Любовь-неволя

– Прекрасно, – соврал ты, улыбнувшись ей в ответ, и приподнялся на локте. Затем попытался сделать глубокий вздох и вдруг ощутил, как воздух застрял, запершил в гортани; лишь ничтожная его часть дошла до лёгких, но этого было недостаточно – и ты, разразившись сухим кашлем, повалился на подушку.

– Что с тобой? – Мариам присела на край дивана. С озабоченным видом коснулась мягкой ладонью твоего лба – и воскликнула:

– Да ты весь горишь! Сейчас сбегаю к бабке Шуайнат. Пусть придёт сюда, посмотрит, что с тобой.

– Зачем?

– Как зачем? Ты болен, Серёжа.

– Тоже мне, большое дело. От простуды ещё никто не умирал.

– Нет, с этим надо что-то делать. У меня сердце не на месте.

– Ты неправильно говоришь.

– Почему?

– Потому что правильно говорить: душа не на месте.

– А, ну да, конечно, душа, – грустно повторила Мариам. – У меня не на месте и душа, и сердце. Не придирайся, Серёжа. Пойду к Шуайнат. Полежи, я скоро вернусь.

– Может, не надо – к бабке? – ты взял её за запястье и сел на постели, всё явственней ощущая распиравший горло липкий тяжёлый ком. – Что она может? Да и зачем? Ну подумаешь, слегка прохватило меня сквозняком. Ничего страшного, через день-другой всё само пройдёт.

– Даже не спорь, – решительно заявила она. Затем легко высвободила руку из твоих ослабевших пальцев, встала и направилась прочь.

– Погоди, Мариам, – предпринял ты последнюю попытку остановить её. – Говорю же, не стоит разводить панику понапрасну. Я крепкий насчёт болезней, обычно грипп на ногах переношу. Вот увидишь: пройдёт два-три дня – и снова всё вернётся в норму.

– А вдруг это не грипп? Вдруг – воспаление лёгких? В общем, хватит спорить. Я пойду.

– Ладно, не спеши, – обречённо вздохнул ты. – Дай хоть одеться да в сарай перейти.

– Ты что, с ума сошёл? – обернулась она от двери. – С такой температурой – и на холод?

– Но как же… Нельзя, чтобы меня видели в доме.

– И не думай даже подниматься с постели, – отрезала Мариам. – Во-первых, надо быть совсем без Аллаха в сердце, чтобы отказать больному человеку в тепле домашнего очага. Во-вторых, хикими[10 - Хикими, хакими – лекарь, врачеватель.] не бывают злыми, и Шуайнат добрая, я её хорошо знаю. Даже если догадается, что у нас с тобой… В общем, никому не расскажет.

Она сняла плащ, собрала волосы в хвост и перетянула их резинкой. Затем снова надела плащ, повязала голову тёмным платком – и, ободряюще кивнув, точно ты был малым ребёнком, страшившимся оставаться дома в одиночестве, исчезла за дверью.

А ты лёг на бок и, натянув одеяло до самого подбородка, закрыл глаза. Странно, даже этот короткий разговор тебя утомил. Вялость и равнодушие поползли по венам, неся на своих бесцветных хвостах покрывало муторной тошнотворной полудрёмы…

Восьмидесятилетняя бабка Шуайнат была знахаркой. Никакой иной медицины, кроме так называемой народной, за пределами Грозного и, может быть, ещё нескольких райцентров, просто не существовало. Лекарства здесь давно стали неслыханным дефицитом; врачи – тем более…

