Русские отцы Америки

Вся его деятельность в Европе направлена теперь на разъяснение того, что такое Россия. С 1947 года занимает созданную специально для него кафедру истории русской культуры в Мюнхенском университете. Ведёт уникальный предмет – историю русской мысли. Его лекции проходят в переполненных аудиториях, собирая студентов всех факультетов. В то время как другие профессора от силы могли рассчитывать не более чем на тридцать слушателей, Степун собирает аудиторию в триста человек и более. В воспоминаниях о нём есть поразительные детали: популярность Степуна столь немыслимой, что его порой после лекций студенты несли до дома на руках. Он отмечен был высшим знаком отличия ФРГ за вклад в развитие русской и европейской культуры. Немецкие его коллеги в общении с ним задумывались о подлинном масштабе русской культуры, ведь даже «не самый знаменитый её деятель» представлялся им «титаном».

Он дружит с Иваном Буниным, общается с Борисом Зайцевым. Бунин считал, что лучшие статьи о его творчестве написаны именно Степуном. Одна восторженная почитательница Степуна из русских эмигранток написала невероятное на первый взгляд: «Что заставляло меня верить, что Европа, вопреки всему, что случилось, зиждется на камне? Там был Ф. А. Степун. Монолит, магнит, маяк. Атлас, державший на своих плечах две культуры – русскую и западноевропейскую, посредником между которыми он всю свою жизнь и был. Пока есть такой Атлас, Европа не сгинет, устоит». Есть тут, понятное дело, преувеличение. Но, кто скажет, насколько оно велико. Ведь и лучший из сегодняшних исследователей жизни и творчества Фёдора Степуна Владимир Кантор пишет о нём: «Его называли “мостом между Россией и Германией”. Поразительное явление: русский, ставший знаменитым немецким мыслителем, и немец, оставшийся великим русским философом. И всё это один человек – Фёдор Степун».

Восьмидесятилетний юбилей Степуна отмечался в Германии с фантастическим размахом. Через год он скончался, умер легко.

Свидетельства о сокровенном

Глава из книги Фёдора Степуна «Бывшее и несбывшееся»:

Очень любопытным показалось мне свидетельство русского изгнанника в Европу Фёдора Степуна, о том, как выходцы из России чувствовали себя в Европе, кем они представляли себя тут. Оказывается, русские и тут чувствовали себя ответственными за состояние Европы. Казалось бы, удивительное это дело для тех, кто пришёл сюда ни с чем. То есть, как это – ни с чем? Они ведь пришли сюда с сокровищем русской мысли и русской вековой культуры, с верой в то, что судьба и тут дала им шанс осуществить главную миссию русского человека. В чем она? О том я и прочитал на страницах его книги в главе с названием «Нация и национализм»:

«С 1902 по 1910 год я учился в Гейдельбергском университете. Русских студентов или, точнее, студентов из России было человек сто. Почти все они принадлежали к социалистическим партиям. Беспартийных нас было не более десяти человек. Находясь в постоянной активной оппозиции к товарищам-революционерам, я всё же не переставал удивляться той жертвенной энергии, с которой они боролись; будущую Россию, в которую они как бы эмигрировали ещё до революции. Революционные газеты всех партий вызывали такой интерес, что правление знаменитой Гейдельбергской «читалки» было вынуждено держать их на цепях, чтобы не уносили домой. Политические дискуссии происходили чуть ли не на каждой неделе. Иногда не без риска, с большими затратами выписывались в Гейдельберг очень левые русские ораторы, которым был запрещён въезд в Германию… До чего же эта картина не похожа на жизнь современной эмиграции, призванной творческим преображением прошлого спасать вечный образ России, преемственно связанной с ней и поруганной большевиками. Духовная жизнь, по-разному кипевшая прежде в центрах старой эмиграции в Париже, Праге, Белграде и других центрах, всё быстрее замирает… Подобно примитивным организмам, эмиграция всё больше и больше размножается делением. Великороссы, украинцы, белорусы не чувствуют себя объединёнными общим знаменателем русскости, своеобразными числителями всероссийского государства. Но хуже всего то, что во втором поколении вырастающей в разных странах молодёжи начинает слабеть, часто даже и совсем исчезать, ощущение своей русскости, принадлежности к своей нации. В некоторых кругах Германии и Франции подымаются совсем уже обывательские соображения: ощущение себя русским затрудняет устройство практической жизни и лишает – слышал я и такие размышления – возможности вхождения в иностранную семью, лучше всего потому окончательно офранцузиться или онемечиться.

