Из невозвратной стороны

И как плачет пианист.

И как хлюпают носами девицы.

Разноцветная громада шаров поднялась по книгам, и девушка, что держала их, отдала связку пианисту.

Пианист поцеловал руку девушке, привязал к шарам колокольчик и подпрыгнул. Шары взлетели.

И пианист с ними.

Чудо!

Нет, так казалось. Пианист подбросил шары, и они медленно поднялись вверх разноцветным чудом. Зацепились высоко за провода и повисли цветной радостью над помойкой.

Всё ожило.

Только не у меня. Надо идти в комнату, но не хотелось.

Здесь была жизнь, а там – схлопнувшийся до размера квартиры другой мир, где пахло кухней, лекарствами. Прелестный запах. Куда уж прелестней.

А на ровненьком сереньком небе светлые пушистые облачка. Они появлялись издалека, как прошлое. И в каждом облачке частица жизни. Приближалось светлое прошлое…

Она появилась вместе с луной… или из луны. Её было видно ясно.

Она была облачена в тёмные одежды. Потом стала медленно раздеваться. И из темноты появилось лунное тело с торчащими в разные стороны грудями.

Я пытался запомнить всё: как она появилась, как совершенно бесшумно раздевалась в лунном свете, как потом легла рядом.

Это был сон. Нет, не совсем.

Надо было встать и записать всё, чтобы не забыть.

И проверить, сон или нет.

Но я не встал. Просто старался запомнить всё. Проговаривал про себя для надёжности всё, что происходит. И незаметно ушёл куда-то.

Утром солнца не было, и облаков акварельный мир застыл без красок и движения. Всё такое ровненькое.

И всё равно было беспокойно. Но непонятно от чего. Приснилось что-то, но вспомнить я не мог. Жаль, ночью не встал и не записал. Вот так каждый раз. Ведь давал слово пересилить себя и записывать. Дурак!

А быть может, было что-то интересное, даже хорошее.

Я вспоминал… но не вспомнил. Повернулся… У стенки на кровати лежала она. И чёрные глаза глядели на него.

Они были тёмные-тёмные и большие. Я стал глядеть в них, они расширились, и я вошёл в их чёрный мир.

Вокруг была только чернота. Я понимал, что стоит на грани. И если приблизится ещё немного, то возврата не будет. Было страшно.

А она сама приблизилась, прикоснулась губами, и её острые груди изгнали страх, и тёмный космос глаз поглотил всё!

Что там? Кто знает. Оттуда не выходит ничто: ни свет, ни мысли, ни чувства.

Всё там.

Я не знал, когда это произошло. Может, давным-давно? Нет, совсем недавно. Вчера. Шестьдесят лет назад.

Я так и не узнал, что там.

Я не заметил, как ушёл из мира, часть которого наблюдал с балкона.

Культуру погрузили в мусорку и увезли на помойку.

В вещах копошились люди и отбирали нужное.

Вещи – не культура, они всегда нужны. Классиков тоже увезли на свалку вместе с хорошим пианино. Очень хорошим, таких теперь не делают.

А что оставили? Что оставили, то и оставили. Смотри ящик, там интеллигенция впаривает массам истинную культуру.

Я не смотрел ящик и не знал, какая должна быть истинная культура, которую впаривают.

Но было жалко всё, что увезли на свалку.

Осталось ожидание. Оно ястребом висело в квартире. Я это чувствовал физически. Но только не знал, когда оно спикирует и что принесёт.

Как всё рационально устроено. Сначала сигналы, что твоё время заканчивается. Потом они превращаются в полноценные недуги, которые всё настойчивее дают о себе знать. А затем следует немощь. И ты смиряешься, понимаешь необходимость неизбежного. И даже его пользу.

И наконец наступает приятие, и ты начинаешь любить то, что неизбежно.

А неизбежность стояла рядом и смотрела на него из зеркала незнакомым пожилым дядькой.

Я отошёл в сторону – и старик исчез. Я подошёл к зеркалу – и незнакомец появился вновь.

«Это моё отражение, что ли? А где я?.. Нет, зеркало отражает что-то не то, что-то чужое», – подумал я.

– Ты кто? – спросил я.

– Тело.

– Чьё?

– Твоё.

– Неужели это я?!

– Да, – ответило отражение.

– Нет, я не такой.

– Такой. Вглядись, уже падают листья.