Обособленная от России Ичкерия развалилась на куски, на этакие удельные княжества, в каждом из которых безраздельно правил свой бандитский «пахан». В Гудермесском районе властвовал Салман Радуев. На селение Дарго и прилегающую горную местность наложил свою лапу араб Хаттаб. Веденский район являлся вотчиной Шамиля Басаева. В Ачхой-Мартане и его окрестностях фактическая власть принадлежала уголовнику-рецидивисту Руслану Гелаеву. В Серноводске, Ассиновской и Бамуте хозяйничал Руслан Хайхароев… Чечня превратилась в царство полевых командиров. Их банды занимались торговлей наркотиками, добычей и перегонкой нефти на кустарных заводах-«самоварах»; но, пожалуй, самый большой доход приносила поставленная на широкую ногу работорговля. Особенно прославились на этом поприще группировки Арби Бараева, Руслана Хайхароева, Вахи Арсанова, братьев Ахмадовых. Русские рабы работали на строительстве жилых зданий, ремонтировали дороги, возделывали плантации мака и конопли.

События катились по совершенно непредсказуемому сценарию. Казалось, история в этом отхожем уголке мироздания повернула вспять, подобно сизифову камню, не достигшему вершины горы и фатально покатившемуся вниз по склону, увлекая за собой камешки помельче, всё более разрастающимся потоком. Кто знает – возможно, под сходящей с Кавказского хребта лавиной, в конечном счёте, суждено погибнуть некогда великой Российской империи вместе с её богоисчерпанными народами… Периодически враждующие друг с другом родовые тейпы[11 - Родовые кланы.] и гары[12 - Кровнородственные группы, образовавшиеся путём сегментации одного начального рода (тейпа).], набеги на Россию «волков ислама» ради захвата рабов и кровная месть – это нынешняя печальная действительность Ичкерии. В то самое время, когда люди летают в космос, ходят по дну океана, управляют погодой… Бред, да и только!

Вот и ещё одна гримаса текущего момента: к тебе для лечения зовут дремучую знахарку

Интересно, как будет Шуайнат изгонять хворь из твоего организма? Начнёт трясти амулетами и зачитывать подобающие случаю суры из Корана? Станет бить в бубен и шептать чудодейственные заклинания?

Впрочем, тебя не очень-то волновало всё это. Мысли беззатейливо текли сами собой, и ты вяло струился за ними следом. Главное, что занимало тебя – это то, что жизнь твоя переменилась. И это к лучшему. Поскольку хуже, чем прежде, быть не могло. А значит, тревожиться теперь нечего. «Надо спокойно принимать любые перемены, относиться к ним с пониманием и благодарностью, – думал ты. – А Мариам – очень хорошая, я чувствовал, я всегда знал это. Просто удивительно, до чего она замечательная. Мне очень повезло. Я не должен её компрометировать. В сарай не пойду, раз она разрешила остаться в доме. Но надо хорошо контролировать себя и не говорить лишнего, чтобы старая Шуайнат не догадалась о наших отношениях…»

Ты чувствовал себя так, словно после затянувшегося путешествия вернулся к очагу, который полагал разорённым, однако обнаружил в нём уютно потрескивающий огонь и запас дров, и тёплую постель, и осталось только закрыть за собой дверь на засов, дабы чужие люди не проникли в пространство твоего грядущего (такого близкого и желанного) отдыха… Хотелось закрыть глаза и уснуть. Но ты пока не мог себе этого позволить. Ведь должны были прийти Мариам и Шуайнат. Тебе следовало дождаться их.

***

Минут через двадцать Мариам вернулась в сопровождении толстой старухи Шуайнат. Та молча уселась на придвинутый хозяйкой к дивану стул. Не развязывая траченого молью шерстяного платка, пересунула его с головы себе на спину. Пощупала твои ладони и лоб. Озабоченно поцокала языком и что-то пробормотала себе под нос, покачав седой головой. Затем томительно долго выслушивала хрипы в твоей груди, прикладывая к ней ухо. После чего обернулась и заговорила с Мариам. Ты понимал по-чеченски отдельные слова. Машинально выделил для себя лишь «лала» и «лиелла»[13 - Лалла – угнать, лиелла – гонять (чеченск.).] – вероятно, из-за созвучности; сейчас просто не хотелось напрягать мозги.

