тепло улыбнулась, – всё это придумали люди. Мы это придумали!

Она замолчала, глаза её наполнились нечаянными слезами.

– Я знаю: в одном человейнике вовсе запретили упоминать Бога. Его убрали из истории, из учебников, чтобы дети не знали о нём. И попытались самостоятельно навести справедливость, учесть интересы всех жителей…

Она не договорила, так как история этого человейника закончилась печально. Это знали все. Тотальный показательный геноцид.

– Иногда мне кажется, наш Бог – не человек. Потому что человек не способен на такие зверства. Ни одно самое жестокое человеческое сердце не выдержало бы картин с видом несчастных детей, погибающих в жутких муках, при этом мечтающих, молящих, чтоб Бог побыстрее прибрал их к рукам. Но эти руки испачканы кровью, – её лицо ожесточилось. – Я не думаю, что там в его объятиях нас ждёт успокоение.

Что я мог на это ответить?

Плазма серой рекой застывала от моего печального взгляда на семью Каламбии. Ведь она была права. Мы, боги, бросили своих детей на произвол судьбы и умерли в их глазах.

– Я часто наблюдаю отчаяние вокруг себя. Каждую неделю кто-то из соседей выбрасывается из окна или вешается в собственном шкафу. Мы не голодаем, не умираем от холода, как это, к несчастью, происходит в некоторых других местах… Но надежды на мир и светлое будущее тают с каждым днём. И неверие порождает упадок духа. Я не отчаиваюсь только потому.., – она задумалась, посмотрела на меня внимательно, оценивая, стоит ли продолжать изливать свои наболевшие откровения. Я кивнул, согласный слушать дальше. – …Что моя дорогая мамочка научила меня верить в настоящее чудо и полагаться только на себя. Каждый день на ночь она рассказывала мне одну и ту же сказку. Я не уставала её слушать. И если она забывала или желала рассказать другую, я обязательно просила напомнить эту.

Её родители очень верили в Бога, каждый день служили ему, доверяли ему свои тайны и надежды. Кое-какие тот исполнял. Но иногда будто по злому капризу отказывал в своей поддержке. Дедушка и бабушка, не дожившие до 50, учили и мою маму надеяться на Всевышнего. Но когда мой отец почти сразу же после свадьбы вынужденно ушёл на чужую войну убивать за чужую правду и не вернулся, моя мать разуверилась в Боге и стала надеяться только на себя… Война и разруха добрались и до её небольшого городка, жившего уединённо и мирно до поры до времени.

В этот момент повествования я разъяснил для себя ещё одну деталь, оставшуюся скрытой. Родные Каламбии были совсем из других краёв. В принципе, это было видно невооружённым взглядом: цвет кожи, строение тела… Она и её дочери были обряжены по-местному, но всё же проглядывала другая порода куцоков.

– В самый тяжёлый момент, когда закончилась вся провизия и не осталось ни одной надежды на спасение, те, кто смог, уже давно покинули свои жилища и уехали подальше от войны, в дом моей матери ворвалось чудо. Настоящий ангел, – Каламбия погрузилась в воспоминания. Где-то засверкал сказочный образ из детства. В нём я узнал одного из своих потерянных собратьев. – Он был ранен. Весь истекал разноцветными красками, которые расползались змейками по комнате и окрашивали мамин скромный быт в радужные цвета. От его присутствия на стенах расцветали розы, маленькие букашечки, мышки выползали из своих норок поприветствовать волшебника. На душе становилось светло, тепло и радостно… – так утверждала мамочка, думающая, что Бог умер, а вместе с ним и его ангельское войско.

– У неё поднялось сознание с седьмого уровня сразу до десятого, – фоном датчик диагностировал изменение плазмы Каламбии во время её монолога.

Понадобился бы опыт 2-5 поколений куцоков, чтоб привести разум в эту степень разумности.

– Мама не испугалась волшебства, хотя за россказни о подобном можно было б залететь в полицию, а ещё хуже в психушку. Ей нечего было терять. Она стала помогать ему, ухаживала за ним день и ночь. За поддержку ангел рассказывал ей истории, больше похожие на сказки. Он поведал ей самый большой секрет, что её Бог и в самом деле мёртв, правда, он никогда и не был жив, ибо не рождался и не умирал… Но это не имеет никакого значения, ибо самое важное, что он отдал лучшее, что у него было, своим детям. Теперь они сами – боги и могут распоряжаться этой силой, как захотят. Могут наладить мир во всём мире или стать новыми богами. Мама не поверила ангелу, ведь она мечтала о мире всё время, ждала его, но эти ожидания не помогали. На это ангел сказал ей то, что я стала понимать только сейчас, к концу моего жизненного пути, который близко… – Каламбия посмотрела на меня глазами, в которых я прочёл знание о том, что она серьёзно больна. – Этой жизнью ничего не заканчивается. Люди живут лишь миг и не успевают запомнить и осознать замысел сущего, но от этого ничего не меняется, а продолжается…

Ангел пообещил маме, что однажды она совершит невозможное и тоже станет ангелом, а потом и богиней. После этого обещания волшебник распался на тысячи маленьких разноцветных огоньков, окружил маму ярким сиянием, будто заключил в объятия, и исчез навсегда.

Каламбия перевела дух.

– Вскоре появилась я, как чудо. Маме пришлось уехать из родных краёв. Верить в чудо и жить с ним – подвергать свою жизнь большому риску, если вы понимаете, о чём я говорю, – Каламбия невольно послала мне ещё один мыслеобраз о расправах между куцоками, которые, подстрекаемые паразитами, растерзывали своих соплеменников, уничтожая в зародыше любое упоминание о волшебных силах, которые могли бы предложить новый миропорядок. – Мама умерла. Она не стала богиней или ангелом, но на прощанье передала мне, как своему продолжению, веру в предсказание ангела. Ради неё, ради моих детей, ради того ангела, я верю, что несмотря ни на что этот мрак прекратится. Правда восторжествует. Существует Бог или нет, есть ли ангелы или нет, мне всё равно. Я верю, что мир будет.

