Утятинский летописец

– Нет, не очень. Они сейчас в «Озерном» на поминках.

– Кто был? Родни у них ведь нет?

– Почему нет? Элеонора Игнатьевна с мужем, ее дочь, тоже с мужем, и сын. Все приехали. Тихоныч с женой, он Тумбасовым двоюродный.

– А из местных кто?

– Да соседи, в основном. Надя, конечно, Васильевы, Юрий Петрович Кожевников…

– Елена Карловна, конечно?

– Ты что, не знаешь? Она после инфаркта.

– Я и не знала… Как же она?

– Ничего. Племянница ухаживала за ней, подруге не до нее. Теперь в санатории. Кто еще?  Потылиха, Погосяны, Бокины, Огородниковы, Ираида Семеновна с другом приезжим.

– А этого она к чему потащила?

– Он же покойнице крестный отец.

– Крестный отец, фу-ты, ну-ты! Может, просто отец… ребятенку еённому? – сказала подошедшая Кира Козина.

– Ох, Кира, и подлая ж ты баба! – сказала Таисия, снова бросив свои коробки. – Сама же в том месяце подсчитывала, что ребенок в середине апреля зачат! Сама орала, когда Константин с зимы до лета не приезжал, что бросил он Иру. А теперь ты на мужика такую напраслину наводишь!

– И что ты так заступаешься за эту уголовную рожу? Глаз на него, что ли, положила?

– Кстати, об уголовных рожах, – очень серьезно, как всегда, когда собирался кого-нибудь разыграть, сказал Коля. – У них насилие над ребенком – самый страшный грех. И Константин как родственник теперь должен этого преступника лично зарезать, чтобы смыть кровью позор. Может, это ваш Андрюха?

– Ты что, окстись! – испуганно замахала руками Кира.

– Нет, правда, уж больно ты пытаешься на других стрелки перевести. Я ему, пожалуй, подскажу.

– Коля, ты что!

– Да не бойся, он расследование проведет, невинного не зарежет. Но уж если кто виновен, или хоть свидетелем был! У них принято искоренять не только насильника, но и всю его родню: и дедку, и бабку, и внучку, и жучку. И буренку твою зарежем, и дом сожжем.

– А ты что, тоже уголовник?

– А я перед ним выслуживаюсь, он мне «крышей» потом будет на московских базах.

– И я помогу Константину твоих кур резать, я ж на него глаз положила, – включилась Таисия. – И суп семье, и может быть, он потом скрасит тягостные мгновения моей одинокой старости.

– Дураки старые! – Кира выскочила под дождь.

– Таиска, за что я тебя уважаю, так это за образную речь. «Тягостные мгновения одинокой старости» – это же просто поэма!

– Учись, Коля, это тебе не внучка и жучка.

Таисия подцепила стопку картона и поволокла к выходу. Коля вышел из своей секции и сказал:

– Давай отнесу, речистая ты моя. А ты пока товар покарауль.

– Таисия Андреевна, а ребеночек-то жив? – спросила старуха.

– Жив, представь себе.

– Как это врачи дали ему на свет появиться? Ведь таких неполноценных абортируют всегда, даже если все сроки прошли.

– Почки у нее. Пока лечили да думали, как подступиться, у нее преждевременные роды начались. Там и сроку-то было меньше шести месяцев. Говорят, весу килограмм. А за жизнь цеплялся! За месяц вес набрал. И забрала его Елена Игнатьевна.

– Господи, да куда он ей, старой, такой недопёклый?

– А куда ей деваться? Она женщина порядочная. У ребенка мать дурочка, отец – подлец, но сам-то он не виноват. Какой ни есть, а внук, родная кровиночка.

– И что, он нормальный?

– Разве сейчас разберешь? Я у Ирины Владимировны спрашивала, она сказала, что вряд ли. Мало того, что ум ему не у кого наследовать, там еще наследственная болезнь почек. В общем, опять Елене Игнатьевне с ребенком по врачам мотаться. Только лет ей теперь не под сорок, как с Зоей, а шестьдесят.

– Слушай, а почему вообще ей его отдали?

– Как опекунше Зои. Она тогда еще жива была. Понимаешь, если ребенок был бы хороший, да с хорошей наследственностью, на него бы в момент усыновители нашлись. И врачи начали бы требовать всякие бумажки, чтобы не отдавать. А такому дорога только в детдом. И это уже медикам бумажки собирать.

– А где он сейчас?

– Ну, наверное, кто-нибудь из соседей приглядывает, пока все родные на похоронах.

Глава 16

Пока все родные на похоронах были, Наташа с новой ключницей Ольгой и соседской кухаркой Лушей накрыли поминальный стол. А родни было всего ничего: две сестры Игнатия Илларионовича, одна вдовая, другая незамужняя, да Маша с Софьей Анисимовной. Детей с учебы не вызвали, боясь, как бы оспа к ним не пристала. Когда знакомые и соседи разошлись и уже стали со стола собирать, Софья Анисимовна придралась к Наташе за ею же уроненную на пол ложку и дала ей звонкую пощечину.

– Вот, Марфа Илларионовна, – обратилась она к незамужней золовке, хозяйствовавшей в деревеньке, принадлежащей ей пополам с братом.  – Забирай эту неумеху, а мне какую пошустрее пришли.

– Она по крестьянскому делу и правда, неумеха, – ответила золовка. – С шести лет в дворне. А у меня каждые руки на счету.

Увидев, что сейчас мачеха с теткой сцепятся, Маша сказала:

– Тетя Марфуша, а вы пришлите девчонку маленькую побойчее, Ольга ее всему обучит. А Наташу мне в прислуги отдайте.

На том и сладились.

Череда смертей изменила их жизни. Сначала умер отец Киты Иван Петрович. За гробом его шли сослуживцы да Тумбасовы как свойственники. Дочь далеко, не успевала.

Спустя всего несколько месяцев умерла Марья Афанасьевна. Кита в панике писала Маше, что не знает, как жить дальше. Маша ей отвечала:

«Не представляю, что делать тебе, милая Кита. После смерти Ивана Петровича тебе, бедной, и вернуться некуда. Demoiselles de compagnie здешние барыни себе позволить не могут, разве что Аглая Барташевская, только и ты, и она того не захотите. Если бы папенька был богатым! Впрочем, не то я пишу…»

Нельзя писать письмо, когда слезы градом. Вот опять капнула на письмо, и чернила расползлись. Маша поспешно схватила песочницу.