Потом знахарка ушла (двигалась она медленно, с одышкой; казалось, стоит чуть напрячь слух – и различишь в тишине скрип её старых суставов). Мариам проводила Шуайнат, а когда вернулась, радостно сообщила:

– Ну, самое главное, что воспаления лёгких у тебя нет.

– Что она тебе говорила здесь, в комнате? – поинтересовался ты, облизнув пересохшие губы.

– Объясняла, как тебя надо лечить, какие травы заваривать. Я всё запомнила и займусь этим, не беспокойся.

– Я слышал, она говорила: «угнать» и «гонять»… Интересно, каким же образом эти слова касаются моей болезни?

– А, вон ты о чём, – рассмеялась Мариам, блеснув жемчужно-белыми зубками. – Это Шуайнат меня хвалила. Сказала, что правильно я делаю, заботясь о тебе. А то многие считают, будто достаточно угнать человека в неволю – и можно без передышки гонять его на разные работы, как будто он машина, которая никогда не ломается. А человека иногда надо и от болезней лечить, и кормить хорошо. Словом, в таком духе… А ты, оказывается, подозрительный, да?

Она ещё что-то щебетала, а ты смотрел на неё, отирая ладонью выступившую на лбу испарину, и ощущал быстро разливавшуюся по всему телу слабость. В голове царил полный сумбур.

Мариам, подобная звонкой счастливой песне и яркому солнечному лучику одновременно, продолжала говорить, но ты был ни к чёрту не годный: глаза заволокло мутной влагой, а в уши словно набилась вата – и звук её голоса постепенно отдалялся. Затем смысл слов совершенно перестал доходить до твоего сознания, и ты снова закрыл слезившиеся глаза. И стал плавно погружаться в горячую тину болезни – туда, где приглушённый свет, бессвязные мысли и волнообразно уменьшающиеся, а потому совершенно неразборчивые обрывки окружающего мира…

Глава третья. Симметрия чувств. Злые тени минувшего

…И душа,

если она хочет познать себя,

в душу другую должна заглянуть –

чтобы там увидеть, как в зеркале,

чужестранца или врага.

Георгос Сеферис

Следующие несколько дней ты пребывал то в знобком кружении и невесомости, то в тягучем потном оцепенении. Это была та грань между сном и явью, когда находишься как бы вне своего сознания, но всё видишь и слышишь, хотя твои взаимоотношения со временем неимоверно запутываются, и нет сил в них разобраться. Правда, иногда дневной свет внезапно начинал меркнуть перед глазами, и тогда окружающее доходило до тебя совсем смутно, как бы сквозь мельтешащую серую пелену и наползающий кровеносный туман…

Мариам неутомимо хлопотала возле тебя. Растирала грудь каким-то жиром с едким запахом; поила травяными отварами; а по вечерам усаживала тебя на стул, укутывала одеялом, затем приносила таз с горящими головешками и, поставив его возле твоих ног, периодически бросала в него лечебную смесь из сухих трав, заставляя тебя вдыхать дым как можно глубже. Ты послушно вдыхал – и весь покрывался испариной, и кашлял, кашлял, кашлял до полного изнеможения… Зато потом становилось удивительно легко дышать; казалось, после этой процедуры ты мог набрать в лёгкие вдвое больше воздуха, чем прежде…

Вскоре жар у тебя спал, и ты явственно ощутил, что начал поправляться.

До сих пор Мариам приносила еду в комнату. Поставив тарелки на широкую табуретку перед тобой, она садилась рядом и ждала, пока ты поешь, чтобы унести посуду. Но когда миновала неделя болезни, ты ощутил, что уже вполне в силах подняться с постели. И перед обедом попросил не приносить табуретку, а накрыть на стол.

Когда она позвала тебя обедать, ты с удивлением увидел, что на столе стоит всего одна тарелка, наполненная дымящейся куриной лапшой, а рядом – небольшое круглое блюдо с уложенным аккуратной башенкой золотистым сискалом[14 - Сискал – большие кукурузные лепёшки.].