Эта денационализация имеет, конечно, свои социологические причины. Национализм сейчас повсюду не в моде. Широкая общественность считает национальные чувства главной причиной как первой, так и второй мировых войн и того трагического положения, в которое они повергли весь мир. С этим озлобленным отрицанием национального начала связано широкое распространение надежд, что будущее свяжет свои судьбы с интернационализмом. В это верят не только социалисты, но и все главари строящих Новую Европу объединенных наций.

Оспаривать лживость и грешность национализма и его ответственность за тяжёлое и одновременно преступное положение мира явно невозможно, но это никому не даёт права отрицать положительного значения нации как некоего своеобразно-соборного облика многоликой человеческой культуры. Ошибка недостаточно строгого разделения понятий: «нация – национализм», а также и «личность и индивидуальность» постоянно встречается в острой, резвой часто, но и весьма поверхностной европейской публицистике. Как-то никому не приходит в голову самоочевидная мысль Соловьева, что нация относится к национализму как личность к эгоизму. Замкнутая в себе индивидуальность может быть иной раз и весьма эгоистичной, но личность этим недостатком страдать не может, так как она рождается в любви к некоему Ты (Вячеслав Иванов любил писать: ты – еси) и крепнет в служении ему.

Также и национально настроенный человек не может быть «соборным эгоистом», он внутренне знает, что быть собой нельзя, не любя другого и не служа ему. Быть русским значит быть всечеловеком. Эти известные всем нам слова Достоевского призывают каждого русского эмигранта осуществлять свою русскость признанием той страны, в которой он живёт, и помощью ей. Европа находится в очень трудном положении и, безусловно, нуждается в русской помощи, в углублении себя русским национальным духом.

Трудность европейского культурного и политического положения заключается во всё обостряющемся угасании духа, в утрате непосредственной связи с трансцендентным миром, в омелении религиозной жизни, несмотря на углубление абстрактно-богословской проблематики и искренних усилий к объединению вероисповеданий. Во всех европейских странах и во всех сферах культуры этих стран диктаторствует порождённый просвещенством дух отвлечённой рационалистической науки, которая в отличие от духа искусства и религии неизбежно живёт последним ею сказанным словом. Данте не поколебал положение Гомера, как и Гёте не поколебал положение Данте: все они одновременно живут в вечности как некое хоровое начало. А вот Коперник, опровергнув представление Птолемея об отношении земли к солнцу, изъял Птолемея из храма науки и переселил его в старческий дом бывших гигантов научной мысли.

К сожалению, деспотия последних слов всё решительнее начинает переселять в старческие дома великих творцов и те области культуры, в которых должны царствовать не последние слова, а то слово, о котором было сказано: «В начале бе Слово… и Слово бе Бог». Всего яснее это сказывается на современном искусстве как европейском, так и советском, которое всё быстрее превращается в иногда очень талантливое описание психологического и социологического состояния мира. В особенности отчетливо это ниспадение вечного Слова в суету перегоняющих друг друга последних слов наблюдается в театре.

К сожалению, всё та же деспотия последнего слова оказывает большое влияние не только на характер современного творчества, но и на стиль и дух всей современной жизни: из неё всё заметнее и быстрее исчезают личности и в ней всё быстрее и быстрее нарождаются специалисты. Этим учёным специалистам мы обязаны всеми внешними усовершенствованиями нашей жизни, но и исчезновением из неё личности и всеобещающих целостных постижений, без которых мы и в научном свете двигаемся как впотьмах. Живых глаз, которыми личность смотрит на мир, ни научными, ни даже религиозными точками зрения заменить нельзя.

Политический строй современной Европы – строй парламентарной демократии – не только не в силах бороться с этим процессом, но он всем своим существом ускоряет его.

