Выстрел из темноты

Расстегнув внутренний карман, Колокольцев вытащил из него пачку денег и отсчитал нужную сумму.

– Держи, – протянул он продавцу деньги.

Ощущение было такое, будто в этот самый момент на него смотрит весь рынок. Но, повернувшись, он не встретил ни одного взгляда – присутствующие отводили глаза, как если бы он совершил нечто постыдное.

Забрав кусок мяса, завернутый в бумагу, Василий Павлович уложил его в портфель. Громко щелкнул замками – теперь оно никуда от него не денется!

– Товарищ, вы бы не светили такими деньгами, – заговорщицки проговорил продавец. – На базаре разный народ шляется. Шальных тоже немало.

– Учту, – пообещал Колокольцев и, кивнув на прощание, стиснул ручку портфеля и направился к выходу.

Подходящей шапки для супруги отыскать не удалось. Хотелось бы купить нечто особенное. Такое, чтобы мужики головы посворачивали. Глафира женщина красивая, фигуристая, конечно же, ей хочется прилично одеваться, и он предоставит ей такую возможность. Благо, что со следующего месяца обещают существенное повышение зарплаты.

Покинув рынок, Василий Колокольцев прошел по Большой Грузинской, свернул в Большой Тишинский переулок. От него каких-то полчаса до дома, можно пройти и пешком. Ветер присмирел и мягко трогал кроны берез, заставляя остатки листьев перешептываться и шуршать. Топать в прохладу одно удовольствие. Хотя это ненадолго, еще день-другой – и на землю ляжет снег, который останется до весны.

Переулок окунулся в безмолвие: выглядел пустынным, все повымерло. Вполне объяснимо: мужики воюют, старики сидят по домам, в скорби доживают свой век, а женщины трудятся на производстве, кто где: одни шьют для красноармейцев обмундирование, другие, встав у станков, вытачивают снаряды. Малышни тоже не видать – часть из них эвакуировалась, а те, что остались, попрятались по домам после недавней бомбежки.

Большой Тишинский переулок Колокольцев не любил. Не потому, что пустынный, не оттого, что всегда полутемный, а сейчас, со светомаскировкой на окнах, он выглядел темнее вдвойне, а оттого, что отсюда в октябре сорок первого года старший сын, студент третьего курса мехмата МГУ, уходил на фронт. За прошедший год Яков был дважды ранен: один раз легко – пуля прострелила мягкие ткани предплечья, а вот второй раз тяжелее – осколок проник глубоко в бедро, едва не зацепив кровеносную артерию, и сейчас он находился на излечении в городе Горьком. В последнем письме, пришедшем неделю назад, Яша рассказал о том, что врач доволен результатом лечения, и, возможно, он даже не будет хромать, а значит, может рассчитывать на положительное решение медицинской комиссии, после которой будет проситься в свою часть, в которой успел провоевать немногим более года.

Колокольцев глубоко вздохнул. На излечении сын находился уже полтора месяца, а у него не нашлось времени, чтобы повидать его. Жене удалось съездить к Яше уже дважды.

За спиной послышались шаги. Повернувшись, Василий Павлович увидел, как к нему приближались трое парней. Посередине шел высокий скуластый парень, одетый в коричневое шерстяное пальто; на ногах – офицерские сапоги, собранные в гармошку. На шее небрежно болтался светлый атласный шарф, на широкий лоб съезжала меховая шапка. Лицо угрюмое и несвежее, на котором нагловато выделялись белки вытаращенных глаз. Двое других в коротких кожаных плащах и в серых кепках, надвинутых едва ли не на самые глаза; вот только внешне они отличались разительно: один был круглолицый, с заметно оттопыренными ушами, слегка прихрамывал, а другой – сухощавый, с заостренным лицом, чем-то неуловимо напоминал мелкого грызуна.

В подошедшей троице не было ничего опасного или настораживающего – обыкновенные парни, каковых даже в военную пору можно повстречать на улицах Москвы. Наверняка работают на каком-то оборонном предприятии и попали под бронь, ведь кто-то должен ковать победу даже за сотни километров от линии фронта. Возможно, парни догуливают последние свои денечки и уже вскорости будут отправлены на передовую.

В какой-то момент взгляд Василия Павловича встретился с глазами скуластого, смотревшего на него из-под шапки хищно и в упор. По телу прошел неприятный холодок. Перед ним был хищник, самый настоящий волчара, выследивший свою добычу и шедший на него для того, чтобы нанести ему острыми клыками смертельную рану.

Ни убежать, ни спрятаться. Кругом пусто и зловеще тихо. Не отыскать спасения во дворах переулка – нагонят. Может, все-таки договориться?

Троица вплотную подошла к Колокольцеву. Плечистый стоял напротив него, возвышаясь на полголовы. А парочка в серых кепках встала по бокам. Крепенько взяли.

– Что у тебя в портфеле? – негромко, но с какими-то непреклонными интонациями поинтересовался плечистый.

– Продукты, – спокойным голосом ответил Колокольцев.

– Что именно?

– Тебя это очень интересует? Мяса купил, – простодушно ответил Колокольцев, разлепив деревянные губы.

