Архивариус

Архивариус
Евгений Георгиевич Балакин

Новый роман писателя, драматурга, режиссёра Евгения Балакина воссоздаёт атмосферу Древней, Новой и Новейшей истории России. Нити сюжета сплетаются в причудливый узор, в котором вместе с вымышленными персонажами действуют реальные исторические лица, в общую логику событий включаются вещи, сновидения, разного рода «хранители России», век за веком стоящие на страже её целостности, мира и благополучия. Неожиданные повороты сюжета, богатство художественного языка, тонкость и блеск поэтической фантазии автора, сдобренные изрядной долей сдержанного трагизма и искромётного юмора превратят чтение романа в увлекательное приключение. После встречи с героями произведений ваш мир уже никогда не будет прежним. Они пробуждают в душе восприимчивость к красоте, любви и чувство личной ответственности за вверенный нам мир.

Посвящается моим дочерям –

Наталье, Татьяне, Екатерине

Пролог

Существует мнение, будто все люди делятся на взрослых и детей. Это неправильное мнение. Никто ни на кого не делится, тем более что делить, собственно, и нечего. Просто в определённый момент у мальчиков вырастают усы, а девочки приобретают некоторую дополнительность и встают на каблуки. А по сути все эти Викторы Николаевичи, Светланы Владимировны и Сергеи Ивановичи как были, так и остаются прежними Витями, Светами и Серёжами. Они, также как и в детстве, не прочь побаловаться, боятся темноты и верят в чудо. Для них эта книга.

Некоторыми действующими лицами моих историй будут персонажи, которые не имеют лиц в человеческом понимании. Это вещи. Вещи, которые окружают нас со всех сторон, вещи, к которым мы привыкли и без которых не мыслим своей жизни.

Попробуйте-ка представить себя или кого-нибудь другого, например, без часов! Вы будете либо опаздывать, либо приходить раньше положенного. Или вот ещё пример. Разом пропали носки, вся обувь и холодильники! Так что, как ни крути, а это ещё большой вопрос: кто главнее? Кто больше хозяин: мы, люди, или вещи, которые, вроде бы, нам служат?

Но во всей этой истории с вещами есть один замечательный момент. Любой предмет, даже если он принадлежал нам совсем недолго, вбирает в себя всё наше плохое и всё наше хорошее, тем самым приобретая собственное лицо. Другими словами, вещи становятся нашими копиями, они становятся похожими на нас.

Глава 1. Старый Дом

Это был очень старый Дом. За свои почтенные двести пятьдесят лет он много всего повидал. Но, несмотря на возраст, Дом был ещё крепок. Конечно, высота его значительно уступала многим более молодым зданиям вокруг него, но этот старик знал себе цену и гордо нёс все свои три этажа. А когда очередное многоэтажное строение вырастало рядом, и с оттенком высокомерного пренебрежения начинало поглядывать на старый Дом, тот лишь невозмутимо поигрывал солнечными зайчиками в стёклах своих окон.

От его приземистого фасада, от четырёх могучих колонн, широкой лестницы и двух каменных Львов шла спокойная, уверенная сила, и все вокруг, чувствуя это, непроизвольно проникались к Дому особым почтением.

Летом он, как и все старики, с удовольствием подставлял свои украшенные замысловатой лепниной стены тёплому солнцу, и ему при этом было так хорошо, что некоторые прохожие, с удивлением задержав на нём взгляд, рассказывали потом своим знакомым, что видели улыбающийся Дом.

Когда-то он принадлежал очень родовитой фамилии, и был одним из лучших особняков в городе, но те времена прошли, и осталась только память. А ещё осталась пыль на старинной мебели и сквозняки в пустых коридорах.

Но вот, однажды в один из тёплых летних дней, над небольшой дверью с торца нашего Дома появилась очень скромная вывеска: «Редкие вещи». А ещё через некоторое время к Дому подъехал маленький грузовичок, и из него вышел высокий молодой человек.

Во внешности его не было ничего примечательного, разве что очки. Хотя кого сейчас удивишь очками? Их носят многие. Но в этих очках была некоторая странность, а именно: всё, что отражалось в их стёклах, имело перевёрнутый вид. И это обстоятельство неприятно действовало на многих. Кому понравится видеть себя вверх ногами?

