Зивелеос. Книга первая

– А за тот, который случится с ними, если они появятся на вашем пути снова. Но не будем о грустном, Таня. Идите в ванну, позвольте розам и вашему личику насладиться водой. Я пока познакомлюсь с документами этих типов. А придёт бабушка, начнём знакомиться. Только Таня, – остановил он девушку, взявшую цветы и направившуюся к двери ванной комнаты, – не называйте меня Зивелеосом, пожалуйста. Моя фамилия Самолётов. Я журналист газеты, которая, как я заметил, лежит у вас на самом видном месте.

Таня Иволгина была умной девушкой. Она подозрительно посмотрела на её нового спасителя и нехотя кивнула головой. Обманывать её не учили. Но как много ещё уроков должна была преподнести ей жизнь, кто мог сосчитать? До конца своей жизни, до её последнего мига, люди учатся жить, люди получают новые уроки.

ФСБ может вычислить каждого

Николай вышел от Тани, но мысленно продолжал оставаться с нею, где только что сидел за столом, подливая бабушке и внучке шампанское и с радостью поддерживая разговор с милыми женщинами. Сам выпил пару рюмочек коньяка, доказав тем самым хозяйкам, что есть мужчины, которые будучи крепки телом не обязательно крепко пьют даже за чужой счёт.

Покинув, полюбившуюся сразу квартиру, в которой было тепло сердец и настоящий семейный уют, Самолётов шёл домой, будучи совершенно не в силах оторваться от этих впечатлений. Девушка настолько очаровала молодого поэта, что стихи рождались в голове сами собой.

Глаза причалили к печали,

Впустив в себя озёра слёз.

И я свидетель их нечаянный

Всё не могу решить вопрос:

Откуда в этой сини сила?

Чем так маняща глубина?

Или нечаянно приснилось,

Что синь в кого-то влюблена.

И оттого она так плещет

Волнами жалобной тоски,

И вздрогнули, рыдая, плечи,

Тоску терзая на куски.

Мелодичный звонок мобильного телефона пропел несколько раз, пока Николай осознал, что его вызывают. Достав из внутреннего кармана пиджака трубку, он нажал на кнопку разговора и услышал голос Маши:

– Ты на месте?

Она уже ждала, нужно было поторопиться. Пришлось оторваться от взлёта поэтического настроения и вспомнить земную реальность. Возле дома стоял наблюдатель, делающий вид, что рассматривает рекламу на стоящем рядом высотном доме. Николай спокойно, не пытаясь прятаться, вошёл в подъезд. Схема дальнейших действий была давно продумана.

Оказавшись в квартире, включил свет, быстро переоделся, заменив костюм на синие джинсы и синюю бейсболку, надел лёгкую фуражку и, оставив свет включенным, запер квартиру. По приставной лестнице поднялся на чердак. Длинное конусообразное чердачное помещение было единым на весь дом, так что перебраться от одного подъезда к другому по чердаку не представляло никакого труда, что и сделал Николай. Выйдя с противоположного конца дома, он свернул за угол, проскочил через несколько проходных дворов и оказался прямо возле машины, стоявшей в воротах огромного кирпичного здания. За рулём сидела Маша.

Николай впрыгнул на заднее сидение, и автомобиль марки Жигули отправился в путь.

– Докладывай, – приказным тоном сказала Маша.

Стихи сорвались с уст Самолётова против его ожидания:

– Глаза причалили к печали…

Когда он произнёс последнюю строку и замолчал, машина резко затормозила на красный свет, и Маша обернувшись сказала ровным голосом:

– Я всё поняла, Коленька, ты влюбился, – и оборотившись опять к дороге и светофору, она продолжила: – Это не есть хорошо, как стало модно говорить. Но по своему опыту знаю, что сие неизбежно в какие-то моменты, а главное – c этим ничего нельзя сделать. Как биолог, я понимаю прекрасно сущность этого явления, но как женщина принимаю твоё новое состояние с трудом. Не то что согласна, а вынуждена примириться. – Светофор доброжелательно вспыхнул зелёным светом, радостно заурчав, машина плавно понеслась вперёд. – Мне хотелось, я этого не отрицаю, чтобы ты влюбился в меня, и всё вроде бы к тому шло. Мы чудесно ладим с тобой. Я бы и не говорила сейчас о своих чувствах, если бы не твои сегодняшние стихи, написанные, как я понимаю, неожиданно и не мне. Глаза у меня далеко не голубые, а очень даже карие, то есть такого цвета, который не вызвал в твоей душе поэтического отклика. Всё понимаю и поднимаю лапки вверх.

