Ленинградские рассказы

У меня не было никакого желания что-либо рассказывать. Толком все равно ничего не объяснишь. Лучше отделаться каким-нибудь смешным воспоминанием, тем более это и обстановку кого раньше не бывало. Как быть-то теперь?

– Слушай-ка, Мороз (это у нас с Д. общая на двоих кличка, только между нами), вот что… Давай-ка напьемся. Только к тебе не пойдем. Пошли-ка на Аэродром, покажешь хоть мне, где теперь живет Лакей.

Давно я не видел Лакея, хотя впрочем, может и к лучшему, вот что. Мне даже было непонятно, стоит ли напиваться, от жары в прихожей у Д., как уже отмечено, потянуло на сон. На улице наоборот показалось очень холодно, наверно это после тепла так. Смеркаться еще не начало, но чувствовалось, что все к тому идет. А до Аэродрома идти так-то неблизко.

– Вы сами-то тут как, – спросил я приятеля, – что поменялось? Развелся, говорят?

– Такие дела, – не стал отрицать Д., – ну так-то мы опять, видишь, вместе, по идее. Любовь, как говорится, еще жива…

– Ага, понимаю, – вспомнил я цитату.

– Ну да погоди, до добра дело не дойдет, я эту сучку убью рано или поздно. Недавно с Владькой перебрали, пистолет купить хотели, ее застрелить.

Мы вышли на Сибирскую, здесь на тротуарах льда почему-то совсем не осталось. Что-то явно поменялось, только я никак не мог сообразить, что именно. Д. закурил, сплюнул.

– Знаешь такое: «ведьма и осел»? – спросил я, – вот вы с твоим «любимым человеком» как раз…

– Ха-ха, ну да, точно ты подметил, – одобрил мою догадку Д., правильно, Мороз, она точно ведьма! Кстати, у нас еще суд скоро будет, из-за скутера.

– И чего, вы снова вместе говоришь вроде… – не понял я.

– Одно другому не мешает, – усмехнулся Д. – одно другому не мешает…

– Да уж, братан, ты сам и впрямь Мороз, ей богу, – засмеялся и я.

Теперь мы уже прошли по Сибирской до перехода, красно-оранжевое солнце спустилось совсем низко над горизонтом и теперь у нас из ртов вырывались клубы пара, все предметы показались на некоторое время темными четкими и как бы голыми, и я еще раз подумал, что скоро весна. На месте перехода сделали мост, на мой взгляд, это было совсем некстати: и на велосипеде теперь толком не переедешь, и поднимайся восемь пролетов. Я даже немного запыхался, потому что поднимался бегом. Наверху остановился подождать Д. и стал смотреть вниз, на пути. Пахло холодом и креозотом, и скорой весной, всюду вокруг только и было видно, что пром-зоны – заводы, бетонные заборы склады, трубы и так далее. И некая романтика в этом есть, не спорю, люблю я на такие вещи глядеть. Как-то завораживает. Так же, как и на природу, на лес, скажем, или на реку. Все одно, братишка, никакой разницы нет. И внизу под ногами – поезд «товарняк», груженый, кажется, углем (в наступающих сумерках я толком не разобрал). Я предложил товарищу постоять и посмотреть, все-таки здорово смотреть на поезда, особенно сверху. Д. снова закурил, мы стояли и молчали. Мне захотелось рассказать Д. что-нибудь смешное, или сердечное, но стало как-то лень, не знаю, как это чувство называется, когда все кажется ненужным. Потом, когда поезд прошел, Д. сам первый заговорил – спросил меня, вижу ли я какое-то там пятнышко, и указал на сугроб рядом с путями. Понятно, я не видел ничего.

– Собаку сбило, короче, – продолжил Д., – так вот, там в общем… ну если бы днем, так ты б увидел, столько следов вокруг собачьих, типа как похоронить хотели, мне кажется.

– У собак тоже есть гражданское чувство долга перед покойным, – сказал я, – большая хоть?

– Да не то чтобы очень…

Опять стало скучно, если честно, даже захотелось ударить товарища, хоть было совсем не за что. Что тут стоять – идти надо. К Лакею ведь собирались. Эх, ну и ну…

– Айда, Мороз, – позвал я Д., – а Лакей думаешь дома?

Д. сплюнул и поправил капюшон куртки «Аляски» – было явственно видно, что он мерзнет.

– Может, и нет на месте, так то. Не надо было идти.

– Так, а кто предложил, – засмеялся я, – ты же ведь предложил, мне там… – тут я грубо выругался.

– Да пошел ты, так и растак… я сейчас вообще домой пойду.

– Ладно, хватит, – заговорил я примирительным тоном, – айда, все-таки. Какой же ветер поднялся, сука, мать его. Чего же так холодно? Эй, Мороз, чего так холодно?

– Да я-то откуда знаю, а? – заорал было Д., а потом, сообразив, на что я намекаю: – ну-ну, так тебе и надо!

