Великое сидение

– Не знаешь, к кому обратиться? Да к Монсу. Он хотя и подлой породы, но продувной, ловкий немец, самый близкий человек у царицы… – И в добавку к сказанному еще несколько шепотливых слов.

– Гляди ты, чего достиг!

– Ему от нее ни в чем нет отказа. Верно тебе говорю. Ты только не поскупись, а он и не такие дела обделывал, стоит ему про то ей сказать.

Именно так и было. В затруднительных случаях Монс обращался к ней, к своей Катрин, которая не имела твердости устоять против его просьбы; в случае надобности, для успешного решения дела, сама обращалась к Петру, а тому не хотелось отказывать дорогой своей Катеринушке, дружку сердешненькому.

Письма-просьбы одно за другим поступали в канцелярию придворных дел на имя Монса, и в них после велеречивого обращения к великочтимому милостивцу излагалась самая главная для него суть: «В надежде, что по вашему ходатайству мы удостоимся жалованной грамоты, и потому просим вас милостиво принять благодарственные наши презенты… Имеем честь вас уверить, что обещанная нами благодарность будет вручена вам незамедлительно, как только… Что мы давали, того изволь с нас хоть вдвое взять, только высвободи малого от того заморского учения… Сотвори ко мне милость, доложи мое прошение без промедления, за что не погнушайся взять сто рублев… А что обещал вашей высокой милости брат мой, к тому и мною для вас приготовлено триста. Вспомогните нам, за что весьма останемся вашими молителями и рабами…»

Астраханский губернатор Артемий Волынский благодарил государыню за ее милость к нему арапкой с нарожденным арапчонком, а Вилима Монса – лошадью с серебряным мундштуком и турецким седлом. Послал еще «от простоты душевной и своего усердия» астраханской дичи – фазанов да кабаньих поросят со строгим наказом служителям, чтоб все вживе и сохранности было.

По Волге из Астрахани сии подарки доставлены.

Князь Андрей Черкасский, вопреки повелениям царя, уклоняется от государственной службы, возымев желание побарствовать в своих вотчинах, а для ради того просит любезного Вилима Ивановича «подать руку помощи». А чтобы рука протянулась охотнее, присылает позолоченную бахрому на камзол, и поскольку сие письмо доставляется на отменном иноходце, то князь просит насовсем оставить коня в его, Монсовой, конюшне.

У ее величества государыни просит похлопотать о себе обер-гофмейстер двора курляндской герцогини Петр Михайлович Бестужев. Хочется ему получить титул и звание тайного советника, что приравнивается к партикулярному генералу. «За которую вашу, моего государя, милость, – пишет он Монсу, – доколе жив, служить во всем к вашему удовольствию стану». Попутно сообщает, что митавский сапожник сделает не менее полдюжины башмаков, как того желает Вилим Иванович, он, Бестужев, самолично убедился, что колодки сапожником не перепутаны, башмаки будут в самую пору по ноге, и теперь близкими днями посылка доставится в Петербург.

Ну, только из-за башмачной посылки да одной словесной благодарности не для чего себя хлопотами утруждать, и лучше оставить его письмо без внимания. Пускай ждет да надеется генеральство себе получить, не к спеху оно ему.

А уж как бы хотел Петр Михайлович войти в дружбу с Монсом! Известно было гофмейстеру, что наведывался в митавский замок Вилим Иванович, где на короткий срок амур сближал его с герцогиней, – что ж, в этом Петр Михайлович видел пользу и для себя: вроде как под амуровым покровительством создавался тройственный их союз, и гофмейстер расшаркивался перед Монсом в предложении своих услуг на случай, ежели, например, Вилиму Ивановичу надумается еще и еще посетить Митаву для ради приятного свидания с герцогиней, предварительно уведомив о том. «Извольте, государь мой, поверить мне, – писал гофмейстер Бестужев, – что я зело обязуюсь верным к услугам вашим быть при вашей корешпанденции. Извольте оные письма ко мне при всеприятном вашем писании присылать; я оные в надлежащее место верно и во всякой сохранности передавать буду, понеже мне оное известно, и весьма секретно вас содержать стану».

Ищет благосклонности Монса и сын Бестужева – Алексей. Не получив в свое время от царевича Алексея ответа на предложение своих услуг, младший Бестужев выражает горячее желание служить государыне, о чем и уведомляет Монса.

«Теплого местечка захотел, но обойдемся без такого слуги», – с озлобленным пренебрежением разрывает Монс его письмо. Смешно было бы способствовать приближению к Катрин этакого хлыща!

Не к лицу всесильному Вилиму Монсу быть ходатаем по каким-либо мелким делам, сулившим малый профит. Такие просьбы, как объедки с его барского стола, могли подхватывать появившиеся у него подручные.

«Любезный братец! – пишет сестра Матрена ему из Москвы. – Князь Алексей Григорьевич Долгорукий просит, чтобы я тебе напомнила помочь ему завладеть в суздальском Галиче вымороченным имением. Скажи о том матушке-государыне, да и распорядись сам для князя».