Не надо быть верующим христианином, чтобы видеть, что корни европейской культуры таятся в христианстве с его двумя Ветхими Заветами: еврейским и античным. Нынешняя Европа своих корней не помнит и всё более и более пытается цвести срезанными с этих корней цветами: свободой без связи с истиной («Познайте истину, и истина сделает вас свободными»), личностью, отрицающей своё богоподобие (Бог создал человека по образу и подобию Своему), и правом, давно забывшим как правду-истину, так и правду-справедливость и потому с чистой совестью защищающим коллективные интересы конкурирующих друг с другом хозяйственных и политических коллективов, результатом чего является всё шире разливающаяся по всему миру революционная волна… Большевистская революция на первый взгляд до неузнаваемости исказила… гармоническое взаимоотношение между целостным русским сознанием и культурно-политическим атомизмом западноевропейской цивилизации. На самом же деле она только обострила его. Обострила тем, что, не отрицая русский принцип целостности, она превратила его из боготворческого в богоненавистнический, во-вторых, и тем, что вскрыла бессилие европейского идеала демократического плюрализма, – который защищало Временное Правительство, – справиться с проблемой восставшей против самой себя России.

Задача исследования причин этой не только нашей, но и мировой трагедии, связанной с большевизмом, выпала, прежде всего, на русскую эмиграцию. В нашу задачу вошли: защита России от большевизма, но и признание большевизма как русского начала и русской вины; раскрытие Европе глаз на то, что своим стремлением политически нажиться на русской трагедии она ввергла и себя в таковую же, но только более бессмысленную, имя которой гитлеризм; показать религиозно пустеющему Западу, что история всё ещё движется верой, которой в Европе не осталось, но которая в большевизме всё же была; показать, что как природа не терпит пустоты, так и история не терпит безбожия, хотя бы и богоненавистнического.

Заменить эмиграцию в осуществлении этих лишь бегло намеченных задач европейцы, конечно, не могли, так как всякое миросозерцание неизбежно связано с местом пребывания созерцающего, – оно же уготовляется каждому судьбой.

Нельзя сказать, чтобы русская, особенно первопризывная, эмиграция мало потрудилась над разрешением намеченных мною задач. Без эмигрантских богословских, философских и исторических работ над вскрытием сущности большевизма и осмысливанием русской трагедии, без описания мученичества Православной Церкви и русской интеллигенции Европа, безусловно, не дошла бы хотя бы до того понимания нашей катастрофы, до которого она всё же дошла. Многое раскрыли Западу и расцветшие в эмиграции русские писатели. Большую роль также сыграло и общение эмигрантов с руководящими людьми Запада, с представителями Церкви и науки. Немалое значение имело и назначение русских эмигрантов на американские и европейские кафедры. Новая эмиграция внесла в стареющую первопризывную новые начала: она раскрыла и старым эмигрантам и европейцам уже исчезавшую из наших глаз духовную жизнь страдающей России и избавила тех эмигрантов, в которых остались ещё живые души, от эмигрантской надменности и реакционности, от того, что я привык называть «эмигрантщиной» в смысле отрицательного начала.

Работа эта не кончена: все меняющееся положение Советской России и отношение к ней Запада ставят перед эмигрантами новые задачи. Отрекаться от них и по второстепенным бытовым соображениям переходить из стана эмигрантов в ряды обывателей-беженцев является сейчас весьма тяжёлым преступлением перед судьбами России».

Главный звездочёт Европы

Стратонов Всеволод Викторович (1869–1938)

Русский астрофизик, декан физико-математического факультета МГУ, основатель и первый директор Российского астрофизического института. Крупнейший специалист по изучению Солнца и звёздной астрономии. Первооткрыватель звёздных облаков.

