Именами вашими стоим

– Почему в канцелярию привели, а не в лазарет?

– Потому что он доставлен сюда от коменданта с бумагой!

Анисим старался унять дрожь в коленях и выглядеть молодцевато.

Иван Семёнович, разглядывая кровоподтёки на его лице, тут же насторожился:

– От коменданта? С какой бумагой?

Анисим молча показал глазами на секретаря.

Василий Степанович вдруг неожиданно засуетился, быстро подошёл к столу и минуты три искал лежащую на самом видном месте нужную бумагу, задел её, смахнул на пол и только потом, достав её из-под стола, подал Христиани.

Тот, с лёгким недоумением посмотрев на Щербакова, взял у него бумагу и стал читать.

Василий Степанович, сев за стол, откинулся на спинку стула и начал выбивать пальцами мелкую дробь.

– Так значит, спьяну и по глупости, а, Василий Степаныч? – усмехнулся Христиани.

Он встал с кресла и подошёл к искалеченному мужику.

– Да ведь народ-то здесь, какой, Иван Семёнович? Без разумения всё людишки-то, тёмные.

Щербаков с сожалением посмотрел на Дорофея. Ему почему-то было жаль этого мужика, и он сам отпустил бы его с Богом на все четыре стороны, но судьба-злодейка, вмешавшись в виде Иоганна Самюэля Христиани, рассудила всё по-своему.

– Я сам знаю, какой здесь народ. Что в наказание?

Василий Степанович сморщился, будто клюкву раскусил, громко откашлялся, прочищая горло, а потом заговорил тихо, осторожно, аккуратно подбирая слова:

– Мужика распускать нельзя, и наказывать за это надо, а то порядку не будет. Иные вон по нескольку нареканий в месяц имеют. Вот с такими нужно строго и без церемоний. Дорофей Тихонов, вероятнее всего, пальцев своих лишился образом случайным, и я бы не стал спешить с наказанием до полного выяснения всех обстоятельств этого дела.

– Сейчас выясним, – живо откликнулся Христиани.

Он подошёл к окну и, не поворачиваясь, спросил безразличным тоном.

– Как же ты, Дорофей, лошадью-то править собирался без пальцев? Неудобно, поди, будет.

Плохо уже что-либо понимающий Дорофей на слово «лошадь» отреагировал мгновенно.

– С лошадью управлюсь… Я ведь левшой уродился. – Он заговорщически подмигнул. – Потому правую руку под топор и положил.

Крупные желваки у Щербакова заходили ходуном.

Иван Семёнович быстро взглянул на него. Смотрел с торжеством.

– Сто пятьдесят шпицрутенов и работы на Змеиногорском руднике. Увести!

Еремей, услышав это, охнул, и рука его непроизвольно потянулась креститься. Дорофей вдруг засобирался домой.

– Вы меня, Ваше высокородие, отпустите… Пора мне. Землица стоит. Рожь собирать надо… За-ради Христа!

Христиани с удивлением смотрел на топчущихся на месте солдат:

– Я сказал увести!

– А то у меня пятеро ртов голодных, да мать не двигается… – твердил своё мужик. – Как им без кормильца-то? А вы меня, Ваше высокородие, домой прикажите отпустить. Христом Богом прошу! И с лошадью, вы не думайте, я управлюсь…

Солдаты, цепенея под взглядом всесильного управляющего Барнаульским сереброплавильным заводом, почти волоком вынесли приписного крестьянина села Белоярского Дорофея Тихонова за дверь.

Иван Семёнович с усмешкой посмотрел на секретаря.

– А ты, Василий Степаныч, говоришь: обстоятельства. Вот они, обстоятельства! – он крепко сжал руку в кулак. – На этом всё и держится. Больно жалостливым стал. Смотри, как бы не навредило.

Щербаков, не желая встречаться с ним взглядом, наклонившись, сделал вид, будто что-то ищет в нижнем ящике своего стола. «Вот чёрт нерусский, ни дна ему, ни покрышки! Не сердце, а какой-то кусок дерева».

Вдруг отчётливо послышалось чьё-то сопение. Оно исходило от двери, за которой находился Прошка. «Подслушивает, стервец!» – догадался Щербаков.

– И вот ещё что, – сапоги Христиани показались в поле зрения секретаря. – Как фамилии солдат? Из какой роты? Слишком долго думают, вместо того, чтобы исполнять.

Василий Степанович выпрямился, с ненавистью посмотрел на ехидно ухмыляющуюся рожу серебряного сатира.

– Солдат? Где-то в бумагах весь личный состав записан. Всех-то разве упомнишь?

В следующее мгновение произошло то, чему ни Щербаков, ни Христиани вразумительного объяснения дать не смогли.

Прошка, подобно злому духу, возник, казалось, из ничего. Когда он успел выйти из дверей своей конурки и подойти так близко, для них осталось полной загадкой.

– Анисим Чуркин и Еремей Кабаков это были, Ваше превосходительство!

Христиани слегка вздрогнул и, увидев перед собой лицо со смотрящими в разные стороны глазами, почувствовал, как по спине поползли мурашки.

Уже через мгновение Иван Семёнович с удивлением спрашивал себя, что же так могло напугать его в этом невзрачном человечке, но так и не смог ничего ответить.

– Молодец! Что же это, Василий Степаныч, у тебя с памятью стало? Ты не помнишь, а вот подчинённые твои помнят.

Иван Семёнович похлопал писаря по плечу, но при этом поймал себя на мысли, что он не сколько хлопает, сколько отталкивает подальше от себя назойливое и странное это лицо.

– Рад стараться, Ваше превосходительство!

Щербаков, перехватив на себе внезапно вспыхнувший и тут же погасший Прошкин глаз, из-за спины Христиани показал писарю кулак.

– Они на то и подчинённые, чтобы всё помнить. А ты пошёл, пошёл на своё место! Дел невпроворот, нечего тут прохлаждаться. Постой! Кровь сначала убери отсюда. Да поживей!

Уже через мгновение писарь заводской канцелярии Прохор Шнурков, ползая на коленках и ощерившись от усердия, лихорадочно тёр мокрой тряпкой паркет.

Христиани и Щербаков молча наблюдали за ним. Убрав пятно, Прошка, согнув спину и пятясь задом, исчез за дверью.

– Да-а… – неопределённо протянул Иван Семёнович.