Силен Вилим Монс, очень силен. И эта его сила – в незатухающей любви к нему Екатерины да в послушании царя Петра дорогой своей супруге. Могущественной царской силой ловко владеет Монс.

Все больше было изустных и письменных просьб, а тут еще одолевали заботы о постройке большого собственного дома с конюшнями и другими надворными постройками, надо было продолжать вести наблюдение за поместьями царицы, а самая главная забота – быть бессменным ее фаворитом. Надо было Монсу срочно подыскивать себе помощника по канцелярии, который занимался бы приемом челобитных, проверкой отчетов управляющих, составлением докладов, – словом, был бы секретарем и исполнителем разных поручений. Монсу порекомендовали для этого хорошо грамотного, знающего немецкий язык, разбитного человека, бывшего служителя покойной царицы Марфы Матвеевны, а потом писца у ее брата адмирала Апраксина – Егора Столетова.

Встретились они, поговорили и остались вполне довольны друг другом. За свое новое служебное место Столетов заплатил Монсу пищалью в шесть червонцев, бутылью венгерского вина, английскими шелковыми чулками и лисьим мехом стоимостью в двадцать рублей и стал именоваться «канцеляристом корреспонденции ее величества». Канцелярист скоро понял, для чего он нужен своему патрону, и не замедлил закрепить за собой права, обозначавшие степень его власти и значения. Он составил инструкцию, чтобы руководствоваться ею в служебных делах, и Монс ее утвердил. Всеми приходящими и исходящими письмами ее величества будет ведать он, канцелярист, и никого другого к ним не допускать; входить в соглашения с просителями (разумеется, более мелкими) относительно презентов; напоминать патрону о тех или иных просьбах; самому ходатайствовать по некоторым делам перед начальствующими лицами, и те с первых же дней стали оказывать свое расположение к заглавному канцеляристу государыни.

Жалованье, назначенное ему, дополнялось различными подарками просителей. Ему дарили галстуки, рубашки, камзолы, меховые шапки, отделочную бахрому, сукно. В числе просителей и дарителей были дворцовые служители, приказчики, поставщики товаров, управители дворцовыми имениями, чиновные и торговые люди. Принимая подарки, Столетов даже и мысли не допускал, что это взятки, а считал то лишь проявлением к нему благодеяний и приязни.

В свободные минуты он любил подыгрывать себе на гитаре и напевать романсы собственного сочинения, и Вилиму Монсу очень нравилось, что его помощник-канцелярист – тоже сочинитель чувствительных стихов.

Хоть пойду в сады иль в винограды,
Не имею в сердце ни малой отрады.
О, сколь тягость голубю без перья летати,
Столь мне без друга-мила тошно пребывати.
Не могу в сердце своем радости имети,
Доколь друга-мила не возмогу зрети…

– Катрин, Катрин!.. – запыхавшись, вбежал Монс в покои Екатерины. – Срочно еду в Петергоф к государю…

– Что случилось? – встревожилась она.

– Случилось, Катрин… Мы, я… явлюсь к нему с такой небывалой викторией… Король, шведский король убит… Некогда мне, Катрин… Я первый сообщу царю эту весть…

И словно вихрем вынесло его из дворца.

Едва не запалив тройку, примчался он в Петергоф. Петр увидел из окна, как Монс в каком-то переполохе выскочил из возка и бегом устремился к подъезду. «Что-то случилось… Уж не с Катеринушкой ли?..» – встревожился Петр, поспешив к нему навстречу.

– Виктория, государь!.. Я спешил, чтоб незамедлительно сообщить…

– Какая виктория?

– Я – первый – к вам… Шведский король убит. В Норвегии, при осаде крепости Фридрихсгаль.

– Известие, слов нет, примечательное, и тебе, вижу, хочется считать себя победителем, – с добродушной усмешкой заметил Петр. – Ну что ж, поскольку ты извещаешь об этом, то уже тем самым причастен к событиям.

Монс был польщен. Ради этого он и мчался сюда.

– Поздравляю, ваше величество! – восторженно воскликнул он.

– С чем? – удивился Петр. – Со смертью короля?.. Я к тому руки не прикладывал и на мою викторию это никак не походит. Король Карл был государь войнолюбивый, находил в жизни единственное удовольствие, чтобы с кем-нибудь непременно драться, а когда не было к тому случая, то верхом скакать себя упражнял да с маху головы баранам рубил. По всем его поступкам следует полагать, что был он не в совершенном разуме. Войско содержать не мог, вот, похоже, и принужден был из Швеции выступить, чтобы у чужого двора своих лошадей привязать да кормом им раздобыться, – усмешливо говорил Петр. – Остерман правильно о нем мне писал… Значит, сгасла его звезда. Из твоего сообщения, Вилим, вывод такой, что закончено мое сидение в Петергофе. Теперь долгожданный мир близить надо.