Маша оторвала на секунду руки от руля и тут же услышала нечто вроде замечания:

– Извини, Машенька, я прослушал, что ты сейчас говорила, но, пожалуйста, не отвлекайся от вождения. Улицы Москвы – это серьёзно.

– Вот и поговорили, – изрекла Маша. – Он ничего не слышал, хотя я откровенно признавалась в любви. Чудненько.

Напряжённые городские улицы с бесконечными перекрёстками сменились загородным шоссе. Вскоре автомобиль свернул с трассы и долго петлял по неширокой просёлочной дороге среди лесочков и заброшенных полей пока не въехал в густой ельник и затем взобрался на пологий лесистый холм, на вершине которого внезапно открылась большая поляна. Здесь давным-давно была метеостанция, о чём говорила широкая площадка с сохранившимися маленькими деревянными домиками на курьих ножках, в которых некогда присутствовали приборы для измерения влажности воздуха, определения осадков, направления ветра, температуры и всего того, из чего складывались данные для построения кривых изменения погоды.

На краю поляны стояло небольшое кирпичное сооружение. Здесь располагалась некогда метеорологическая лаборатория научно-исследовательского института, давно приказавшего долго жить по причине отсутствия государственного финансирования. Строить здесь дачу или какое-либо другое сооружение для отдыха не имело смысла из-за отсутствия в окружности нескольких десятков километров приличного водоснабжения и электричества. Поэтому участок был давно продан практически за бесценок какому-то чудаку. С того времени участок внешне почти не изменился. К пейзажу добавились лишь двухметровой высоты металлические прутья, вбитые в землю на одинаковом расстоянии друг от друга по периметру всего участка, да три ряда проводов, натянутые между ними в виде примитивного ограждения. И казалось смешным, что при таком ненадёжном заборе въезд на саму поляну нужно было осуществлять через массивные ворота. На доме с момента прекращения использования его в качестве лаборатории для метеорологических исследований появилась только одна дополнительная антенна, которая специалистам показалась бы несколько странной тем, что напоминала собой устройство как для приёма радио волн, на что указывали проволочные метёлочки и металлические рёбрышки, так и телевизионных каналов, что угадывалось по трём дискам, называемым обычно тарелками спутникового телевидения, но существенно отличающимся своей конструкцией от продающихся в магазинах.

Подкатив машину к Воротам, Маша достала из сумочки небольшое устройство чёрного цвета, умещавшееся свободно в ладони девушки, направила его на ворота и нажала кнопку. Ворота были не совсем обычными. Сначала поднялась средняя узкая часть, открывая отверстие достаточное для прохода лишь для одного человека. Она поднялась на высоту подъехавшего автомобиля. Затем стали разъезжаться в стороны боковые половинки, остановившие своё движение, как только проём оказался подходящего размера для въезда. Можно было подумать, что ворота сами определяют габариты того, кто собирается через них пройти, и открывают для него минимально необходимый проход.

Миновав линию ворот, Маша резко повернула автомобиль направо на неширокую бетонированную площадку, которая перед ними плавно стала проседать, открывая въезд в хорошо освещённый подземный гараж весьма просторный даже для трёх легковых автомобилей и одного бульдозера, с помощью которого, очевидно, и строилось это сооружение. Съезд, по которому только что опускалась машина, возвратился в своё прежнее положение, не оставив на себе и следа от чьего-либо пребывания.