Молодого человека звали Евгений. Он внимательно осмотрел новую вывеску и довольно улыбнулся. Затем Евгений подошёл к самому дому и похлопал его по тёплой стене рукой.

– Как поживаешь, старина?

«Старина» покосился на него ближним окном и шумно вздохнул. А может и не вздохнул. Просто из маленького чердачного окна с шумом вылетело несколько голубей.

К Евгению у нашего Дома было особое отношение, и вот почему. В неподвластные памяти давние времена Дом этот принадлежал его предкам, хотя сам молодой человек об этом не знал. Но так как ничего случайного в жизни не происходит, можно предположить, что в этой их встрече был какой-то особый смысл, понятный немногим.

Постояв ещё некоторое время, Евгений открыл входную дверь старинным ключом и вошёл.

Помещение представляло собой две большие смежные комнаты, соединённые арочным проходом. Комнаты были пусты, и гулкое эхо шагов свободно разлеталось, отражаясь от пола и потолка, но застревало на стенах, потому что стены были задрапированы плотными набивными тканями тёплых тонов. Это было довольно необычно, так как в наше время стены либо красят, либо оклеивают обоями.

Недавно покрытый мастикой Паркетный Пол очень старался сохранять благородное безмолвие, но у него это не получалось. Он потрескивал, поскрипывал, иногда даже что-то восклицал, словом, производил массу всяких звуков. Ведь это был очень старый Паркетный Пол, и, как все старички, он часто говорил сам с собой. А может это была привычка, которую он приобрёл много лет назад, когда в этих комнатах жил доктор философии, часами рассуждавший вслух о природе вещей.

Довершали картину внутреннего убранства комнат две Люстры, изящные и сравнительно молодые. Люстрам было около ста лет, хотя они всем в один голос говорили, что им ещё нет и восьмидесяти.

Паркетный Пол, глядя, как они болтают между собой и громко перезваниваются хрустальными подвесками, неодобрительно кряхтел. Он считал, что обе Люстры непозволительно легкомысленны. Ведь они, Люстры, поднятые на такую высоту, должны были подавать всем пример серьёзности и уравновешенности, а не наоборот.

В связи с этим Паркетный Пол примерно раз в месяц разражался длинным сердитым монологом, обращаясь преимущественно к стенам.

Стены многозначительно молчали, и было непонятно, осуждают они поведение Люстр или это им совершенно безразлично. Но Паркетный Пол, нимало не заботясь об этом, принимал молчание стен за согласие, и, скрипнув напоследок что-то раздражительное, надолго замолкал.

А Люстры, переждав бурю, перемигивались друг с другом, и, как ни в чём не бывало, тихо и мелодично обращались к Форточке, чтобы та впустила в комнаты немного свежего ветра.

Форточка, если она не была закрыта на крючок, тут же приоткрывалась, и хрустальные подвески начинали тихонько раскачиваться под потолком, задевая друг друга и сливаясь своими чистыми голосами в гармоничные созвучия.

Для наших Люстр это было самое большое удовольствие. Задремавший было Паркетный Пол тут же просыпался, и комнаты наполнялись недовольным скрипом.

Надо сказать, что Форточка, несмотря на свой почтенный возраст, обладала характером добрым и отзывчивым. К тому же, она была чрезвычайно любопытна. Она открывалась наружу, и поэтому всегда была в курсе всех уличных событий. Правда, иногда она, увлёкшись, открывалась уж слишком широко, и в такие моменты очень рисковала, потому что мог налететь ветер, захлопнуть её и разбить стекло, что не раз и происходило. Но я несколько отвлёкся, и совсем забыл про нашего героя.

Обойдя комнаты и прикрыв распахнувшуюся форточку, Евгений теперь стоял возле встроенной в стену большой, убранной затейливыми изразцами Голландской Печи, и задумчиво разглядывал её. А думал он о том, что в последний раз эту печь растапливали очень давно, и было бы неплохо протопить её, чтобы выяснить, не забит ли дымоход.

– Да! – вслух сказал молодой человек. – Это хорошая мысль. И у меня, как раз есть знакомый с очень редкой профессией, – он печник. Я попрошу его всё здесь проверить.

