Балтийская сага

– Ты неисправимый скептик! Тебе подавай фильмы про войну. А люди устали! Хочется смотреть не взрывы и убийства, а обычную жизнь. Да, сентиментальную, – чтобы не ужасала, а вызывала добрые чувства.

– Да, да, – говорю. – Ты совершенно права.

Отмахнулся, в общем. С женщинами, ведь знаете, не спорят. И уж во всяком случае, с такой спорщицей, как моя жена.

Впрочем, в последнее время Рая приутихла, что ли. Уже не вспыхивает, как прежде, если с чем-то не согласна, не спешит возразить с возмущенным выражением в глазах.

Вот, к примеру, в минувшем сентябре были мы в санатории в Сочи (ветеранам войны стали давать бесплатные путевки). Хорошо там было, тихо и солнечно. Ну и, само собой, процедуры, полезные для здоровья. Жить бы да радоваться. Но и в этом благословенном уголке доставали нас новости взбаламученной жизни. «Вести» показали выступление Хасбулатова, – с дикой злостью он говорил о Ельцине, оскорбил его: «Наверное, был, знаете, в очередном…» – и понятный жест рукой у горла. А следующим днем Костиков заявил журналистам: «Слова, интонация и жесты Хасбулатова свидетельствуют о его полной деградации как политика…» Мы, население санатория, собирались у телевизора смотреть «Вести» и по-разному толковали события, но все, я думаю, понимали, что нарастающее противостояние Ельцина и его команды с ужасающе агрессивным Верховным Советом может привести к чему-то скверному, недопустимому: сдадут нервы, и пойдет стенка на стенку…

И так оно и вышло. Двадцать первого сентября, вечером, «Вести» объявили, что президент Ельцин распустил Верховный Совет. Что тут было! Санаторий трясло от яростных споров, чуть крышу не сорвало. «Давно пора кончать с этим гадюшником!» – «Не имеет права! Верхсовет избран народом!» – «А Ельцин – кем? Марсианами, что ли?» – «С сионистами связался! Рыночная экономика – сионистская удавка!» – «Что за чушь порете? Реформа Россию от голода спасла!» До поздней ночи не расходились по своим комнатам, пялились на ящик, в первом часу ночи «Вести» сообщили, что Верховный Совет отстранил Ельцина, назначил президентом вице-президента Руцкого, и тот немедленно принял присягу.

Черт-те что!

Утром мы, невыспавшиеся, расстроенные, пришли в столовую, сели за свой столик. Наши соседи уже были тут, ели омлет. А соседи – кто? Бывший мой сослуживец Измайлов! Такая неожиданная встреча.

Это, знаете, как было? Мы приехали в санаторий около полудня, быстро оформились, переоделись и пошли на пляж. Нестерпимо хотелось бултыхнуться в теплое море, – и вот оно! Входи, осторожно ступая по гальке, и плыви неторопливым брассом, перевернись на спину и блаженствуй, покачиваясь на легкой зыби под солнышком – под лучшей из звезд нашей галактики. Я и Раю выкупал, – она плавать не умела, я ее тянул за руки, пятясь по мелкой воде вдоль пляжа, она болтала ногами и смеялась. Потом мы легли на лежаки, отдыхали – давно не было так хорошо. Рядом, под тентом, четверо мужиков играли в карты, с шуточками и смехом. Рая вдруг сказала негромко:

– Дим, посмотри на того, кто слева. Узнаёшь его?

Я присмотрелся к пожилому толстому игроку в соломенной шляпе. Смуглое лицо, седые усики. Что-то знакомое в нем было, но… Я повел взгляд вниз – на волосатой груди толстяка увидел два розоватых пятна… два шрама… Словно от щелчка выключателя возникла в памяти картинка: в моей каюте на «Смольном» хирург Карасев разглядывает следы проделанной им операции – извлечения осколков из груди Измайлова, замполита нашей «щуки». Ха, Измайлов! Полвека, наверное, не виделись.

Я встал, подошел к игрокам в тот момент, когда Измайлов начал раздавать карты для новой игры.

– Здравия желаю, Александр Рустамович. Он вскинул на меня недоуменный взгляд.

– Здрасьте… – Вгляделся, прищурясь. – Плещеев, что ли? – спросил неуверенно.

– Он самый.

Измайлов, бросив карты на топчан, поднялся. Мы, смеясь, обнялись, поцеловались – усы к усам.

– Мой сослуживец по подплаву Плещеев, – сказал Измайлов игрокам. – Вы, ребята, поиграйте без меня, так? А мы с Вадимом… Львовичем, да?.. пособеседуем. У нас есть что вспомнить.

Подошли к Рае. Она села, улыбаясь, и Измайлов снял шляпу и пожал ей руку. Рая спросила о Зинаиде Ивановне, – когда-то в Либаве она, жена Измайлова, была завучем школы, где Рая работала.

– Зина четыре года назад умерла, – сказал Измайлов.