След в России

Всеволод Стратонов блестяще учился и окончил гимназию в Одессе в 1886 году с золотой медалью. Год потом учится на юридическом факультете Новороссийского университета. Был разочарован, как он говорил, «многоглаголанием по вопросам, которые казались и без того ясными». Переходит на физико-математический факультет. Декан Валериан Лигин удивился тогда: «Обычное дело, когда математики не выдерживают и уходят на юридический. Но ваш обратный переход – первый в моей практике случай». Это юному Стратонову уже диктовало призвание. Именно с этого времени он почти с мистическим чувством осознает, что фамилия его включает корень «страто», ясно указывающий в небо. С таким же пиететом Игорь Сикорский относился к английскому написанию своей фамилии Sikorsky, потому что «sky» означает небеса. Его, Стратонова, наставником здесь стал заведующий кафедрой астрономии профессор Александр Кононович – один из первых астрофизиков в России. С этого всё и началось. Стажировался он в Пулковской обсерватории под руководством крупнейшего астронома академика Ф. Бредихина. В 1894 году получил назначение на должность астрофизика Ташкентской обсерватории, в которой проработал десять лет. Тут сделаны все его важнейшие наблюдения, обработка которых займёт всю оставшуюся жизнь. Тут мне, конечно, придётся пользоваться статистикой и терминами таинственными, не до конца четкими для непосвящённого. Но даже и так будет ясно, насколько значителен его вклад в русскую астрономию. Итак, он лично на специально заказанной для того иностранной фотографической технике сделал 400 фотографий звёздного неба, Млечного пути, звёздных скоплений и туманностей, переменных звёзд, малой планеты Эрот в период её сближения с Землёй, солнечной поверхности. Он изучил характер вращения Солнца, связь рассеянных звёздных скоплений с окружающими их туманностями, открыл звёздные облака в нашей Галактике. Эти фотографии вовсе не столь простое дело, как может казаться фотолюбителям. При съёмке звездных скоплений и туманностей нужны были многочасовые экспозиции. Один только снимок, порой, стоил нескольких ночей. При фотографировании Плеяд, например, выдержки составляли 10, 17 и 25 часов. Для получения одной из 25-часовых выдержек понадобилось девять ночей наблюдений. О колоссальной его неутомимости в достижении поставленных целей говорит тот факт, что он определил для звёздного атласа положение почти миллиона небесных тел. В 1897 В. Стратонов опубликовал «мемуар» о вращении Солнца, в котором делал вывод, что не существует единого закона вращения Солнца, а каждый широтный пояс имеет свою скорость вращения. Мемуар был отмечен премией императора Николая II. В 1910 году в Тифлисе выходит его лучшая книга «Солнце» с многочисленными иллюстрациями, подобранными и сделанными лично автором. Через четыре года за эту книгу он получает премию Русского астрономического общества. Тремя изданиями выходит его учебник «Космография», получивший одобрение Министерства народного просвещения и ряда других ведомств. Специально для детских гимназий и духовных семинарий Стратонов выпускает «Сокращенный курс космографии». Двумя изданиями выходит научно-популярная книга «Здание мира». Он становится известным в мире учёным. Так что в 1921-ом году В. Стратонов входит в состав Организационного комитета и Астрофизического совещания при нём по постройке Главной Российской астрофизической обсерватории. Позже она будет преобразована в Российский астрофизический институт (РАФИ) и Стратонов станет его первым директором. Его усилия по созданию астрофизического института столь значительны, что он по праву считается его основателем.

Причины изгнания

И тут, конечно, возникает вопрос – почему? Почему человек считающий звёзды, живущий внеземными интересами, плутающий в звёздном тумане, окутанный звёздными облаками стал непереносим для Советской власти? Дело всё в том, вероятно, что, отрываясь временами от окуляров, через которые наблюдал божественный порядок мироздания, особо остро видел он земной хаос и нестроение.

Всё началось ещё в 1904-ом году. Тогда из-за болезни глаз он оставил работу астронома-наблюдателя, переехал на Кавказ, где открыл собственный банк и даже стал вице-директором канцелярии наместника Кавказа И. И. Воронцова-Дашкова в Тифлисе. Это и станет со временем роковой отметиной в его судьбе.

А пока, даже после большевистского переворота, фортуна продолжает быть благосклонной к нему. Теперь Стратонов – профессор Московского университета, читает общий курс астрономии на физмате, пользуется большим авторитетом у студентов. К тому же он оказывается неплохим организатором советской науки, курирует в Наркомпросе подбор литературы для научных издательств страны, руководит физико-математическим отделением государственной библиотеки (которая вскоре станет «Ленинкой», а в наши дни – Российской государственной).

