Корректор. Книга третья. Равные звездам

– Ну, в конце концов, меня напрямую история никак не касается, – философски откликнулась Ольга. – Я выполняю свой долг, а там хоть катись все в пропасть. Я же помню, что Саматта господину Медведю рассказывал, когда они в сорок девятом встречались после похищения. Сущности о нашей свободе воли пекутся, хотя мы перед ними как муравьи перед вашими обаками. Ну и пусть пекутся, я не возражаю. Ты мне материалы обязательно сбрось, почитаю, когда сменимся. Хотя… ты, пожалуй, права. Не стоит широкой публике о таких вещах знать. Колесники узнают – такая истерика начнется…

– Кто узнает?

– Колесники. Церковь Колесованной Звезды. Служители Бога-Солнца, если хочешь.

– А… Да, религиозные психи невесть что напридумывают. Когда меняться станем, сброшу книжки. Ольга, меня все-таки волнует землетрясение.

– А что такое?

– Кара. Ее же колебаниями естественного фона корежило, словно от блокиратора. Я все думаю – только у нее такая чувствительность? Или там на всех девиантов так действует? У Кары первая категория, у нас с тобой – тоже. А если нас скрутит в самый неподходящий момент?

– Непонятно, – Ольга нахмурилась. – Я однажды попадала в землетрясение – в Сахарных горах на лыжном курорте, я там господина Медведя охраняла. Слабое землетрясение, но вряд ли слабее, чем сегодня ночью. Я ровным счетом ничего не чувствовала. Надеюсь, что только у Карины такое. Она ведь вообще уникум. Почему бы ей и повышенной чувствительностью к магнитному полю не обладать? Доберемся до места – увидим.

– Увидим, – эхом откликнулась Яна. – Ольга, а можно… – Она помялась. – Можно нескромный вопрос задать? Личный?

– Попробуй.

– Когда ты о Медведе говоришь, у тебя словно теплая искра внутри вспыхивает. Ты его любишь, да?

Ольга посмотрела на нее долгим сумрачным взглядом, и машину тут же тряхнуло на пропущенной колдобине так, что у обеих лязгнули зубы.

– Я телохранитель, – холодно произнесла она. – Мой долг – защищать его, даже ценой своей жизни. Кроме того, он женат. У нас, в отличие от вашей Катонии, к семье серьезно относятся.

– Извини, – быстро сказала Яна. – Я не знала, что… ну, вопрос такой чувствительный. Приношу нижайшие извинения за невольное оскорбление и прошу забыть мои неудачные слова. – Она низко, насколько позволяли ремень и тряска, поклонилась.

– Без обид, – уже куда мягче откликнулась Ольга. – И любите же вы накручивать слова поверх слов! Почему бы не ограничиться простым «извини»?

– Наоборот, у вас, западных варваров, все неприлично коротко, – Яна слабо улыбнулась. – У нас так принято, по крайней мере, с чу… с теми, кто не близкие родственники или друзья.

– С чужими, с чужими, – Ольга хмыкнула. – Ты уж договаривай. Я мысли, как ты, читать не умею, но и не дура. Я же понимаю, почему со мной в одной машине либо ты, либо Саматта, либо Дентор, а не, скажем, Канса с Палеком. Я не в обиде – на вашем месте я бы меня вообще в группу не приняла. Особенно с учетом той истории с захватом Саматты. Но раз уж ты задаешь неприличные вопросы, могу ли я тебе такой же задать?

– Ну… давай. Но не обещаю, что отвечу.

– Посмотрим. Скажи, зачем ваша Сущность… ваш Демиург, «Соловей», Дзинтон Мураций, как ни назови – зачем он вас лично воспитывал? Если они, как ты говоришь, умеют планеты создавать вместе с жизнью на них, зачем ему ты? Карина? Палек? Потому что у вас эффекторы уникальные? К чему он вас готовил?

Яна не ответила, и на несколько минут разговор прервался. Потом она вздохнула.

