И снова – как некий моллюск,
своей щеголяя тщетой, -
я странным богам домолюсь -
и, может быть, вымолю что.
А если не вымолю что -
так пусть, и другим обойдусь:
не рваной моей нищетой -
нирваной, как старый индус.
Всех сразу – простить и понять,
и как-нибудь так порешить:
когда Вы умрёте – опять,
мне этого не пережить.
* * *
Собранье деревьев – седых и сутулых, -
давай не пойдём мимо них,
ночной мой приятель, слепой переулок,
гуляка, обманщик, шутник!
Куда мы сегодня – на пристань, на площадь,
на голос трамвая в ночи,
на свет фонарей – долговязых и тощих…
скажи, объясни, научи.
А вот, погляди-ка, несложный рисунок -
вперёд, переулок, за ним:
за следом каких-нибудь маленьких санок,
за светом надежды двойным!
Хотя ведь ты в этой нежнейшей охоте,
наверное, мне не родня -
и, значит, на первом крутом повороте
забудешь и бросишь меня,
и я улечу в темноту городскую
две ленты ловить, две шлеи,
а там – не распутать уже ни в какую
пути мои, путы мои.
* * *
Я вышел поздно – облаков регату
не проводив к далёким берегам
залива. Подступавшая к ногам
волна почти закончила токкату,
а свет ещё мерцал, но только дунь -
и в тот же самый миг погаснет день…
В конце залива потерялся вход
в балтийский порт – и в опустевшем взоре
на место, предназначенное морю,
ничто не стало – но, наоборот,
глазам открылась, словно в первый раз,
неполнота представленных пространств.
Куда-ж-нам-плыть? Бездомно и рогато
вставал балтийский месяц, меж камней
лежала ночь – и клочья серой ваты
росли и становились всё плотней, -