Черт, стало почти совсем темно, хотя стояли мы не так уж и долго. И очень холодно, и совсем плохо видно. У меня из головы не выходила история про собак, хоть она и не имела ко мне никакого отношения. Чертова жизнь, что тут будешь делать.

Мы спустились с моста, и пошли по пром-зоне. Дорога была скользкая (видно здесь ее не посыпали гравием, в темноте я так и не понял), так что пару раз товарищу пришлось удержать меня за плечо. Один раз он сам чуть не упал.

На Барышникова я вдруг вспомнил, что надо зайти в магазин за выпивкой и закуской.

– Ты не смотри, что круглосуточный, теперь новый закон есть один, после десяти не продают.

Смотри-ка ты, а я и не знал. Что ж, мы взяли несколько бутылок пива, три энергетических напитка и копченую курицу, положили все в два больших черных пакета. Я решил, что этого будет более чем достаточно, если Лакей один, а если нет, действовать все равно придется по обстоятельствам.

– Ну а если этот дебил ушел из дому, все-таки? – спросил я.

– Не знаю я, не знаю. Давай, короче, пошли.

Подъезд у Лакея тоже оказался закрытым, к тому же без домофона. Ну и дела, подумал я, даже на Аэродроме все заперто, скоро и в бараках подъездные двери закрывать начнут. Д., оглядевшись по сторонам (вокруг никого не было видно) и, немного не рассчитав, с такой силой дернул дверь, что она, внезапно с грохотом распахнувшись, уронила его в снег. Я немного испугался, что кто-нибудь может проснуться. В подъезде было не в пример холодно и неуютно, со стен всюду лоскутьями слезла краска, батареи не грели. На стук – звонка у Лакея нет – вышла мать, она так изменилась, что я даже испугался: лицо обрюзгло, под глазами мешки, вроде бы даже немного облысела. Она самым недовольным голосом спросила, чего нам надо в такой поздний час. Видимо, с похмелья, решил я.

– Какой, к черту, поздно, Ольга Васильевна, сейчас и семи нет, – заговорил я, – вы меня что, не узнаете?

– Как тебя, алкоголика, не узнать, – огрызнулась эта тетка, и я заметил, что и голос у нее совсем изменился, – чего вам надо, спрашиваю?

Как будто не понятно, что нам надо Лакея. Все-таки, еще постояв в дверях и посетовав, она позвала сына. Тот так исхудал, что и поверить трудно, лицо чуть ли не синее, язык еле поворачивается во рту. Голос еще грубее, чем прежде. Все-таки, по-моему, увидев меня, он немного сдрейфил. А может, и нет, трудно вот так сказать, наверняка.

– Ну что, Коля, рад хоть меня видеть? – насмешливо спросил я, протягивая руку, – чего стоишь с таким убитым видом?

– Рад, конечно, – заговорил Лакей, – чего это вас… это, чего вас притащило-то в такую темень?

Можно подумать, он и не рад, что к нему с выпивкой заявились. Ну да его не переделаешь, такой уж человек.

– «Водки выпить надо, старичок», – к месту вспомнил я, – ты, Мороз, хоть помнишь, откуда это?

– Да помню, помню, – заторопился, как всегда, Д.,– давай, Коля, выходи, или чего там. А, лучше, может, к тебе зайдем, а то не на улице же, сука, стоять. Холодно ведь.

– Колюня, давай-ка к тебе зайдем все-таки, действительно, вот что, – предложил я, открывая энергетик, – ты такие штуки пил когда-нибудь? В Константинополе я пристрастился к этому зелью…

Да уж, лучше конечно зайти, хотя дома мать, но ее можно подкупить выпивкой – старый трюк. Но она, опять же, способна своим нытьем любому настроение испортить, а как Лакей заснет, или выпивка кончится, так и выгонит.

– «Ягуар» что ли? Пил конечно, полная…, – тут Лакей выругался, – короче, идите-ка по добру, по-здорову. Видите же, мать дома, что я сделаю…

Ну и дела. Все же, с помощью обещаний и полусерьезных угроз нам с Д. удалось уговорить Лакея впустить нас, потом еще мы довольно долго спорили с матерью, даже пришлось отдать ей коктейль, который я предназначал для Лакея:

– А это Вам, Ольга Васильевна я специально привез, видите, эта штука у нас не продается, полторы тысячи стоит, – заверил я.

– Знаю я ваши уловки. Это, они здесь вон в круглосуточном продаются, стоит рублей шестьдесят, точно не больше.

– Эх, стреляного воробья не проведешь, – поддельно восхитился я ее проницательности.

Потом мы сели вчетвером на кухне, и, выпив по коктейлю, перешли на пиво. Не надо бы, конечно, смешивать, ну да ладно. Я рассказал несколько смешных историй, в которых выставил себя в самом незавидном и комичном положении. Стало немного легче, и развязался язык. За окном было черным черно, и воняло табаком и псиной, оказывается, Лакей завел овчарку:

– У вас у самих вечно поесть ничего нет. Куда вам еще такой прожорливый и здоровый пес, – поразился я.