– Я не знаю, Ольга. Честно, не знаю. Явно он нас ни к чему не готовил. Ну зачем ему мы, сама подумай? Если какие-то задачи решать по управлению обществом, куда проще взрослых привлечь, а не детей воспитывать. Они ведь так и делают – находят людей с нужными взглядами на жизнь, с правильными характерами, и формируют из них сети влияния. Вполне эффективно работает, особенно с учетом, что спецслужбы вынуждены подальше держаться. Эффекторы уникальные? Ну и что? Ему автономных дронов с нужными функциями наштамповать – дело нескольких минут, и те уйдут просто на планирование. Я не знаю. Может, ему просто захотелось на время завести семью. Обычную семью, с детьми, которых надо воспитывать и защищать, не задумываясь особо о своих целях. Душой отдохнуть от глобальных забот. Ты только представь – огромная пустая Вселенная, в которой можно творить что угодно и как угодно, но зачем? Для кого? Для себя? Ему почти миллион лет, шесть с чем-то часов, полдня по их счету – у них летоисчисление двенадцатиричное и к галактическому году привязано. И он самый младший: Майе полтора миллиона лет, а самым старшим – около четырех миллионов. За такой срок любые развлечения надоесть могут. Даже с учетом того, что они могут надолго, на тысячи и десятки тысяч лет, в летаргическую спячку впадать или в Игровой Мир уходить, где время относительно нашего в сто раз медленней идет. Кроме того, Дзи в психологическом плане – ярко выраженный мужчина. Крутой самец. А-доминант, пусть даже и без биологического тела. А тут – две несчастных замученные девочки на пороге полового созревания. Как раз в том возрасте, в котором любого зрелого самца инстинкт особенно сильно толкает их защищать. Дзи, наверное, все не хуже меня понимает, но он же не железный, в конце концов. Вот он и позволил себе… поддаться слабости.

– Слабости… – задумчиво проговорила Ольга. – Странно. Слабости у таких могущественных существ. Тут только представишь, что все что угодно творить можешь, так прямо дух захватывает. За миллион лет мне такое, может, и надоело бы, но вряд ли раньше.

– Да не могут они что угодно творить! Вернее, возможность есть, но… Ну как бы тебе объяснить… Скажи, ты по математике в олимпиадах участвовала когда-нибудь?

– Не довелось. А что?

– Ну, наверное, все-таки знаешь, что там дипломами награждают. А диплом – это такой графический документик, в котором несколько слов обычным шрифтом и еще какая-нибудь картинка. Любой дизайнер тебе его за пять минут нарисует. Лика вон в момент справится. Хочешь, он тебе такой сделает? Напишет, что ты чемпионка мира по математике, а ты распечатаешь и всем показывать станешь. Хочешь?

– Нет, конечно, – недоуменно пожала плечами ее спутница.

– А почему?

– Ну… все же знают, что неправда.

– То есть только из-за того, что другие распознают твою ложь? Тогда просто дома на стенку повесь и никому не показывай, втайне гордится станешь.

– Да нет, разумеется! Я же его не заслужила!

– Вот. Не заслужила. И ты о том знаешь, даже если другие – нет. Ты вполне можешь – физически можешь – сделать себе диплом, но есть препятствия, существующие только в твоей голове, которые тебе такого не позволяют. Именно значимость для тебя персонально у фальшивого диплома отсутствует. Зато если она существует – если ты действительно чемпионка – то может сделать для тебя клочок бумаги ценней сундука с золотом. Но золото для тебя имеет еще и объективную – ну, условно-объективную ценность: его мало, а потому оно больших денег стоит. А у Демиургов нет золота, фигурально выражаясь. У них нет вообще ничего, что могло бы представлять материальную ценность в рамках их общества. Каждый Демиург автономен, он может создать для себя все, что ему потребно, так что базы для экономических отношений у них нет принципиально. У них есть только социальные отношения, и только они и имеют для них значимость. Игра – она ведь для них не просто Игра, она им Рейтинг дает, которым меряться можно. Но любым рейтингом за миллион лет надоедает хвастаться. Поэтому некоторые из них – Дзинтон, тот же Камилл или Майя – от Игры постепенно отходят. А что взамен? Они не знают. Они сейчас очень надеются, что мы свои пути найдем, которые они сами проглядели. Вот они и трясутся над нами.