Между тем, в феврале 1921-го года резко осложнилась обстановка в университете. Новый устав вузов, принятый Наркомпросом, низкие ставки профессоров, необеспеченность лабораторий приборами – всё это вызвало волну профессорских забастовок в московских вузах. Организатором забастовки в МГУ выступил именно Стратонов. В его автобиографических записках, которые ныне хранятся в фондах Дома русского зарубежья им. Солженицина есть и об этом: «В середине января 1922 г., на ближайшем заседании физико-математического факультета, которые происходили по средам, математики внесли предложение: – Объявить забастовку! Положение – ужасно непривычное. Прекратить по своей воле самое дорогое для профессора дело его жизни… Но мотивы – слишком веские! Математики полагали, что только подобной демонстрацией можно привлечь внимание на бедственное положение, в которое коммунистическая власть поставила учёных. Суждения факультета шли при очень серьёзном настроении. Сознавалась вся тяжесть и ответственность предпринимаемого шага… Наконец, я поставил на голосование: – Объявлять забастовку или нет? Забастовка была принята почти единогласно…». И прошла она как будто успешно – Стратонов принят заместителем председателя Совнаркома Цюрупой, вопросы по улучшению условий труда и быта учёных решены.

Тем не менее, в октябре 1922-го года Стратонов был включён в число тех, кто подлежал высылке из Советского союза «за их контрреволюционные взгляды». Из астрономов Стратонов был выслан один. Профессор-астрофизик большевикам теперь явно антипатичен: «Стратонов Всеволод Викторович. Профессор. Астроном, 49 лет, проживает по Поварской улице, Трубниковский пер., д. 26, кв. 21. Был чиновником особых поручений при наместнике Кавказа и редактором официальной черносотенной газеты. Один из главарей и руководителей февральской (1922 г.) забастовки в университете. При приёме студентов проводил буржуазию и белогвардейцев. Определённый антисемит. Одно время работал консультантом в академическом центре и считался своим, на самом деле является злостным противником Соввласти. Как научная величина ценности собой не представляет. Произвести обыск, арест и выслать за границу. Комиссия с участием тт. Богданова, Середы, Хинчука и Лихачёва высказалась за высылку. Главпрофобр за высылку».

От первого лица

Из записок В. В. Стратонова «Потеря Московским университетом свободы» (воспоминания о забастовке 1922 г.): «Отдохнув душою на пароходе, после пережитых испытаний, мы поблагодарили любезного капитана за отношение к изгнанникам адресом, в котором было сказано: – “Потерпев житейское крушение на материке, в Москве, мы нашли, наконец, тихую пристань среди волн Балтийского моря, на вашем пароходе. Мы лично нашли тихую пристань, хотя её и не искали. И возвращение на родину для нас закрыто, под угрозою расстрела”. А Московский университет стал ареной для сведения дальнейших счётов и с профессурой, и с несчастным студенчеством. Луначарский и Покровский добивали высшую школу беспрепятственно. О тяжких днях Московского университета, наставших после потери им свободы, расскажут их пережившие, когда получат свободу слова. Мы были уже в Берлине, когда получилось известие, что относительно двух из высланных профессоров – В. И. Ясинского и автора – Политбюро решило изменить меру наказания, заменив высылку за границу ссылкой не то в Якутскую губернию, не то в Туруханский край. Однако благодаря канцелярской волоките, запоздали…».

Что он сделал В Европе

Вначале – Берлин и активное участие в организации Русского научного института. Нужно было помочь детям русских эмигрантов продолжить образование, а русским учёным – остаться в науке.