Достав пакеты с едой из багажника Жигулей, Маша и Николай поднялись по лестнице прямо в дом и направились прежде всего на кухню, где их встретила миловидная пожилая женщина с округлыми формами тела и полным улыбающимся лицом. При виде молодых людей она сразу зачастила словами:

– Ах, вы мои милые, как же я рада вас видеть. Особенно нашего редкого гостя писателя. Ой, а зачем же вы с пакетами? Что я сама с Алёшенькой не съезжу? У вас и так забот полон рот.

А молодые, приветливо обняв тётю Катю, поспешили в гостиную, где из деревянного кресла качалки навстречу поднялся седой, как лунь, с бородой по пояс, но ещё крепкого вида старик.

– Знаю, всё знаю, не рассказывайте, – остановил он хотевших было заговорить Машу и Николая. – Слушал внимательно и полу любовную сцену в дороге и исключительно лирическую семейную встречу в квартире Тани Иволгиной.

Эти слова были не новостью, а простым напоминанием о том, что у Николая в пиджаке был спрятан микроскопический микрофон со столь же миниатюрным передатчиком, позволявшим Тарасу Евлампиевичу Наукину следить за всеми перемещениями Николая на случай необходимости чрезвычайной помощи.

Микрофон был и в машиной машине. Вне наблюдения Николай оказывался очень короткое время, когда находился в спортивном костюме на улице без транспорта.

– Садитесь, – гостеприимно показывая рукой на другие кресла, сказал старик, после тёплых объятий с девушкой и юношей. – О любви пока не будем говорить, поскольку она как тайфун приходит, не спрашивая, и… ту он запнулся, видимо, хотев сказать, что и уходит любовь подобно тайфуну, но решил, что такое продолжение будет не к месту, поэтому сказал другое: – Ты лучше, Николай, скажи мне, что думаешь обо всём этом. Я слышу всё, но не вижу лиц, так что мой анализ может оказаться не полным, а стало быть, и не точным. Кроме того важно, что ты сам думаешь обо всём этом. Так что послушаем сначала тебя, пока Катюша нам готовит ужин.

Николай откинулся спиной на своём кресле-качалке и оно повалилось назад, возвратилось вперёд, стремясь вывалить седока, снова назад, ещё раз вперёд, пока колебания не затихли, давая возможность говорящему спокойно сосредоточиться. Самолётов сложил ладони и задумчиво упёрся пальцами обеих рук в подбородок. Глаза его уставились в потолок, который, как и стены, был обшит деревянными рейками, закреплявшими широкие полосы фанеры. Фанерные листы прятали за собой утепляющую звукоизоляционную набивку. Поэтому в помещении было не только тепло, но и совершенно тихо. Сюда не доносились звуки даже из находящейся по соседству кухни, в которой в это время вероятнее всего гремели кастрюли и шкворчала сковорода.

– Мне кажется, – раздумчиво сказал Николай, – что меня скоро вычислят. Самое первое моё возвращение домой в полной амуниции до сих пор не даёт покоя генералу Казёнкину. Я, конечно, отбиваюсь спокойно пока, но так же, как мы не предусмотрели пьяного мужика возле самого дома, на которого я мог легко наступить, так же не исключены другие случайности.

– Ты боишься? – прервал рассказчика старик, не глядя на него, и медленно поглаживая бороду.

– Ни единой клеточкой моего организма, – ответил моментально Николай. – Тарас Евлампиевич, не забывайте, что я десантник.

– Извини, пожалуйста. Это я так, чтоб уточнить, – буркнул дед.

– Страха никакого нет, но предусмотреть нужно всякие ситуации.

– С эти мы не спорим, давай дальше.

– Тот факт, что я турнул двух денежных воротил – это капля в море и погоду не сделает. Напугать их удалось. Другие тоже испугаются, но ситуацию в стране это никак не изменит. Олигархи живут не только в Москве. Кроме того, Утинский и Рыжаковский, умчавшись за рубеж, прекрасно будут стричь деньги и оттуда, грея свои откормленные туловища где-нибудь на Канарах, в Греции или Австралии. Не трудно найти их и там, но они не одни в этом мире. Справочники адресов московской элиты у меня есть, добраться до многих я смогу, но что это в сущности даст?

Николай опять качнулся в кресле, в раздумье прикрыв глаза.