– Но разве они не могут сделать еще один мир? Еще десять, сто, тысячу?

– Могут. Но, во-первых, творить живые миры – не ремесло, а искусство, которым владеют немногие. Веорон, например, который наш мир делал. Или сам Дзи, но он редко таким занимается. И делают их под заказ, под конкретного Игрока. У Конструкторов вообще особый статус, у них собственный Рейтинг – только не спрашивай, как за работу очки начисляются, не знаю. А во-вторых, подавляющему большинству Демиургов просто все равно. Они из Игры в Игру прыгают, и им достаточно. Тех, кому хоть что-то сверх Игры небезразлично, единицы. Максимум десятки. У них есть ученые – например физики из группы Харлама, легендарной личности из чуть ли не первобытного прошлого. Есть Институт Социомоделирования – громкое название для группы из семи Демиургов-Конструкторов, один из которых – Джао… Дзинтон, а вторая – Майя. Еще какой-то институт, по физическим исследованиям – полтора десятка Демиургов, что-то с Харламом не поделивших и работающих от него отдельно. Еще три или четыре аналогичных группы где-то там болтаются. Но их мало, очень мало. Им и с одним-то миром вроде нашего разобраться сложно – особенно вроде нашего. С одной стороны, им нужна наша самостоятельность мышления – а с другой, они вынуждены все время гасить пожары, вызванные изначальным программированием общества. Двести с чем-то лет назад они вообще хотели провести тотальную хаотизацию общества, чтобы всякие следы программы уничтожить.

– И почему не провели?

– На сей счет еще одна книжка есть, – улыбнулась Яна. – Даже две. Могу и их дать почитать. Кстати, там одна из героинь тоже Ольга, как и ты.

– Имя у нас распространенное… – рассеянно проговорила та. – Значит, вашему Дзинтону все надоело, и он решил просто расслабиться в вашем обществе? Ну хорошо, а зачем тогда ему Саматта? Сделал бы Цукку своей женой и получил бы классическую ячейку общества. Она ведь красивая, если судить по снимкам в «Черном квадрате». И фигура… Фотомодель самая натуральная. – Ее голос остался ровным, но в сердце, как почувствовала Яна, мелькнули отзвуки застарелой горечи женщины, осознающей заурядность своего лица и тела. Отзвуки, которые она слишком хорошо знала по себе самой.

– Лицо и фигура ему безразличны. Для секса он себе сколько угодно кукол сделать может на любой вкус. Или любую женщину соблазнить, да так, что она до конца жизни испытанный восторг запомнит и за ним хвостом таскаться станет в надежде хоть раз повторить. Да ему даже куклы и партнерши не нужны – Демиург может напрямую в своей психоматрице любые ощущения простимулировать, в том числе и сексуальные, хотя у них такое неприличным считается, как у вас мастурбация. Ему не секс требовался, а семья. А он не мог нам все время уделять, у него масса загадочных дел, о которых он не распространялся. Причем не только на нашей планете, но еще и на какой-то Джамтерре фиг знает в скольки тысячах парсеков отсюда. Так что он собрал, как ты выражаешься, классическую ячейку общества и удовольствовался ролью мудрого патриарха, которому дети забираются на колени при каждом удобном случае, а взрослые просто тихо обожают. Я, кстати, очень любила у него на коленях сидеть, пока маленькой была. Или под боком. И Кара тоже. И Лика, хотя и изображал из себя гордеца. Помню, как мы его со всех сторон облепляли, а он нам истории рассказывал. Ольга, он нас всех троих спас – Лику от детдома, а меня с Карой – от Института человека. Неужели за такое он не заслужил просто немного любви?

