Зивелеос. Книга первая

Самолётов кивнул, соглашаясь.

– Разумеется нет. Но, когда я второй раз раскрыл аппарат, то обратил внимание на лишнюю детальку в нём, которую сначала не заметил. Вам ведь известно, что я служил в ВДВ, а там у нас кроме физической подготовки были и некоторые специальные занятия. Знакомили нас, в том числе, немного и с жучками, которые устанавливаются для прослушивания разговоров секретными службами. Я, правда, давно забыл эти уроки: не приходилось в жизни сталкиваться с ситуациями, которые отрабатывались на случай военной обстановки, и не думал, что меня могут прослушивать. А тут смотрю – жучок. Хотел вам сразу принести, да закрутился со срочными заданиями. Журналиста ведь, как волка, ноги кормят.

Самолётов достал из внутреннего кармана пиджака конверт и положил на стол перед генералом, лицо которого внезапно посерело. Майор Скориков опустил голову, уставившись глазами на неизвестно откуда взявшееся на брюках пятно. В конверте, безусловно, лежал тот самый жучок, который был установлен у журналиста. Назревал скандал.

Генерал взял конверт и, не дотрагиваясь пальцами, выбросил устройство на стол. Посмотрев на него, как бы в первый раз видя, наконец, сказал:

– Это любопытно. Действительно, похоже на подслушивающее устройство. Но надо будет проверить. Мы это сделаем срочным порядком. И давно оно у вас, как вы думаете?

Генерал вложил в вопрос как можно больше искренности, на что журналист ответил не менее простодушно?

– Откуда же мне знать, товарищ генерал? Телефон старый. Может, жучок этот с самого начала здесь стоит. Я к телефону своему никогда раньше не притрагивался с момента переезда в эту квартиру. Возможно, что это кто-то предыдущим хозяевам пилюлю подсунул. Первой мыслью у меня было выкинуть эту чертовину, а потом решил всё-таки принести вам. Не лично, конечно, – подчеркнул Николай, глядя в глаза генералу, – а в вашу службу.

– Это вы правильно сделали, что принесли нам, – согласился сразу генерал. – Мы всё проверим. Действительно устройство могло быть установлено давно. Оно, скорее всего, и не работает. Но следует убедиться. В одном вас хочу заверить, что к вам у нас никаких претензий, а потому мы этого сделать не могли. Да и не в наших правилах вмешиваться в личную жизнь человека. Вы же знаете, какой был поднят шум по поводу жучков в американском посольстве? Так то ж официальная организация! – патетическим тоном воскликнул генерал. – А тут частное лицо. Это запрещено законом. Но на всякий случай, – голос генерала зазвучал очень дружелюбно и даже как-то отечески, – мы постараемся проверить, кого могла заинтересовать ваша жизнь, если это устройство не старое. Вы сами ничего не можете предположить? – и Казёнкин посмотрел на журналиста, словно действительно ожидал от него помощи в этом вопросе.

Николай сделал вид, что обдумывает ответ. Он прекрасно знал, когда был установлен жучок. Игра, которую разыгрывал генерал, становилась смешной. «С другой стороны, – подумал Николай, – это грустно. Со стороны ведь может показаться, что генерал на самом деле печётся о справедливости, о праве человека на личную жизнь, о законности. Но поступает он наоборот, и упрекать его в этом нельзя. Такая у него работа. Не будешь подслушивать, подсматривать, как же ты обнаружишь тех, кто тоже нарушает законы, пользуясь теми же методами? Разница лишь в том, что преступник преступает закон в целях получения личной выгоды, а те, кто с ними борются, преступают закон, по идее, ради народа, интересы которого они призваны защищать. Вопрос в том, делается ли это всегда ради народа? Эта дилемма испокон веков стояла перед человечеством. Меняются времена, а ложь и правда во имя справедливости всегда спорили межу собой, как оставалось понятие справедливости относительным в зависимости от того, кто говорил о справедливости – обвиняемый или обвиняющий».

– Нет, пожалуй, я не помогу вам, товарищ генерал. Только могущественные организации обладают возможностями использовать столь дорогостоящее оборудование. Я мог, конечно, своими статьями наступить на хвост мафиозным структурам, но вряд ли до такой степени, чтобы им нужно было следить за каждым моим шагом. Скорее всего, тут какая-то ошибка.

Генерал в раздумье поднялся и сделал несколько шагов по кабинету. Его интересовало, знает ли что-нибудь журналист об ограблениях Рыжаковского и Утинского. Газеты пока не писали об этом.

– А что вы думаете о наших финансовых магнатах? Не могут ли они иметь что-то против вас? – спросил он осторожно.

– Не думаю, – сразу ответил Самолётов. – Я слышал, что Утинский и Рыжаковский неожиданно укатили за границу. Об этом говорят, но это не моя тема. Экономическими вопросами занимается у нас другой сотрудник. Я больше по социальным темам и экстремальным ситуациям таким, как Зивелеос, например. Вы же собираетесь решить эту проблему?

– Ну а как же? Каждый бандит должен отвечать за содеянное. Ответит и этот.

– А вы уверены в том, что это бандит?

