Чингис-хан, божий пёс

Потом же, утолив страсть, Тэмуджин шептал ей нечто горячечное, невразумительное (самому себе страшась признаться в желании помочь ей избавиться от плода – и тогда, если всё разрешится само собой, он постарается забыть об этом проклятом ребёнке, и ни единым словом больше её ни в чём не упрекнёт). Да, он шептал и шептал ей какие-то слова – плохо отдавал себе отчёт в смысле того, что говорит, но всё-таки сочувствие шевелилось в нём, и он пытался утешить Бортэ; а по её щекам катились слёзы. До тех пор, пока она, обессилевшая, не засыпала, прижавшись к мужу под овчинным покрывалом и продолжая иногда всхлипывать во сне.

А к нему сон не шёл.

В прежнее время ночь неизменно приносила ему тишину, покой и долгомерные караваны цветных сновидений. Теперь же не было ничего, кроме тишины. Покой и сновидения покинули Тэмуджина. Отныне ночи стали его проклятием. «Где теперь Чильгир-Боко, что с ним сталось? – думалось ему – Погиб и остался на корм зверям там, на краю степи Буур-Кеере? Или сумел спастись, укрывшись в лесной чащобе? Если он жив, то я должен найти его и отомстить. Однако люди меня не поймут и не пойдут на меркитов, если я не открою им цели нового похода. А я ни за что не открою им всей правды! Это должно остаться тайной – что Бортэ носит под сердцем меркитского ублюдка! Тем более ведь судьба Чильгир-Боко мне самому неизвестна…»

Тэмуджин ворочался с боку на бок, чувствуя себя униженным и опустошённым, и не мог избавиться от непокоя. Поистине трудно придумать пытку мучительнее, чем подобная борьба с самим с собой, опутанным паутиной тягостных дум и мстительных помыслов!

Порой он поднимал взгляд к дымнику юрты, к этой незарастающей ране Вечного Неба, и шевелил губами в беззвучной мольбе: «Великий Тэнгри, дай мне знак, подскажи, что делать. Как я должен поступить с ребёнком Бортэ?»

Однако горний мир оставался глух к терзаниям Тэмуджина.

Бортэ так и не выкинула плод. День ото дня её живот продолжал расти.

***

Ребёнок появился на свет худеньким, краснолицым и крикливым. Это был мальчик с чёрными, слегка раскосыми глазами и редкими тёмными волосёнками – совсем не такой, как все Борджигины.

Когда у Бортэ начались схватки, Тэмуджин не выдержал: собрал своих нукеров и уехал на охоту. Вернулся только на следующий день. У порога юрты его встречала Оэлун-эке.

– Мальчик родился, – робко, будто чувствуя себя в чём-то виноватой, сказала мать.

– Как Бортэ? – спросил он.

– Измучилась она. Сейчас спит.

– Вот и хорошо, пускай спит, – Тэмуджин развернулся и пошёл прочь от юрты.

Оэлун засеменила следом, не отставая. Несколько томительных мгновений хранила молчание, щурясь навстречу солнцу. Потом, не утерпев, забежала немного вперёд, тронула сына за рукав и встревоженно заглянула ему в лицо:

– Что ты теперь будешь делать?

– Как что? – зло ответил он. – Праздновать буду!

И возвысил голос – так, чтобы слышали все вокруг:

– Бортэ-учжин попала в полон к меркитам, когда уже носила под сердцем моего сына. И вот, хвала Вечному Небу, у меня родился первенец! Собирайте пир!

– Пир – это хорошо, – тревога в голосе Оэлун сменилась радостью. – А как ты его назовёшь?

– Назову? – Тэмуджин, сбавив шаг, опустил взгляд. Затем криво усмехнулся:

– Много незваных пришельцев являлось ко мне, и вот – ещё один, новый гость, которого не ждал. Так пусть и будет у него имя – Джучи[44 - Джучи – по-монгольски означает «новый гость».].

Он быстро взял себя в руки и более не выказывал признаков душевного смятения. Понимал, что в эти мгновения на него обращены взоры десятков близких и дальних родичей и множества нукеров.

Человек нежнее цветка и прочнее камня, он многое способен вынести. А если непрестанно расчёсывать язву, она со временем превратится в незаживающую рану… Разве имелся у него выбор?

Принять свою судьбу – ту, которая уготована Вечным Синим Небом. Ничего иного ему не оставалось. Он воспитает чужого сына как своего; с годами воспоминания о пребывании Бортэ в неволе отойдут в прошлое, и никто из соплеменников не посмеет связывать рождение Джучи с меркитским пленом его матери. А Тэмуджин позаботится о том, чтобы людям не помыслилось усомниться в его отцовстве. Известное дело, куда правит возница, туда и катятся колёса кибитки.

…Между тем досада ещё долго раздирала его нутро обжигающе-острыми когтями. Как ни старался Тэмуджин её задавить, отвлекаясь разными мелочами, нарочно придумывая себе каждый день множество пустяковых, подчас совершенно ненужных дел и хлопот, она всё скреблась изнутри, не находя выхода, всё зудела и не желала успокаиваться.