В 1923 году В. Стратонов переезжает с семьёй в Прагу. Президент Масарик решил тогда приспособить российскую научную эмиграцию к нуждам республики. Личное предложение от него получил и русский астрофизик Всеволод Стратонов. Он активно занимается чтением лекций по астрономии во многих городах Чехословакии, кроме того, в Литве, Латвии и Эстонии, сотрудничает с Русским национальным университетом в Праге. Некоторое время исполняет даже должность консультанта в дирекции крупного чешского банка. Можно посмотреть на него тогдашнего глазами профессора-историка Кизеветтера, собрата по изгнанию и пассажира того же философского парохода. Его письмо хранится в том же Доме Солженицина: «Стратоновы так и зазимовали в Збраслове, в Праге не могли найти квартиры. Недавно я видел его на собрании преподавателей Народного университета. Он с большим успехом совершил лекционную поездку в провинцию и собирается и впредь продолжать в том же направлении».

О последних годах его работы можно узнать уже из некрологов, которых много было напечатано в эмигрантской прессе. Он, кроме всего прочего, продолжает заниматься обработкой результатов своих наблюдений, которые были выполнены ещё в Ташкенте. Готовит к печати материалы своих лекций по общей астрономии. Ему шестьдесят девять лет.

Горько, что жизнь эту венчает жестокая строчка тех же некрологов: «смерть наступила от выстрела в голову из револьвера».

Всеволод Викторович Стратонов похоронен в Праге, на Ольшанском кладбище.

Свидетельства о сокровенном

А ещё у астронома Стратонова на чужбине отыскались два неисчерпаемых сокровища – память и самобытный литературный дар. Память о родине и умение черпать из родника этой памяти пригоршни ярких слов. Вот отрывок из написанного им под названием «Обыватели». Не поймёшь теперь, то ли смеётся он над тем, что никогда не умирало в его воображении, то ли видит это сквозь слёзы. Из книги Всеволода Стратонова «По волнам жизни»:

«В Муроме почти всё население – особенно его верхи, купечество, – было между собою сродни. С чужими родниться не любили. Муромляне вообще были большие консерваторы и, вместе с тем, большие патриоты своего города. Часто от них бывало слышно – и этому они сами искренне верили, – что лучшего места, чем их дыра, на свете быть не может.

Было несколько фамилий, которые в городском населении повторялись несчётное число раз. Такими фамилиями были, например: Суздальцевы, Зворыкины, Мяздриковы, Тагуновы и ещё две-три других. Богатыри они были, неладно скроенные да крепко сшитые. Их часто муромляне различали только по кличкам: Зворыкин глухой, или Суздальцев кривой, или Суздальцев у Вознесенья и т.п. Были, разумеется, в городе и другие фамилии, но лишь немного.

На верхах обывателей были купцы – старые, родовитые, тысячелетние купцы. Других профессий они не знали и знать не хотели. Только немногие откалывались и становились врачами, инженерами и пр. Но всегда и везде муромляне крепко держались друг за друга.

Многие сильно нажились, попадались и миллионеры. Но и большие богачи мало чем выделялись от остальных. Считалось дурным тоном выказывать своё богатство.

По железной дороге муромские богачи ездили не иначе, как в третьем классе. Если кто дерзал ездить во втором, его зло поносили за расточительность. Также не допускалось иметь в городе хорошие экипажи. Другое дело – лошадей; рысаков можно было иметь сколь угодно хороших, но всё же лучше не слишком дорогих. Щеголять же богатством экипажа – не годилось.

Но иногда бывали гулянья, например, катанье на маслянице, когда купчихам и купецким дочерям, что «на выданьи», полагалось щегольнуть своим богатством. Катающиеся женщины показывали свои меха, жемчуги да бриллианты. Особенно хороши бывали старинные, родовые, ещё прабабушкины кокошники, засыпанные жемчугами, бриллиантами да камнями самоцветными.

Все эти накопленные столетиями богатства, без сомнения, попали потом в руки большевиков.

Доминирующей чертой характера муромцев была скупость, доводимая до крайних пределов.

На благотворительном балу в реальном училище, в пользу нуждающихся учеников, – меня поразила манера благотворительных продавцов буквально виснуть на фалдах гостей, приставая именно, как банный лист, чтобы что-либо продать.

– Да разве в Муроме, – возражали на мое недоумение, – иначе можно? Если не приставать, как с ножом к горлу, так от этих толстосумов и двугривенного не вытянешь.