– Пока других предположений нет. Изъятие денег насильственным путём иначе не называется.

– Если это не экспроприация, – заметил Самолётов.

– Ну, вашу точку зрения мы читали в газете, – с долей ехидства ответил Казёнкин. – Вы готовы сделать из этого преступника национального героя. Ваш пафос влияет даже на академиков.

– А вы разговаривали с академиками на эту тему?

– Да, представьте себе, не сидим, сложа руки. Интересуемся, что думает наука по этому поводу.

– Ну и что же они говорят? Предложили что-нибудь?

– Увы, нет, – с явным огорчением в голосе сказал генерал.

– Неужели же академики не могут хотя бы предположить, в чём секрет Зивелеоса? – почти равнодушно спросил Николай. – Что же у нас за наука такая?

– Да нет, предположения они, конечно, делали. Академик Сергеев даже вспомнил, что его коллега занимался вопросами концентрации энергии. Но, к сожалению, не знает, где сейчас этот человек. И всё же мы найдём его, и будьте уверены разгадаем эту шараду. Писать, правда, об этом не надо, – спохватился вдруг генерал, заметив, что неожиданно вопросы стал задавать журналист, а он отвечать и сказал уже то, о чём следовало бы умолчать. – Я прошу вас правильно понять. Мы беседуем со специалистами, но не всё следует знать широкой публике до того, как раскроется дело. Надеюсь на ваше благоразумие. Наш с вами разговор пусть будет сугубо конфиденциальным.

– Согласен, но могу я написать, чтобы успокоить общественность, о том, что вами всё делается вплоть до привлечения научной мысли?

Такому предложению генерал возражать не мог. Однако чтобы переломить ход беседы в свою пользу, он попытался овладеть инициативой задавания вопросов.

– Николай Степанович, – генерал назвал Самолётова по имени и отчеству, – демонстрируя явное уважение и как бы даже примирение с журналистом, с которым до сих пор говорил безо всякого обращения по имени, – давайте, как говорится, сделаем баш на баш. Я ответил на ваши весьма специфические вопросы, а вы в ответ удовлетворите, пожалуйста, моё простое любопытство, если не трудно. Как вы, молодой человек, живёте вообще? Я имею в виду, как вы обходитесь без женщин? Вы как-то нам сказали, что провели ночь или часть ночи с какой-то Машей, но, мне кажется, вы с нею после этого не встречались больше. Материалы в газету от вас она перестала носить? А прежде вроде бы помогала. Вы поругались с нею или разошлись, не знаю, как сказать корректнее? И где же всё-таки она живёт, вы нам так и не сказали в прошлый раз.

Самолётов внимательно дослушал генерала и вдруг откровенно рассмеялся во весь голос, приведя в замешательство обоих офицеров, обменявшихся быстрыми удивлёнными взглядами:

– Вы меня рассмешили, товарищ генерал. Во-первых, вопрос, который вы задали, к корректным никак не отнесёшь. Он бестактен по своей сути. Какое вам может быть дело до моей сексуальной жизни? Но я догадываюсь, что безопасность народа имеет дело со всеми нюансами человеческих отношений. Если бы я был врагом народа, то, разумеется, всё это имело бы значение для следствия и, возможно, даже для расследования. Я врагом себя не считаю, однако, коли вас заинтересовала моя подруга, то удовлетворю ваше любопытство в порядке, как вы сказали, возмещения долга, то есть баш на баш, тем более, что ничего особенного в этом нет, если разобраться. Да, Маша уехала к своей тётушке или близкой знакомой на дачу в район Калуги, кажется. Меня туда не приглашали пока. Вот я и обхожусь без неё. Собственно говоря, если я и просил когда-то её помочь отвезти материал в редакцию, то отнюдь не потому, что это было жизненно необходимо для дела, а ради того, чтобы она почувствовала, что может быть полезной для меня. Это элементарная психология. Она мне оказывает маленькую услугу, а за это я становлюсь как бы её должником, в связи с чем она имеет право требовать от меня, чего сама хочет. Тогда-то она и просит от меня того, что хочу я. Вот такая игра.

– Смотри ты! – удивился генерал. – Сколько жил, а не знал такой системы соблазна.

– «Век живи – век учись» гласит народная мудрость, – снова засмеялся Николай. Сейчас я, например, от вас собираюсь поехать к Татьяне Иволгиной. Вы же не станете сразу спрашивать, почему я не женюсь на ней, по той лишь причине, что мы встретились?

– Это почему же вы к ней собрались? – обеспокоено спросил генерал.

– Всё потому же, по заданию редакции.

– Как так? Ведь о ней пишет ваш коллега Пригоров, если я не ошибаюсь. А вы же с ним друзья? Разве я не прав, товарищ майор, – обратился вдруг Казёнкин с вопросом к молчавшему всё это время майору Скорикову.

Тот от неожиданности обращения к нему да и от долгого вынужденного молчания стал прочищать горло покашливанием и только после этого ответил:

– Конечно, это выглядит странным. Всем известно, что если один корреспондент начинает тему, то он её и доводит до конца.