– Хорошо живешь. Не голодаешь. А я вот голоден. Дай сюда свой портфель, – протянул он ладонь в полной уверенности, что ему не откажут.

Его приятели, стоявшие подле, молча и с ухмылками наблюдали за происходящим.

– У нас сегодня праздник, хотели немного посидеть, отметить торжество, – произнес Колокольцев, ощущая в своем голосе виноватые нотки.

– Праздник, значит, – злобно оскалился плечистый, приподняв пальцами сползающую на глаза шапку. Из-под светлого меха неопрятными кустиками показались темно-рыжие волосы. – У всего трудового народа горе, люди воюют, жизни свои отдают за родину, а ты, значит, праздник себе решил устроить. Кто же ты тогда в таком случае? А может, ты немецкий прихвостень? Фашист?

Стерпеть сказанное Колокольцев не смог. Сила была не на его стороне, но страх перед этими тремя бандитами куда-то вдруг улетучился. Вернулась прежняя уверенность, вместе с которой пришло бесстрашие.

Говорят, что в атаку идти не сложно, страшно сделать первый шаг, а вот когда страх преодолен, то здесь уже – будь что будет!

Василий Колокольцев, будучи не самым мужественным человеком, вдруг осознал, что именно в Тишинском переулке, совершенно безлюдном в это самое время, для него пролегает первая линия обороны. Важно подняться из окопа, пойти в полный рост, а там – как получится! Не однажды его сын, будучи «Ванькой-взводным», вот так же поднимался из-за бруствера, чтобы своим примером увлечь остальных. И то, что он сейчас лежит в госпитале, раненный осколком от немецкой мины, это не беда, а огромная награда за его мужество.

– Мразь ты уличная, – спокойно и жестко выговаривая каждое слово, произнес Василий Павлович. – Моего сына на фронте уже дважды ранили. Сейчас в госпитале лежит на излечении, а ты здесь по тылам отираешься! Я бы тебя…

Договорить Колокольцев не успел, что-то обжигающе холодное вошло в живот, отчего он невольно ахнул. Боль перекрыла дыхание, стало невозможно вдохнуть.

– Невежливо так дерзко разговаривать с незнакомыми людьми, – наставительно произнес рыжий, вытаскивая финку. И ударил еще раз, повыше, под самую грудную клетку.

Руки Колокольцева вдруг ослабели, и портфель, выскользнув из пальцев, упал к ногам.

– Я тебя, гада! – теряя голос, проговорил Колокольцев, потянувшись к рыжему руками.

– Живучий ты, – не отступая ни на шаг, зло процедил плечистый и ударил третий раз.

Силы уходили вместе с пролитой кровью. Постояв малость, Колокольцев рухнул набок, отметив, что на сапогах рыжего остались капли крови.

Вытерев лезвие об умирающего, скуластый сунул нож за голенище сапог.

– Сема, надо было бы его раздеть сначала, – посетовал бандит, напоминавший грызуна. – Смотри, какое шмотье знатное пропадает. Одно только пальто тысячи на две потянет.

– Кровью заляпано, задорого не продадим… А, хрен с этим пальто! Будет еще… Герыч, пошарь у него по карманам. Хрустами на рынке светил. Где-то во внутреннем кармане лежат.

Присев на корточки, сухощавый блондин принялся расторопно постукивать ладонями по карманам Колокольцева, а когда пальцы нащупали бумажник, довольно протянул:

– Здесь лопатник.

– Смотри в крови не перепачкайся, – предупредил рыжий, посматривая по сторонам. – Из него хлещет как из кабана.

Колокольцев попытался воспрепятствовать, оттолкнуть сухощавого, но сил хватило ровно настолько, чтобы едва пошевелить пальцами. Сухощавый дохнул на него тяжелым перегаром, замешенным на чесночном запахе. Стараясь не перепачкаться просачивающейся через пальто кровью, расстегнул воротник и, сунув руку во внутренний карман, достал бумажник и тотчас раскрыл. Довольно заулыбался:

– Лопатник хрустами забит! Где он столько надыбал?

– Уже не спросишь. Давай сваливать отсюда! Деньги мне! – протянул руку рыжий. – Потом поделим.

– Держи!

Сунув бумажник в карман пальто, рыжеволосый посмотрел на хромого и поторопил:

– Нестер, портфель захвати. Кожаный. Такую вещицу на Тишинке задорого можно толкнуть. А потом, там мяса килограмма на четыре будет. Классные котлеты получатся! Все, пошли!

* * *

Зрение замутилось. С минуту Колокольцев наблюдал за удаляющейся троицей, а потом на глаза легла пелена и он погрузился в глубокий тяжелый сон. Проснулся оттого, что совсем рядом прозвучал осуждающий женский голос:

– Война идет, у людей беда большая, горе, а он нализался и валяется тут. Совсем у людей совести нет.

Василий Павлович не без труда разлепил глаза, слегка повернул голову. В сгустившихся вечерних сумерках в шаге от себя он разглядел замутненную женскую фигуру в темно-серой телогрейке; ноги скрывала широкая длинная синяя юбка. Женщина еще немного постояла, как если бы дожидалась ответа, а потом, махнув рукой на лежащего, потопала дальше.