Сказав это, Евгений с удовлетворением провёл рукой по глянцевому печному боку, повернулся было уходить, но, сделав несколько шагов, вдруг остановился. Он с удивлением посмотрел на свою ладонь, затем вновь подошёл к печи и приложил руку к её поверхности.

– Странно… Холодная. Но ведь я только что чувствовал её тепло.

Уже через несколько минут Евгений выезжал на своём грузовичке из переулка на оживлённую улицу, а на его лице всё ещё оставалось озадаченное выражение.

Глава 2. Обитатели Старого Дома

– Зачем вы это сделали?

От возмущения Паркетный Пол даже покрылся мелкой рябью, и в какой-то момент показалось, что все его дощечки сейчас встанут дыбом.

– Зачем вы это сделали? – повторил он угрожающе.

Печная Заслонка робко приоткрылась, и было слышно, как Печка судорожно вздохнула, словно была готова вот-вот расплакаться.

– Я не хотела… – прошептала она. – Я сама не поняла, как это у меня получилось. Но когда этот молодой человек выразил желание позаботиться о моём дымоходе… И потом, он стоял так близко, что меня непроизвольно бросило в жар!

– Всё ясно, – с уничтожающей интонацией проскрипел Паркетный Пол. – В этом вы неисправимы! Стоит только какому-то смазливому юнцу подойти к вам на расстояние вытянутой руки, как вас тут же начинает бросать то в жар, то в холод. Стыдитесь! Ведь вам уже двести лет!

Голландская Печь, всхлипнув, собралась было уже что-то ответить в своё оправдание, но, передумав, молча закрыла Заслонку. Где-то в самой её глубине раздавались звуки, напоминающие рыдание, а всё потому, что она была натурой впечатлительной, эмоциональной и очень восприимчивой. А иначе и быть не могло. Ведь в силу своей природы она могла гореть, только получая чью-то энергию, наполняясь ею.

Но это совсем не говорит о том, что Голландская Печь была начисто лишена собственного понимания происходящего вокруг неё. Наоборот, у неё были свои вкусы и пристрастия, и примером тому – несколько листов из сборника стихов Афанасия Фета, которые в скомканном виде случайно попали в неё. По ночам, когда все успокаивались, она тихонько перечитывала их вслух.

Сама не зная почему, Голландская Печь очень дорожила этими тремя листками, и они спокойно пребывали в ней. Печь давно не топили, а о том, что это может произойти, она старалась не думать. Да, Голландская Печь, конечно, знала свою слабость к приятным молодым людям, но виновата ли она в этом? Просто выкладывавший её каменщик всякий раз впадал в лирическое настроение, стоило только ему увидеть какую-нибудь хорошенькую молоденькую девицу.

Произошедшая сцена возмутила обитателей комнат. Обе Люстры в один голос заявили, что Паркетный Пол в силу своего низкого положения не в состоянии понять высоких чувств, и тут же, в знак протеста, принялись с такой силой раскачиваться, что Хрустальные Подвески на них в страхе испуганно вскрикивали.

Форточка, закрытая на крючок, не могла в полной мере проявить свои оскорблённые чувства, и от этого голос её несколько вибрировал. Она сказала, что это верх неприличия – напоминать кому бы то ни было о возрасте, особенно если это касается натур чувствительных, и что если она и имела ещё какие-то иллюзии относительно «некоторых», то теперь все они разбиты. При этом Форточка так раскипятилась, что её стекло чуть не треснуло.

Паркетный Пол на все эти негодования в свой адрес предпочитал не обращать внимания, так как чужое мнение его почти никогда не интересовало. А ещё у него была привычка в таких вот случаях притворяться глухим. Но тут произошло такое, чего Паркетный Пол никак не ожидал: молчавшие в течение целого года Стены вдруг заговорили! Да ладно бы просто заговорили, но они в самой решительной и категоричной форме встали на защиту Голландской Печи, и потребовали немедленных извинений.

Наш упрямец попытался сделать вид, что ничего не слышит, но могучим Стенам потребовалось лишь малое усилие, чтобы Пол затрещал во всех направлениях, и слух его был тут же восстановлен в полном объёме.