Кому перейдет в наследство шведский престол? К сестре убитого короля Ульрике-Элеоноре или к племяннику герцогу голштинскому, такому же взбалмошному, как его покойный дядя? Тогда может статься, что племянник тоже пойдет по его воинственным следам.

Карл XII никогда не задумывался о престолонаследии и с небрежностью говорил, что всегда сыщется голова, которой придется впору шведская корона. Он все время искал опасности, словно нарочно подставлял свою голову под неприятельские пули. Прежде такая храбрость воодушевляла его солдат, а в последнее время, предчувствуя его обреченность, они говорили: «Он ищет смерти, потому что видит дурной конец своим войнам». Дурной конец при осаде Фридрихсгаля и наступил.

Да, шведский король Карл XII не назначил наследника. А кто унаследует российский престол после смерти царя Петра?.. Объявленный при отречении Алексея наследником малолетний царевич Петр Петрович, Шишечка, так и не научившись говорить и ходить, оскудевший и телом и разумом, в четырехлетнем возрасте умер. Это было единственное хорошее, что он сделал за свою незадачливую младенческую жизнь. Отец и мать облегченно вздохнули; было бы лицемерием выражать скорбь по поводу его кончины, – скорбь выражалась в связи с непоправимым убожеством его жизни.

Теперь первым наследником становился внук Петра, сын царевича Алексея и кронпринцессы Шарлотты.

Нет и нет. Царю Петру никак не по душе было назвать наследником хотя и вполне здорового четырехлетнего внука, но отпрыска ненавистного Алексея.

Смерти, смерти… Приказав другим долго жить, отошел от сего мира фельдмаршал Борис Петрович Шереметев. Многие годы воевал он со шведами, но не стал дожидаться завершения долголетней войны теперь уже близким миром. Прощай, фельдмаршал.

Прощай и ты, верный подданный, высокоценимый князь Яков Федорович Долгорукий, тоже заторопившийся к праотцам.

Взятый в плен под Нарвой, князь Яков Долгорукий десять лет пробыл в шведском плену, а в 1711 году его, вместе с другими пленниками, повезли было на восточный берег Ботнического залива. И представился князю Якову благой случай бесстрашного дерзновения, что пленники могли бы шведского капитана с немногочисленной его командой обезоружить да пометать под палубу в трюм, и успешно это сделали, принудив шкипера идти к Кронштадту.

Храбрый, достойный почести князь Яков обладал отменным умом и мог бы государством править. Вечная память ему, верному сподвижнику и боевому другу по оружию.

И еще одна смерть стала памятной Петру в том 1719 году.

Несколькими летами раньше, когда «друг сердешненький» Катеринушка была в очередной раз чреватой и ей требовался сугубый покой, царь Петр обратил внимание на молоденькую ее фрейлину с еще не порушенным своим девичеством. Звали ту девицу Мария Гамильтон, а проще – Мария Гаментова. Будучи довольно миловидной, она разделила участь других смазливых фрейлин и, оказавшись отмеченной вниманием царя, недолго пробыла его метрессой. Уехав на длительный срок за границу, Петр оставил Марию в забвении, и, брошенную им, ее подобрал оставшийся в Петербурге царский денщик Иван Орлов, с кем она и нашла себе утешение. Пока царь находился в заграничной поездке да занят был разбирательством дела своего сына, Мария была дважды чреватой, но младенцы ее бесследно исчезали. Должно, тайком относила их в детоприемный дом для незаконнорожденных. А вот в эту мартовскую ростепель откопала собака в снежном завале у ограды Летнего сада какой-то сверток. Развернули его служители, в столовой салфетке с вышитым царским вензелем – завернутый и примерзший младенец.

Знали придворные о любовной связи фрейлины Гамильтон с денщиком Иваном Орловым, и подружки ее приметили, что у Марии на груди кофта от молока намокает, – по всему видно было, что младенчик ее, да и царская салфетка указывала, что взята была она фрейлиной. Стали ее искать, а она куда-то запропастилась. Позвали к царю денщика Орлова, он тут же упал на колени, и повинился в своем подозрении, не умерщвляла ли Мария младенцев и раньше. Разыскали ее, собравшуюся куда-то бежать, и она созналась, что найденный ребенок – ее.

Екатерина пробовала заступиться за виновную и просила похлопотать за нее царицу Прасковью, вмешательство которой могло иметь большое значение, поскольку она была известна Петру как не расположенная к снисходительности в случаях женских проступков, а тут, дескать, несчастье произошло.

– Рассуди, невестушка, – говорил ей Петр, – как же можно простить убийцу своих детей? О ее преступлении наслышан весь город, и что же люди станут говорить обо мне, смирившемся с таким злодеянием? Тяжко мне правый закон отца и деда нарушать, а того тяжче нарушать закон божий. Не хочу я быть ни Саулом, ни Ахавом, кои нерассудною милостью преступили божий закон да оттого и погибли. Надо чтить правду и не губить души своей.