Николаю опять неудержимо хотелось рассмеяться, но он сдержал в этот раз порыв и ровным спокойным голосом с нотками искреннего удивления сказал:

– Я не уверен, что в столь уважаемом кабинете, занимающемся вопросами безопасности государства, могут серьёзно говорить о столь небольшой проблеме сугубо производственного характера, как то, кого посылать для написания одной или другой статьи. До сих пор мне казалось, что это является прерогативой главного редактора газеты.

То ли уловив нотки иронии в словах журналиста, то ли просто утомившись от необходимости играть в либерала перед этим юнцом, но Казёнкин ощутил в себе новый прилив гнева на всю пишущую братию, которую давно следовало бы, по его мнению, приструнить, и он решил показать Самолётову, кто всё-таки здесь хозяин.

– Я позволю себе, – начал он, сдерживая с трудом, закипавшую внутри ярость, – позвонить вашему главному, чтобы получить ответ на вопрос, который задал, кажется совсем напрасно, вам.

Генерал перелистнул несколько страниц настольного календаря, нашёл там нужный номер телефона и позвонил.

– Семён Иванович? Добрый день. Казёнкин беспокоит… Вспомнили? Вот и прекрасно. У меня к вам небольшой вопрос. Вы давали сегодня задание вашему сотруднику Самолётову написать какой-нибудь материал?… Даже два? Какие, если не секрет?… Ага, понял… понял. Ну, по первому материалу он уже здесь, мы поговорили немного, остальное он получит в нашем пресс-центре, если нужно, а по второму я бы хотел уточнить. О девушке, по-моему, писал ваш другой сотрудник Пригоров, почему вы решили поручить этот материал Самолётову?

Ответ главного редактора на поставленный вопрос заставил генерала сжать зубы так, что желваки на скулах вздулись и нервно запульсировали. Он никогда не решился бы пересказать присутствующим в кабинете услышанную в ответ спокойно произнесенную, но колкую тираду слов:

– Товарищ генерал, я не хочу, чтобы меня сняли с работы, как вас, указом сверху, поэтому я никому не позволяю вмешиваться в мою собственную компетенцию. Самолётов один из лучших моих сотрудников. Да, Олег Пригоров написал о Тане Иволгиной то, что смог обычный журналист, но он ничего не рассказал о её чувствах, переживаниях, кроме того, что ей было страшно. Самолётов обладает талантом выуживать из любого человека даже то, что тот сам в себе не замечал. Он и от вас сможет узнать то, что вы не собираетесь ему рассказывать. Так что прошу вас не вмешиваться в мои дела. Я направил Самолётова, стало быть, так надо по работе. У нас задания не покупают за деньги или особые услуги редактору. Мы ценим людей по их реальным делам. Всего хорошего!»

Опустив трубку телефона рядом на саму панель, не попав в гнездо, генерал молчал несколько минут, пытаясь сдержать дрожь в руках. В ответе его поразило несколько моментов. Первое то, что с ним говорили не то чтобы как с подчинённым, но как с человеком, отринутым от власти, то есть ни с кем по должности. Понятно, что так мог говорить только тот, кто чувствовал свою силу. Ему вспомнилось, как партийный лидер Горюшкин прямо обратил его внимание на то, что главный редактор газеты почти наравне с лидером, поскольку является членом политбюро. Другое взвинтило то, что в редакции не покупают задания за деньги. Редактор намекал вроде на то, что в их правоохранительной системе что-то покупается? Если он такое имел в виду, то это наглость. Мало ли что здесь есть, но надо же доказать. Хотя, может, этого редактор и не имел в виду, а Казёнкину так показалось, потому что есть на самом деле? Вот же сложность. Не знаешь обижаться или нет на такие слова. Ну и самое главное, что ударило прямо в болевую точку, это слова о том, что Самолётов умеет выуживать то, что ему не собираются говорить. Уж как ни крути, а так оно и есть. Только что генерал убедился в этом, когда ни с того ни с сего рассказал Самолётову о разговоре с академиком. Кто его дёрнул за язык? Неужели бывают люди с природным даром гипноза? Может, именно такой Самолётов?

Услышав, наконец, доносящиеся короткие гудки из неправильно положенной трубки, генерал поправил её и, прерывая затянувшееся молчание, сказал:

– Кажется, я в чём-то был не прав. Прошу простить, если обидел ваше литературное самолюбие или что-нибудь другое. Можете быть свободны. Но мы ведь его и не вызывали? – обратился снова к майору генерал.

– Никак нет, товарищ генерал, – по военному ответил Скориков.

– Тогда проводите, пожалуйста, господина журналиста до самого выхода из здания. Мы ведь расстаёмся друзьями? И я надеюсь, уважаемый Николай Степанович, что вы из вашей природной деликатности, не забудете о нашей договорённости сохранить конфиденциальность нашей сегодняшней беседы. В противном случае мне пришлось бы брать с вас подписку о неразглашении.

– Будьте спокойны, Алексей Фомич, – Николай взаимно решил назвать генерала по имени и отчеству, – я своё слово держу. То, что я узнал лично от вас, в прессу не попадёт и распространения не получит.