Мы выразили сочувствие. (Уже не в первый раз я подумал, что в нашем возрасте надо поосторожнее с расспросами о людях, которых давно не видел.)

Пустились в воспоминания. Хорошо нам было в Либаве! Ну, не сплошь хорошо, не рай земной, но о плохом, что тоже бывало, зачем вспоминать? Лучше всего – о смешном, верно?

– Тебя однажды комбриг на офицерском совещании отчитал за то, что в городе выпил и попался коменданту. «Плещеев, – сказал комбриг, – дал маху». А ты проворчал довольно громко: «Почему всегда дают Маху? Почему не Авенариусу?»

– Да-да, – говорю, смеясь. – Ты еще сделал мне замечание за неуместные шутки. А ты любил выступать на совещаниях и в конце всегда говорил: «Спасибо за вынимание».

– Никогда я так не говорил, – засмеялся Измайлов. И вдруг посерьезнел, потрогал свои аккуратно подстриженные усики и сказал: – Ушли из Либавы, такую базу потеряли. Из Прибалтики ушли. История не простит Ельцину развал Советского Союза.

– Мне тоже не нравится, что он распался. Но не надо все валить на Ельцина.

– Ну да, еще Кравчук и Шушкевич. Собрались втроем в Пуще, в гуще, надрались водки и подписали гибель великой страны.

– Никаким трем богатырям, даже и надравшимся, не под силу погубить страну…

– А кто же, если не они? – крикнул Измайлов, сдвинув седые брови над черными глазами.

– Многолетняя диктатура партбюрократии. Неэффективная командная система управления экономикой…

– Ясно, ясно! – прервал Измайлов мою сугубо аналитическую речь. – Ты в демократы записался, эх ты!

– Никуда я не записывался, ни в какой партии не состою. Только в партии здравого смысла.

– Здравый смысл! Он где – в раздаче жуликам заводов и другого государственного имущества? В ценах, которые растут каждый день…

– В продуктах, которые появились на пустых полках магазинов! – Я тоже голос повысил, ну разозлился. – В том, что не надо торчать в очередях! Исхитряться, чтобы раздобыть кусок говядины!

– Этот кусок, да, доставался трудно, а теперь по цене недоступен миллионам!

– Не было, ну не существует другого способа избежать голода – только отпустить цены! – упорствовал я. – Только свобода предпринимательства. Ты пойми, идет переход к новой системе, к формации новой…

– К разбойничьей формации!

– К рыночной! Переходный период всегда труден. Но рынок сбалансирует спрос и предложение…

– Дима, Александр Рустамович, успокойтесь, – попросила Рая. Она сидела в бело-синем купальнике, уперев руки за спиной в доски лежака. – Каждый имеет право на свое понимание, но не обязательно кричать на весь пляж.

– Александр Македонский был герой, – ворчу я, – но зачем стулья ломать.

– Вы правы, Раиса – Михайловна, да? – Измайлов тронул пальцами поля шляпы. – Не будем спорить. Такой хороший воздух сотрясать. Вы по-прежнему в Питере живете?

– Да. – Я закурил.

– А мы с Людмилой Геннадьевной – в Калининграде. Она у меня местная. Ее отец в пароходстве был большой начальник, а Людмила – врач, рентгенолог. Мы и познакомились, когда я диспансеризацию проходил. Она на мои легкие посмотрела и говорит: «Вам надо немедленно бросить курить».

– Вот бы она и Вадиму велела, – сказала Рая. – Я уже сколько лет прошу бросить, но он не слушает, дымит и дымит.

– Саша! – крикнули из-под тента. – Ты играть будешь?

– Да, иду! В столовую на обед придете, – сказал Измайлов, – на правой стороне стол номер девятнадцать, как раз два места есть, вот и садитесь. С нами рядом.

Кивнул и неторопливо, пузом вперед, отправился под тент. Трусы на нем были черно-красные, просторные.

Я знал, что Измайлов служил дольше меня, достиг звания капитана 1-го ранга и крупной должности в политуправлении Балтийского флота – Пубалте. Чем он занимался, выйдя в отставку, я не знал. Наверное, читает лекции где-нибудь. О чем? О преступной сущности капитализма? О господи, как всё сорвалось с якорей…

А жена Измайлова оказалась дамой статуарного сложения, с миловидным лицом и улыбкой с золотым зубом. Высоко вздернутые брови придавали ей удивленный вид, когда она рассказывала о нищете, которая угрожает врачам и медсестрам в поликлинике по причине отставания зарплаты от дикого роста цен.

– У нас один врач, пожилой пульмонолог, – говорила Людмила Геннадьевна в быстрой манере, – не может купить себе новые туфли, денег только на еду, так и то не хватает, и он объявил, что придет на работу в лаптях.

– Пульмонолог в лаптях! – усмехнулся Измайлов. – Вот картинка! Символ реформы… перехода от социализма обратно – к капитализму… – Он подмигнул мне. – Напиши об этом, Вадим Львович. Ты же пишешь. Я видел твои статьи в газете Балтфлота.