Балтийская сага

Расстрельная волна на Балтике

К началу июня я не успел сдать рукопись. В издательстве вняли моей просьбе – отодвинули срок сдачи до 1 августа. «Но – ни на один день позже, – сказал редактор Никифоров. – Иначе книга перекочует в план девяносто шестого». Понятное дело, я торопился. Тем более что получил путевки в санаторий – как раз с первого августа. Лето шло дождливое, погромыхивали грозы. Где-то я простыл, свалился с температурой – слабоват стал на старости лет – дунь на меня, я и хватаюсь за стенку – такая, значит, застенчивость.

Рая очень мне помогла: садилась за «Эрику», когда я выдыхался. Мы оба чувствовали себя неважно, глотали таблетки, Райка пила свое питье от мастопатии.

В общем – успели. Я сдал рукопись, и мы уехали в Калининград, а оттуда на электричке – в Светлогорск. Это курортный городок на морском берегу. В санатории тут очень неплохо. Мы устроились в светлой комнате с беленым потолком и вышли к морю. С края крутого обрыва море было видно широко.

Вы, наверное, заметили: я не сентиментален. Не склонен к восторженному изъявлению чувств. Ну что есть море? Вода и вода, даже если ее очень много. Когда синяя вода оторочена у берега белой пеной, это красиво. Но, во-первых, Балтика далеко не всегда синяя, чаще она, как писали в годы войны журналисты, бывала свинцового цвета. А во-вторых, она не просто море, а – разворот моей судьбы.

С детства мечтал о плаваниях, читал морские романы, определенно хотел стать моряком. С Оськой бегали в яхт-клуб, на шлюпке-шестерке пахали веслами Неву, несколько раз под парусами, наполненными ветром, выходили на яхте «звездного» класса в залив. Ну и разговоры, конечно, о плаваниях, которые непременно будут. В Северном Ледовитом океане, раздвигая льды, мы упрямо искали Землю Санникова. Наше судно вздымали к небесам десятибалльные штормы в Индийском океане – там, на Маврикии, на Реюньоне, мы искали клад, зарытый Сюркуфом, корсаром по прозвищу «Гроза морей»…

Но жизнь действительная крайне редко, а точнее никогда, не совпадает с шелестом книжных страниц. Мы подросли как раз к войне. Оська погиб в ополчении в сорок первом, мы даже не знаем, где его могила. Ну а я стал штурманом на подводной лодке. Моя «щука» уцелела, форсируя противолодочные барьеры в Финском заливе. Ее прочный корпус выдержал удары глубинных бомб после каждой торпедной атаки. Не врывалось в рваные пробоины злое море. Не сгнил я в отсеке, доверху заполненном холодной придонной водой.

Какая там Земля Санникова? Какой Маврикий…

И вот я, случайно выживший на войне, стою на высоком берегу и смотрю на раскинувшееся море. На мою Балтику, исхоженную от Ботнического залива до датских проливов. Она сегодня спокойная, ну слегка колышется, балла на два. Темно-синяя у берега, она мористее светлеет, тускнеет, прикрывается желтоватой дымкой, а горизонт размыт, почти сливается с небом и, можно сказать, цвета не имеет.

Злое море? Да нет. Просто много соленой воды.

Почему же глаз от него отвести не могу? Стою и стою. Смотрю и смотрю. Где-то поблизости, милях в двадцати отсюда, мы в январе сорок пятого атаковали конвой, вышедший из Пиллау, потопили крупный транспорт. А если по этой же широте, под пятьдесят пятым градусом, прошагать измерителем миль двести на запад, то попадем на банку Штольпе (по-польски Слупска) – там лежит на каменистом дне урна с прахом моего отца.

Стою на высоком берегу и смотрю затосковавшим взглядом на море, слившееся вдали с бледно-голубым небесным полотном – с отшумевшими боями – с отлетевшими годами – с жизнью, подплывающей к концу…

Рая берет меня за руку.

– Дим, – говорит тихо. – Очнись. Пойдем обедать, два часа уже.

Не знаю, как в Кордильерах, а тут, в Светлогорске, можно с горы спуститься на пляж в лифте. Две вместительные кабины ползают вверх-вниз по стене обрыва в обеих сторонах пляжа. Конечно, можно и пешком по извилистой дорожке, но нам, пожилым людям, это не под силу.

