Тридцать три несчастья

Люба сдёрнула с головы кружевную панамку. То, что на голове к этому времени отросло, только-только удалось оформить в нечто, похожее на стрижку. Но стрижка всё равно не удалась.

– Можете в областной онкологической больнице получить подтверждение, что организм мой ему не годен. Этот организм даже мне не годен, медицина подтвердит, что срок его службы ограничен месяцами, а не годами. Кстати, о фамилии. Урождённая Быкадинова, через полгода по заявлению родителей о признании брака и отцовства недействительными стала Кожевниковой, в первом браке была Кузнецовой, а теперь я во втором браке Милославская.

– Любовь Эдуардовна, не мне вас учить, но ненависть при вашем заболевании разрушает…

– Да нет у меня к нему ненависти! Ну, не может мужик отвечать за каждый сперматозоид, не туда попавший! Только и ему не стоит требовать компенсации за такую мелочь. Пусть не напоминает о себе. Не ненависть к нему он вызывает, а обиду на маму, которая выбрала такого недостойного производителя, и тем запустила в нашей семье цепь подобных выборов!

Люба натянула панамку и полетела по проходу первого этажа к фонтану. По пути только перед отделом верхней одежды затормозила у зеркала, чтобы поправить панамку. За ней никто не шёл. Постепенно успокаиваясь, она пошла к офису.

Вечером, обдумав всё по дороге с работы, она решила о нынешней встрече рассказать детям. Отреагировали они ожидаемо:

– Во, ещё один дедушка нарисовался, – это Денис. – Небось, остарел, одурел, поговорить не с кем. Будет теперь тебя жизни учить.

– Подожди, Дениска, он же банкир, – сказала Катя. – Может, стоит познакомиться? Мам, ну что ты теряешься?

– В том, что он плохой человек, я абсолютно уверена. И деньги эти чистыми быть не могут.

– Ну почему?

– Капитал – это воровство. Воровство вообще у народа, а в частности у меня. У маленькой девочки, которая бедно жила, потому что в семье только мама зарабатывала. И нет, украденное назад не возьму. Не буду оскорблять память своей мамы.

– Ну, мам!

– Дочь, я тебе ничего не запрещаю. Но общаться с ним не буду. Так что выбирай: или дедушка-банкир, или мама-завхоз.

– Подождите, вот я нашёл! Тут банк, а ещё вот три фирмочки в прошлом. Посмотрите, какой смешной у каждой уставной капитал! Торговал металлом с заграницей, а уставной равен стоимости входных дверей офиса! Правду, мама, говоришь, воровство тут и больше ничего.

Катя прилипла к монитору. Девочка она неглупая, разберётся быстро. А вот Дениска удивил.

– Сынок, откуда у тебя такие познания? Про уставной капитал?

– У Серёги отец фирму переоформлял, мы ему сайт подправляли. Не создавали, конечно, а так, по мелочам… картинки вставляли, прайс-лист набивали. Ну, он кое-что объяснял.

– Ребята, я ведь хоть и для прикола этому охраннику про донорские органы сказала, но такая версия возможна…

– Да, такой упырь может дочь родную распотрошить, – согласился Денис.

– Катя, а ты в себе двойной комплект человеческих органов носишь. Прошу тебя, будь осторожна!

К счастью, банкир исчез с горизонта, и охранники рядом с Любиной семьёй больше не появлялись.

Люба так и не узнала, для чего её разыскивали, и чем эта история завершилась. А завершилась она тем, что Александр Александрович уже через пару дней с утра появился в рабочем кабинете Эдуарда Фёдоровича и сказал, что женщину он разыскал, но, к сожалению, она не подошла.

– Это точно?

– Куда уж точнее! Два года назад прооперирована по онкологии, прошла курсы облучения, химиотерапии и гормонотерапии. Я в больнице копию истории болезни взял, Левандровский только рукой махнул. Что не отрезано, то облучено или сожжено. Сказал, удивительно, что ещё жива. У детей её мазок на ДНК взял, там тоже… что-то он говорил, есть сходство по каким-то аллелям, так что родство очевидно, но… в общем, не подходят!

– Она что, разрешила?

– Да что вы! Нет, конечно. Мальчишка в спортинтернате учится, мы туда зубного врача заслали. Ну, и с девчонкой по той же схеме. Она беременная, договорились, что врач её в стоматологию направит.

– Беременна? Сколько же ей лет?

– Семнадцать… как и вашей.

– А как Люба восприняла наш интерес?

– Агрессивно.

– Ты ей денег предлагал? Какая она вообще?

– До денег не дошло. Она неглупа, осторожна. Назначила встречу в таком месте, где можно издали на меня посмотреть. Как сама сказала, оценила мой типаж, который ей не понравился, и стала уходить…

– А какой у тебя типаж?

– Сказала: отставник, сейчас в службе безопасности, действую не по закону, а по поправкам к нему. Как вам?

– Да… если бы не болезнь, я бы её взял на работу. Ну, и как ты её поймал?

– Я Витю оставил на подстраховке. Догнали. Пришлось ей со мной поговорить. Но… вы же не уполномочили меня ничего разъяснять. Впрочем, она сразу высказала несколько соображений, зачем вы ею заинтересовались. Среди них было и донорство.

– Что?! Утечка?

– Не думаю. Говорю вам, умная она!

– Ну-ка, давай мне полную запись разговора. И не говори, что не писал, я тебя знаю.

– Да, вот видео, Витя снимал. Издали, поэтому звука нет. Вернее, есть, но посторонний, от тех, кто рядом с ним проходил. А наш разговор я на телефон записывал. Можете включить одновременно, будет почти синхрон.

После просмотра Быкадинов встал и заходил по кабинету:

– Ишь, непримиримую корчит. Может, ей денег дать? Что кривишься? Не возьмёт?

– Я, Эдуард Фёдорович, тоже в типажах разбираюсь…

– И какой у неё типаж?

– Моя мама говорила: люди бывают либо с внешней защитой, либо с внутренним стержнем, то есть люди-орехи и люди-косточковые. Орех такой внешне жёсткий, но стоит разбить скорлупу – и он побеждён. А люди-косточковые – сама мягкость. Вот жила Любочка, девочка-персик. Сок из неё давили и дома, и на работе. Ну, передавили, кожуру повредили, мякоть съели. И стала Любочка девочкой-косточкой. Сок из неё не выдавить, за бочок не ущипнуть. Обглоданная, твёрдая и несъедобная. Сердцевина надёжно защищена, зубами не разгрызть, бей молотком – выскользнет. И не унизится.

– Ну, не возьмёт. И что?

– А вы обидитесь. А вам нельзя.

– Почему это?

– У меня в семье тоже онкология была. Твёрдо знаю, что это болезнь обиды. Себе бы не навредить. Надо сохранять равновесие. Есть желание – потом её детям поможете с похоронами.

– Ладно, иди, Саныч, завтра в Питер поедешь.