но всегда – впотьмах,
в час, когда златая шалость
освещала обветшалость, -
Вечность с Юностью шепталась
о своих делах.
* * *
В узком каменном переулке,
в тесной маленькой тишине
я серебряная иголка,
затерявшаяся на дне.
Было славно петлять напрасно,
да давно оборвалась нить.
Как хоронит людей пространство,
обречённое хоронить:
только вынырнет и запляшет
человек-поплавок на свет -
что там… тросточка, шарфик, плащик! -
и его уже сразу нет.
А когда, на лету старея,
станет утром ночная мгла,
самый тихий могильщик, время,
нам помашет из-за угла.
* * *
Вот изнеженное имя -
и неласковое время
с ним обходится весьма
и весьма неосторожно,
а на свете как нарочно -
не сказать чтобы весна.
Нам ли сетовать с тобою,
что не слишком голубое
небо памяти людской,
что опять всё те же бесы
дразнят нас из той же бездны,
именуемой Москвой,
что все новые идеи
превращаются на деле
в тот же самый страшный сон…
Это труд-но-вы-но-си-мо:
дай мне дольку апельсина -
и забудем обо всём.
* * *
Ну что же, я переживу
и это – не переходя
ни в землю, ни в прах, ни в траву
короткой походкой дождя,
балладу одну допишу
(когда-нибудь этой зимой),
одежду одну доношу
(пальтишко и шарф с бахромой).