Лечебных процедур у нас немного. К одиннадцати мы уже освобождаемся, и вот в лифте, плотно набитом, спускаемся на пляж – широкую песчаную полосу. Расстилаем подстилки, раздеваемся до пляжного минимума и подставляем свои белые городские спины нежаркому солнцу. Оно, как обычно в Прибалтике, то и дело прикрывается массой плывущих облаков. Райка читает свою любимую Цветаеву, она почти всю ее знает наизусть. А я высмотрел в санаторной библиотеке роман «Поющие в терновнике», – его все знакомые люди давно прочитали, а я – нет, у меня же другое чтение; так вот, читаю эту толстую книгу. История австралийской семьи мне вообще-то не очень интересна. Но – роман хорошо, живо написан, – и характеры, и природа, и в жизнь захолустной квинслендской фермы врываются ветры истории, гул двадцатого века, – действие перебрасывается в воюющую Европу, на острова Тихого океана… Ну и так далее.

Я читаю. Слышу удары ладоней о мяч – неподалеку играют в волейбол. Слышу крики и смех детей, они носятся по пляжу. Ходят молодые женщины в бикини, я поглядываю на них с интересом. Сидит на складном стульчике краснолицый мужчина в фетровой шляпе, в полном городском костюме, – дежурный член тайной лиги дураков, подмеченной Ильфом и Петровым в тридцатые годы. Проходя мимо него к воде, я подмигиваю и спрашиваю: «Как дела?» Дежурный член смотрит сурово, не отвечает.

Вода – не скажешь, что теплая. Градусов восемнадцать. (А больше на Балтике вообще не бывает.) Райка не купается: некомфортно. А я, оказавшись у моря, не могу не купаться. Бреду по щиколотку, по колено в воде, – тут не сразу доберешься до глубокого места. Ну вот наконец дно уходит из-под ног. С полчаса я плаваю саженками, перехожу на стариковский брасс, так же и на спине. На солнце опять налезло стадо бело-кудрявых барашков, западный ветер гонит и гонит их откуда-то, из Исландии, наверное. С чувством выполненного долга выхожу из воды, растираюсь мохнатым полотенцем.

– Как вода сегодня? – Рая поднимает голову от томика Цветаевой.

– Мокрая и теплая, – отвечаю как обычно, – хотя и не очень.

– Смени плавки на своем остеохондрозе, – напоминает Рая.

В кабине меняю мокрые плавки на сухие и, вернувшись к своей подстилке, углубляюсь в австралийский «буш». Бесконечно далекая от нас жизнь, абсолютно непохожая, но читать – интересно. У автора романа – мадам Колин Маккалоу – отличное чувство истории. Наверное, это и привлекает меня.

Я ведь, в меру своих сил, тоже служу ей – музе истории Клио. Копаюсь в архиве военно-морского флота, в книгах воспоминаний Белли и других авторов. Да, конечно, война на Балтике – главный предмет моих изысканий, моих статей. Их, напечатанных в газетах и журналах, уже десятка три. Мне звонят, когда надвигаются даты, связанные с флотом, заказывают статьи.

Исполнена героических событий история Балтийского флота. Но – из песни не выкинешь слова – очень эта история непроста. Чем больше в нее углубляюсь, тем труднее дышится. Не раз возникало желание: всё, всё, сыт по горло, больше не вмещается в мозг… бросаю к чертовой матери это чтение, эти ужасные штудии…

Но снова зажигаю настольную лампу над желтыми архивными листами. Снова вглядываюсь в сухие, отжатые временем строки, за которыми – то смутно, то с беспощадной ясностью – возникают живые фигуры людей, населявших планету под названием Балтийский флот.

Воображение рисует множество мужских лиц. Больше всего тут лиц простых, не выражающих ничего сверх обычных человеческих желаний – досыта поесть, по возможности выпить, поспать самому или, если повезет, с женщиной. А вот лица высоколобые, породистые, с ухоженной бородкой, это морские офицеры, элита старой России, – кто высокомерно взирает на мельтешню жизни, а кто всматривается умными глазами с явным намерением понять смысл обрушившихся на Россию событий. И представляются мысленному взгляду лица главных героев этих событий. Тут никаких рефлексий: все ясно!.. вперед, к мировой революции!.. кто был ничем, тот станет всем!.. кончилась ваша власть, драконы!.. Яростные матросы Центробалта захватывают власть на флоте. И Балтику накрывает расстрельная волна.

Она началась еще до октября – сразу после февральских событий. В Кронштадте восставшие матросы убили начальника гарнизона адмирала Вирена и больше трех десятков офицеров. В Гельсингфорсе у выхода из военного порта подлым выстрелом в спину убит командующий Балтийским флотом вице-адмирал Непенин, на кораблях расстреляны десятки офицеров эскадры. То был, так сказать, стихийный период истребления российских офицеров. После октябрьского переворота это «дело» берет в беспощадные руки большевистское правительство.