Она не ждала от меня ответа, ей не нужны были мои соболезнования или объяснения, она сама догадалась о правде, пусть и не ведала, что мёртвый Бог прямо сейчас сидит перед ней и с печалью слушает её стенания.

Послышался взрыв, волна от которого прорвалась даже через оборону Арги.

«Ковровые бомбардировки с воздуха по повстанцам», – скачал я с информационного поля мегаполиса. Сейчас нельзя было высовываться из леса, но и останавливать начатый разговор тоже было нельзя. Я находился в шаге от понимания, что произошло с соратниками, почему и для чего их геном оказался в этих людях.

"Нужно ускорить время", – размышлял и оценивал свои силы я, а потом дал ускорение серым лужам плазмы превращаться во временные кварки, которые укладывались в тягучие временные капли, сжимающие пространство в слоёное тесто. Фигуры женщины, детей, колясочка с малышкой стали вибрировать, распадаясь на разнообразные слои и тут же собираясь в новые образы, которые я формировал прямо здесь и сейчас.

Прошло три дня. Я вернулся для контрольного визита удостовериться, что с Аштар всё в порядке. Взрослым детям я привёз две корзины еды и они устремились на кухню приготовить из всего этого многообразия званый обед в мою честь.

На самом деле, всего этого не происходило, потому что серое ужасное здание, из которого каждую неделю от отчаяния кто-то выпрыгивал, было разрушено. Не осталось ни кухни, ни детских. Я выбрал тот вариант реальности, где бомбежки не происходило вовсе. Для куцоков, чей разум принимал за константу любую картинку, приправленную чувствами, то есть моим спектром плазмы, трансформировался в любые волны, звуки, сигналы, цвета, формы.., это встроенное воспоминание стало правдой.

Аштар осталась дома. Старшие девочки за ней приглядывали. В этот раз мы вдвоём отправились на прогулку в лес, единственное место, нетронутое войной.

Мы сидели на том же месте, на том же пледе. Каламбия держала в руках бокал с шампанским.

– Я знаю, что мир катится в тартарары и всё было неправильно в нашей жизни, поэтому Бог наказал нас… Но чёрт побери! – она засмеялась, глянув на пузырьки с газом, выпускаемые болезнетворными бактериями в напитке, так любимом человеком для расслабления и веселья. – Я буду скучать по любимым ресторанам. Буду скучать по моим любимым блюдам: острому супу с лемонграссом, роллам с лососем и… ром-бабе с шоколадной стружкой. Мы любили с мужем.., – она вдруг сконфузилась, посмотрела на свои неухоженные натруженные руки, – сходить в кино с девочками, потом отобедать в азиатском ресторане и поехать на каток, украшенный тысячами лампочек на главной площади. Уставшими и счастливыми он вёз нас домой. Девочки спали и улыбались во сне. И так каждые выходные.

Я смотрел на неё и понимал, что мы приблизились к главному моменту, её глаза засветились.

– Доктор Алзамора, у меня нет лицензии на новый брак. Даже нет права на социальные контакты в целях соития, – она поджала губу, намекая на свой низкий социальный рейтинг из-за рождения недозволительного количества детей. – Я не стерилизована и не вакцинирована.

Я почувствовал лёгкое землетрясение, что являлось признаком активности на Луне, чья гравитация была привязана к земной. Даже сюда добрался радиоактивный жар от запуска реакторов, собравших достаточно сил от жизни и смерти куцоков.

По моей команде кварки ещё раз схлопнулись и поцелуй, который я пропустил на пикнике, превратился в реальность в доме Каламбии, в её постели, тёплой, свежей, пахнущей хозяйственным мылом, самым дешёвым, но с тем традиционным ароматом, который не могли затмить гормоны и феромоны опасных парфюмированных чистящих средств, ведущих к принудительной стерилизации и другим болезням.

Как вдруг мне в человеческой нос ударила знакомая вонь. Последние самки паразитов, брошенные на Земле, повылазили из своих подземных роддомов, чтоб вместе с однородцами отправиться поживиться за купол, когда тот даст трещину от удара.

– Доктор Алзамора… – нерешительно произнесла Каламбия, и я увидел в её прекрасных глазах свою временную оболочку бравого докторишки, который горел желанием слиться с женщиной со среднестатистическим весом мозга и с ещё недавним седьмым уровнем сознания. В её мутировавшим теле горела и переливалась большая душа, часть из которой принадлежала мне, как её создателю. Душа трепетала, из неё как из кубка переливалась плазма, готовая вот-вот излиться. – Мне кажется, вы не человек, – осмелившись, она приблизилась и погладила мою чуть небритую щеку, потрогала густые волосы. – Вы… – ангел. Вы снились мне… с детства. Ты… – она облизала сухие губы. – Я наблюдала за тобой в своих грёзах. Ангел, который ничего не ест, не пьет. Не грустит. И живет на облаке, – она указала пальцем в потолок. – Все твои мысли о высоком. И ты прилетел, чтобы забрать меня на небо, да? Так ты говорил мне во сне. Так говорила мама.

Я заметил, что геном женщины, чьё дыхание было так близко, что затмевало мои мысли, перекраивал сам себя, заменяя надломанные и мутировавшие участки на новые, те, что свободно отрастали и захватывали пространство, строя сложные разветвлённые сети со скоростью Вселенной, от которой мы были отрезаны куполом.