– Заслужил, наверное, – согласилась Ольга. – Но все равно непонятно. Если ему любви и ласки хочется, почему он тайком у нас живет? Спустился бы с небес на землю в солнечном сиянии, изобразил бы из себя Отца-Солнце, Турабара или еще какого бога, совершил бы десяток чудес с исцелением и воскрешением и получил бы уйму любви. Причем совершенно искренней, бескорыстной и даже от вполне вменяемых дамочек, не говоря уже про детишек.

– Это не любовь, а культ. Культ же всегда строится на ожидании подачек от бога. Здоровья, денег, долгой жизни, счастья, власти, процветания, чего угодно, но подачек. Нет подачек – и культ либо умирает, либо превращается в политическое течение, и тогда им начинают заправлять жрецы-священники в своих интересах. Быть уверенным в бескорыстной любви для власть имеющего сложно. Нужно провести массу времени, узнавая человека и убеждаясь в искренности его чувств. А чем такое отличается от обычной жизни в качестве простого человека? Ничем, кроме лишней суеты. Простому человеку и жить просто: ничего от тебя не ждут, ничего не требуют, если и дружат, то искренне, по обоюдной симпатии. И не надо никакие чувства покупать.

– Ну, положим, покупать все-таки приходится, – Ольга бросила на нее косой взгляд. – Скажешь, он тебя и Палека с Кариной не баловал? Не покупал игрушки, конфеты разные? Вы впятером, если его самого не считать, в целом отеле жили, вам даже одну комнату с братьями-сестрами никогда делить не приходилось! Учились в университетах, никогда о куске хлеба не думали, никогда не боялись, что завтра папочку уволят с работы, и вам придется перебираться в квартиру похуже. Чем не плата?

– Плата? Ольга, ты не понимаешь, о чем говоришь. Да, мы в отеле жили – только у нас там и было своего, что комната. Согласна, не у каждого ребенка в Катонии есть отдельная комната. Но очень у многих – есть. По крайней мере у половины, а то и у двух третей. А сверх того… Игрушек у нас почти не имелось – несколько электронных игр да книги. Вот книг всегда хватало, да, на любую тему. Но любой их может получить в библиотеке, всех дел – терминал включить и на сайт зайти. Карманных денег нам с Ликой он всегда выделял меньше всех в классе. В комнате сверх кровати, шкафа да стола с терминалом – почти ничего, разве что ликины картинки. По дому мы с самого начала, с десяти лет дежурили – на кухне возились, пыль смахивали, полы и ванные мыли. Стипендию дополнительную нам с Ликой Фонд поддержки талантов начал платить с семнадцати, после совершеннолетия, причем на формальных основаниях, по результатам тестов, а не как папочкиным детям. Нет, материальными благами он нас не заваливал. Он нас учил, рассказывал разные вещи, поддерживал в трудную минуту – ну, сама знаешь, каково, когда в пятнадцать лет прыщи по всей физиономии и волосы жидкие и растрепанные. Он одареннейший педагог, и меня вполне устраивает, что он из меня слепил. Купил ли он меня? Да не больше, чем любой отец способен купить любовь дочери. Очень многие родители, кстати, на такое вообще не способны, даже самые богатые. Вроде все детям дают, что те только пожелают, а вырастают холодные стервы и самовлюбленные мерзавцы, которые только одного от родителей дожидаются – наследства.

– Ты сейчас так рассуждаешь, – криво улыбнулась Ольга. – Ну ладно, пусть он вас не баловал – но сейчас-то у вас почет, уважение, положение в обществе, доход… Ты вон упоминала, что сейчас директор воспитательного центра – уже должность для твоего возраста! Ты просто домысливаешь через призму нынешнего состояния.