В феврале-марте 1918 года начальник МСБМ (Морских сил Балтийского моря) капитан 1-го ранга Алексей Щастный и офицеры, лояльные новой власти, приводят из Гельсингфорса и Ревеля в Кронштадт и Петроград корабли Балтфлота. Это – известный Ледовый поход. Он необычайно труден: в экипажах некомплект, на заливе лед. Однако все трудности преодолены, флот спасен. Но власть – в лице недавно учрежденной ВЧК – смотрит на офицеров флота с подозрительным прищуром. 28 мая Щастный арестован, спешно вывезен в Москву, обвинен «в контрреволюционной агитации… невыполнении приказов советской власти и злонамеренном дискредитировании ее в глазах матросов с целью ее свержения». Троцкий требует сурового приговора. Щастный на суде трибунала при ВЦИК гневно протестует против лживого обвинения. Трибунал приговаривает комфлота к расстрелу, на следующий день, 22 июня, приговор приведен в исполнение.

Это – первая на Балтийском флоте казнь, официально «оформленная» советской властью.

За ней последовало огромное множество расстрелов – не только «оформленных», но и бессудных. Не подсчитано, неизвестно, сколько офицеров погибло в конце лета – начале осени 1918 года после объявления «красного террора» – мести большевиков за убийство председателя Петроградской ЧК Урицкого и покушение на Ленина 28 августа. Число казненных – не менее нескольких тысяч. В своих «Воспоминаниях» контр-адмирал Владимир Белли пишет, как большую группу бывших офицеров флота «погрузили на баржу, вывели на Большой Кронштадтский рейд, там открыли дно баржи…» В книге «Красный террор в России» Сергея Мельгунова написано: «…в одном Кронштадте за одну ночь было расстреляно 400 человек. Во дворе были вырыты три больших ямы, 400 человек поставлены перед ними и расстреляны один за другим».

Поражает вереница репрессированных командующих Балтфлотом. Вот контр-адмирал Сергей Зарубаев, назначенный после ареста Щастного. В боевой молодости он – артиллерийский офицер на крейсере «Варяг» в знаменитом бою при Чемульпо 27 января 1904 года. В 1918-м – в Ледовом походе возглавлял первый отряд кораблей. Зарубаев – начальник МСБМ с мая 1918 года по январь 1919-го, затем смещен, получает назначение начальником учебных отрядов, в августе 1921-го арестован, обвинен в контрреволюционной деятельности и расстрелян.

А вот капитан 2-го ранга Владимир Кукель – с января по 3 марта 1921 года временно исполняющий обязанности командующего Морскими Силами Балтийского моря. Работал потом на некрупных должностях, ведал морпогранохраной на Дальнем Востоке. В 1937 году арестован, обвинен в «шпионаже» и в 1938-м расстрелян.

Флагман флота 2-го ранга Иван Кожанов, родом из кубанских казаков, командовал МСБМ недолго: с 3 марта по 4 мая 1921 года. При нем армия Тухачевского разгромила кронштадтских мятежников. Молодого флотского начальника (Кожанову всего 24 года) перебрасывают на юг. Он возглавляет Морские Силы Черного и Азовского морей. Командует Морскими Силами Дальнего Востока. В 1927–1929 годах он военно-морской атташе в Японии. В 1937 году Кожанов арестован, в 1938-м расстрелян.

Флагман флота 1-го ранга Михаил Викторов – дважды командует Морскими Силами Балтики: с мая 1921 года по май 1924-го и с апреля 1926-го по март 1931-го. Человек огромной энергии, именно такой и нужен в это трудное время восстановления флота. Викторов командует и Морскими Силами на Черном море, и на Дальнем Востоке. С августа 1937-го он начальник Военно-Морских Сил РККА. Но в 1938-м – арест, лживое обвинение, расстрел.

Адмирал Лев Галлер – в 1905 году окончил Морской корпус и почти полвека безупречно служил российскому флоту в дореволюционное и советское время. На Балтике командовал эсминцами, крейсером, линкором «Андрей Первозванный», минной дивизией, бригадой линкоров, был начальником штаба Балтфлота, с 1932-го по 1937-й командовал флотом. В 1938–1940 годах – начальник Главного морского штаба. В Великую Отечественную – зам наркома ВМФ по кораблестроению и вооружению. В 1948-м адмирал Галлер по сфабрикованному подлому обвинению арестован, лишен звания – и умирает в тюремной больнице.

Флагман 1-го ранга Александр Сивков – с 1913 года, когда получил звание мичмана, уверенно поднимался по лестнице военно-морской службы. У него длинный список кораблей Балтфлота, на которых он служил механиком, помощником командира, командиром (в частности – линкора «Октябрьская революция»). С 1935 года Сивков был начальником штаба Балтфлота, а в 1937-м – командующим флотом. Этим проклятым годом и обрывается карьера исправного офицера Сивкова. В 1938 году он расстрелян.

Она прямо-таки расстрельная – должность командующего флотом.