С той поры прочно поселилась в нём эта досада. Тэмуджин свыкся с ней, задвинул её в дальнюю щель памяти, туда, где живут мертвецы и нерождённые дети; но даже спустя много трав она нет-нет и вырывалась наружу, и тогда у него начинало тоскливо ныть сердце… Наверное, каждому есть что скрывать в прошлом – такое, без чего было бы намного легче жить. Тэмуджин сознавал: тайная рана будет напоминать о себе до самой его кончины, то зарубцовываясь, то вновь открываясь и кровоточа. И никто не был в силах ему помочь, ибо каждый сражается со своими демонами в одиночку.

***

Время неприметно, как вода сквозь пальцы, просачивалось сквозь будничные дела и заботы; а судьба – уже помимо воли Тэмуджина – вела его к новым свершениям. По степи быстро разнеслась весть о том, что он, сумев собрать в могучий кулак несколько племён, разгромил меркитов. Кому подобное по плечу, если не могучему и неустрашимому воину? Тэмуджин не просто заработал авторитет удачливого предводителя орды дерзких юнцов – теперь многие монголы поверили в его великое предназначение. И к наследнику славы доблестного Есугея изо всех аилов потянулись самые лихие наездники и рубаки, предвкушая новые, ещё более громкие и победоносные походы.

Сила тянется к силе.

Сила подталкивает силу.

Всё больше людских судеб вплеталось в поводья, которые крепко удерживал в руках Тэмуджин. Стали уходить и джаджираты от Джамухи. Его лучшие багатуры! Джамуха гневался, однако не мог воспрепятствовать своим соплеменникам кочевать с кем угодно и куда угодно – ведь это не рабы и не скот, у них нет хозяина.

– Разве анды так поступают? – не раз возмущался Джамуха в кругу своих нойонов. – Быстро же переменилась погода в голове у Тэмуджина! Напрасно я поддержал его в усобице с меркитами. Напрасно не верил людям, говорившим, что он не гнушается подбирать чужое. Теперь вижу: так оно и есть. Бегут воины из чужих улусов – он их принимает. Принесла ему жена меркитское дитя – тоже взял как своего! Говорят, он советуется с Бортэ обо всех своих делах, хотя каждому известно, что женский ум короче лягушиного хвоста. Видно, околдовала она его, из-за этого поглупел Тэмуджин и стал совершать дурные поступки. Зачем мне такой анда?

Злые слова Джамухи верные нукеры передали Тэмуджину, и он, в свою очередь, страшно рассердился:

– Никто не смеет меня так оскорблять!

– Джамуха из тех людей, кому всё скоро приедается, – сказала Бортэ. – Видать, дружба с нами надоела твоему анде.

– Это я уже понял. Раньше, когда я бедствовал, многие тайджиуты откочевали к нему. А теперь не только тайджиуты возвращаются, но и некоторые из джаджиратов уходят ко мне, вот Джамуха и бесится.

– Раз так, не лучше ли откочевать прочь от его улуса, пока не дошло до кровопролития?

– Так и сделаем, – согласился Тэмуджин. – Джаджиратов под рукой анды много, нам пока с ним не справиться. Да и осудят меня люди, если я подниму оружие на своего побратима. Что слова Джамухи? Их в мешок не положишь – ветер унёс, и не осталось следа.

– У хулы длинный язык, но короткие ноги, – успокаивающим тоном заверила его Бортэ. – В степи она нас не догонит.

– И всё же я не забуду анде его хулы. Клянусь: Джамуха ещё пожалеет о том, что посмел попрать узы дружбы и побратимства.

После этих слов он покинул юрту, чтобы отдать распоряжения своим людям относительно предстоявших сборов в дорогу.

Так шестнадцатого числа, в день полнолуния первого летнего месяца, прожив в мире и согласии с джаджиратами один год и половину другого, Тэмуджин отделился от Джамухи и увёл свой улус прочь.

Полдня и всю ночь ехали без сна и отдыха. К тайджиутским кочевьям приблизились в предрассветную пору, когда, подобные призрачным всполохам, первые блуждающие пятна лазури стали проявляться на тёмной кошме далёкого небосвода. К этому времени нешуточно перепугавшийся Таргутай Кирилтух успел кружным путём увести племя в сторону Джамухи – чтобы просить у него защиты.

В одном из покинутых тайджиутских аилов подобрали потерявшегося в спешке маленького мальчика по имени Кокочу:

– Я возьму его себе, – обрадовалась Оэлун. – Пусть растёт вместе с Кучу, вдвоём им будет веселее!

– Бери, – усмехнулся Тэмуджин. – Появится у меня ещё один братец.

Так стало в семье Борджигинов двое приёмышей.

***

Нешуточная новость в считанные дни разлетелась по степи: отныне Тэмуджин и Джамуха – каждый сам по себе.