– Доход? – Яна невольно прыснула. – Знаешь, сколько я получаю в качестве директора по воспитательной работе? Пятнадцать тысяч маеров в период. Консультант в большом универсальном магазине на треть больше зарабатывает. Даже с учетом стипендии от Фонда всего двадцать пять тысяч выходит. Надо мной половина подружек хихикает – за гроши работаю, не понимаю, что зарабатывать надо! У Кары жалование двадцать тысяч в больнице и еще семь в университете, в качестве старшего ассистента на полставки. Ну, и стипендия десять тысяч. Ее сманить пытались в частные клиники в Оканаке, пятьсот тысяч в период с ходу предлагали и любые потребные условия, а она только мне жаловалась раздраженно, что работать спокойно мешают, на нервы действуют. Лика наш помешан на своей инженерной деятельности, а у него жалование младшего инженера сейчас двадцать две тысячи плюс небольшой процент от проектов, больше тридцати пяти в период редко когда выходит. А мог бы на своих картинах давно состояние сделать, если бы не комплексовал страшно – он думает, что за его картинки деньги платят потому, что Дзи ему искусственно популярность раздул. Вот, кстати, одно из последствий его жизни с Дзи – самая натуральная детская психологическая травма, из тех, что почти не лечатся. Я уж сколько его пыталась и сама убедить в обратном, и к профессиональному психологу загнать – не верит и не идет. Рисует картинки одну за другой, а продает только пару штук в год, и все, что зарабатывает, спускает на бирже, финансист недоделанный… Да какое положение в обществе? Нам всем дурацкая популярность меньше всего нужна, и так в жизни интереса хватает.

– Ну и глупо! – убежденно заявила Ольга. – Если можно зарабатывать, почему нет? Тем более когда любимым делом занимаешься.

– Заниматься по-разному можно. У нас в Масарийском университете дядька на химико-технологическом факультете работает. По полимерам что-то исследует. Лично не знакома, но персона известная. Слух ходил, что ему одна химическая корпорация лабораторию предлагала. Свободный режим работы, что хочешь, то и делаешь, и деньги платят огромные. Всего-то требовалось, что раз в период сводку проделанного составлять. Послал он их вместе со сводками и остался в университете. У каждого свое представление о том, как и чем заниматься. Но ты в сторону уходишь. Дзи нас купил не деньгами и не ласками – он был настоящим отцом, заботливым и строгим. Даже Мати и Цу нам, скорее, не как отец с матерью, а как старшие брат с сестрой. Особенно Цу, которая только на три с небольшим года Кары старше.

– И, тем не менее, он вас бросил.

– Не бросил, – Яна нахмурилась. – Ушел, освободив дорогу. Я тысячу объективных причин вижу, по которые он так мог поступить. И он пообещал, что мы когда-нибудь еще встретимся.

– Лучше бы такое произошло побыстрее… – пробормотала Ольга. – Если он вас так любил, я бы на его месте размазала каждого, кто на вас покусится, тонким слоем от Катонии до Сураграша. Слабо верится, что он вообще не знает, что с вами сейчас происходит. Мог бы и помочь, между прочим. А то ведь у всех нас есть очень хороший шанс сыграть в ящик. Я-то, может, и выживу, а вот вы…

– Он помогает только тем, кто помогает себе сам. А тогда помощь зачастую и не требуется, сами справляются, – усмехнулась Яна. – Так он всегда говорил. Это – наша жизнь, и мы должны прожить ее без оглядки на заботливого папочку. Да не переживай ты, выкарабкаемся. Чокнутый Шай еще просто не понял, с кем связался. Нужно только придумать, как Кару и Цу оттуда вытащить, когда доберемся. По доброй воле ведь не пойдут.

– Разберемся, – Ольга пожала плечами. – На самый крайний случай у меня в багажнике «розы» лежат. Шарахну по Карине с пяти саженей, чтобы дотянуться не успела, да и увезем бессознательную. Маяку ей колоть не станем, но есть другие хорошие и безвредные снотворные. Я ими запаслась.

– А как же жители-заложники?