С особым интересом копался я в архивных материалах, связанных с кронштадтским мятежом. Для меня он – не полузабытый эпизод в истории страны, не три строчки в учебнике («несознательные матросы»… «на поводу у белогвардейского генерала…»). Гордился отцом – участником штурма Кронштадта. Но случайная встреча в Хельсинки с бывшим мятежником сильнейшим образом осложнила мне жизнь. Как часто влетала в голову простая мысль: уж лучше бы не было этой встречи! Все бы шло путем. Не обрушилась бы на Машу горькая правда, что отец ее – не погибший герой Перекопа, а сбежавший в Финляндию кронмятежник… правда, которую она не могла принять и которая, черт дери, вызвала отчуждение в наших отношениях… Или – ну вот совсем просто: промолчал бы о встрече с Терентием, – и всё, никаких слез, никакой головной боли… что было, то сплыло… А может, и не было ничего ужасного? Ну, пошухарили матросики, схлопотали по жопе… наплевать и забыть…

Но разве мог я утаить правду? Правда вопила с пожелтевших листов «Известий ВРК» – Временного ревкома… из подшивок архивных документов, из выцветших строк протоколов, деловито сообщающих о погибших при штурме, о расстрелянных, отправленных в тюрьму, о высланных из Кронштадта.

Цифры потерь штурмующих частей наверняка преуменьшены. Наштаресп (начальник штаба республики) Лебедев дал сводку о гибели при штурме: комсостав – 130, рядовой состав – 3013. Вряд ли в эти числа вошли красноармейцы, погибшие на льду, многие раненые, не доставленные на землю. Нет данных о количестве погибших защитников Кронштадта.

Расправа над гарнизоном крепости была ужасающе жестокой. В протоколах допросов почти нет сведений о тех, кто захвачен с оружием в руках: пленных расстреливали на месте. Через ревтрибунал и чрезвычайные тройки прошли все матросы и красноармейцы, все гражданские служащие воинских частей. Особенно кровавыми были судилища на линкорах: не менее трехсот военморов «Петропавловска» и «Севастополя» допрошены, приговорены к высшей мере и немедленно расстреляны.

К лету 1921 года, по документам, в Кронштадте приговорены к расстрелу 2103 человека и к различным срокам заключения в концлагерь 6459.

Но и это не все. Весной 1922-го началось массовое выселение жителей Кронштадта. Кто это были? Члены семей «кронмятежников», их знакомые, да и просто люди, на которых писаны доносы (например: «видел как етот гад читал листовку ревал. камитета»). Всего, по документам, выслали (неизвестно куда) 2514 человек.

Кронштадт, можно сказать, обезлюдел.

Чекисты старательно исполняли распоряжение Ленина: «Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». Под практику жестоких репрессий подведена «теоретическая» база: чтобы «публика» и «думать не смела о сопротивлении». Для X съезда РКП(б) кронштадтский мятеж был, как ни парадоксально это звучит, событием кстати. Вот, смотрите, принимаем решение об отмене продразверстки, разрешаем частную торговлю, да, это временное отступление, но у него есть предел: никакого сопротивления не потерпим! Кронштадт доказывает: внутрипартийные споры, всякая фракционность, малейшие послабления – недопустимы! Вот и принимает съезд резолюцию «О единстве партии» – важнейшую директиву на десятки лет, вплоть до сияющих далей коммунизма: не сметь спорить с партийной линией. С властью!

Эта резолюция X съезда – в основе разворота дальнейших репрессий.

И вот что еще о Кронштадте: волна Большого террора 1937–1938 годов накрыла почти всех командиров штурма. Расстрелян главный «подавляльщик» мятежа Михаил Тухачевский (сразу после взятия Кронштадта направленный подавлять крестьянское восстание на Тамбовщине), будущий маршал и первый зам наркома обороны. Расстрелян Александр Седякин – командующий южной группой войск и первый комендант крепости после разгрома мятежа. Расстрелян Евгений Казанский – командующий северной группой войск. Расстрелян Петр Дыбенко – начальник сводной дивизии южной группы, бывший председатель Центробалта. Расстрелян Григорий Хаханьян – командир одной из бригад 79-й дивизии. Расстрелян Андрей Бубнов, особоуполномоченный при политотделе южной группы, с 1929 года по 1937-й нарком просвещения…

А их-то за что? Своих! Насквозь партийных, не знающих никаких колебаний, ко всему готовых? (Как там у Блока: «…И идут без имени святого / Все двенадцать – вдаль. / Ко всему готовы, / Ничего не жаль…»)

За что?!

Странная высвечивается во тьме непонимания мысль: чем больше у человека заслуг, тем больше должна быть и благодарность. А особый вид большевистской благодарности – пуля в затылок.