Архивариус

– Но это неправильно! Я не считаю себя виноватым! Я просто дал ей понять, что такое поведение неразумно. О-о-о, бедные мои дубовые плашки! Я приношу свои извинения! Был неучтив!

Печная Заслонка тихо приоткрылась, и негромкий голос произнёс:

– Я принимаю ваши извинения. Поверьте, мне самой очень жаль, что всё так произошло.

Пробурчав что-то в ответ, и с опаской глянув при этом на Стены, Паркетный Пол обиженно притих.

И такие невероятные в нашем понимании сцены разыгрываются всегда и везде! Порой мы сами становимся их случайными свидетелями, но, посчитав, что это не более чем игра воображения, тут же об этом забываем. Хотя есть люди, их не так много, которые догадываются о происходящей вокруг нас невидимой жизни. Их довольно легко узнать: они никогда не выбрасывают старые вещи.

А между тем на улице уже был поздний вечер. Лёгкие одежды сумерек постепенно становились всё тяжелее и тяжелее, пока не опустились на землю плотным тёмным покрывалом.

Я забыл вам сказать, что наш Дом был со всех сторон окружён высокой кованой решёткой. Когда-то были и ворота, но теперь от них остались только две могучие кирпичные колонны, на которых они раньше держались.

Возле внутренней части решётки обильно разрослась сирень, и её ветки выглядывали сквозь металлические прутья.

Прямо над широкой двухстворчатой дверью парадного входа горела единственная лампочка. Она была в стеклянном плафоне под железным козырьком.

Большая Бронзовая Дверная Ручка, когда-то до блеска начищенная и сияющая, теперь тускло выглядывала из полумрака. Она не любила темноты и боялась её. Это началось после одной ночи, когда кто-то попытался выломать её самым бесцеремонным образом, но Бронзовая Ручка была дамой массивной. К тому же, от страха она так крепко вцепилась в спасительную дверь, что справиться с ней не было никакой возможности. И её оставили в покое.

Правда, это событие не прошло для Бронзовой Ручки бесследно. Она стала панически бояться приближения ночи, и, франтиха раньше, теперь всячески старалась быть незаметной, и даже подумывала перекраситься в какой-нибудь серый цвет.

Рядом с дверью по бокам широкой лестницы в спокойной позе замерли Каменные Львы. Они были сделаны из белого мрамора, имели широкие лапы и крупные гривастые головы. Именно их должна была благодарить за спасение Бронзовая Ручка. Ночной воришка до сих пор не может объяснить себе, как могли тени от лежащих Львов вдруг подняться и с угрожающим видом двинуться прямо на него. Перепуганная Бронзовая Ручка тогда ничего не заметила, а Каменные Львы не посчитали нужным ей об этом рассказать.

Луна медленно плыла по ночному небу. Полнолуние уже прошло, и она была слегка на ущербе. Свет в окнах домов постепенно гас, и город замирал, безропотно отдаваясь во власть тишины и покоя. Одни только уличные фонари протягивали друг другу невидимые руки, соединяясь в электрическом хороводе, но и они, поддаваясь общему настрою, в середине ночи потухли.

Именно в такое, в самое глухое время суток, со всех сторон начинают просыпаться таинственные звуки. Их можно принять за что угодно: за шум раскатившихся яблок, за закипающую в чайнике воду, за движение воздуха в вентиляционной трубе, за шорохи в углу под шкафом. Но если очень внимательно прислушаться, то с немалым изумлением можно обнаружить, как неожиданно ясно различаются слова, словосочетания, целые предложения, и почувствовать, что весь воздух буквально пронизан оживлёнными разговорами.

Разговаривают дома, деревья, стоящие во дворах машины, мусорные баки, рекламные щиты и даже ржавые гвозди, торчащие из невесть откуда взявшейся старой подковы, лежащей под садовой скамейкой.

Для этих тихих голосов ночь была самым лучшим временем, так как днём в городе всегда очень шумно. И даже если кому-то и удавалось что-то такое услышать, простое благоразумие заставляло об этом промолчать, так как редко найдутся желающие поверить в говорящий мусорный бак.

Луна осторожно заглядывала в окна всех трёх этажей, расположенных по фасаду Дома. Мало кто об этом знает, но ничто так благотворно не сказывается на здоровье окон, как лунный свет. Тонкие серебристые нити, бережно проходя сквозь стекло, очищают его изнутри, делая прочнее и прозрачнее. Заодно лунный свет, заполняя собой трещинки и царапины, застывает в них, и стекло становится идеально гладким.

Обитатели двух комнат на первом этаже пребывали в состоянии некоторого возбуждения. Судя по всему, скоро должны были произойти какие-то перемены, но так как никто не мог с определённостью сказать, к чему эти перемены приведут, то все немного нервничали.

Паркетный Пол, всё ещё не пришедший в себя после унизительной для него сцены, старательно делал вид, будто он спит, хотя никто в это не верил.

Люстры, расшалившись, принялись уговаривать Выключатель, чтобы он повернулся и зажёг свет, но тот, старый и глухой, только улыбался им в ответ, приговаривая: «Что за вертихвостки! Что за вертихвостки!»

Голландская Печь, не в силах справиться с вдруг охватившим её непонятным томлением, извлекла из своего тайника Фета. Предварительно справившись у Стен, любят ли они стихи, и получив утвердительный ответ, тут же начала читать их вздрагивающим от волнения голосом.

Часовой механизм на здании городской мэрии развернул свои огромные шестерни в новое положение. Последовало три гулких удара колокола, и над городом невидимым облаком поплыло долгое эхо.

В это самое время вдоль кованой решётки неслышными шагами шёл человек. Он прошёл между кирпичными колоннами, остановился перед лестницей, посмотрев назад, поднялся вверх по ступеням. Теперь в тусклом свете электрической лампочки можно было разглядеть его более тщательно.

Это был человек среднего возраста и среднего роста. Внешность он имел самую обыкновенную. Может быть, только глаза! Глаза у него были редчайшего сиреневого цвета! Вам встречались глаза сиреневого цвета? Думаю, что нет.

В дополнение к вышеперечисленному следует упомянуть синий рабочий халат, какие обыкновенно носят кладовщики, и мягкие домашние тапочки с задниками. Вот всё, что касается внешнего вида человека, стоящего в три часа ночи у парадных дверей старого трёхэтажного Дома.

А теперь самое время представить его вам, уважаемый читатель. Это – Святополк Антонович Закавыка, штатный архивариус местного городского архива. Какая нужда привела его сюда в столь неподходящее для прогулок время – нам и предстоит выяснить.

– Улица Фрагонара, четыре, – произнёс он неожиданно низким голосом, разглядывая настенную табличку.

Спустившись по истёртым от времени ступеням вниз, Закавыка отступил на несколько шагов от дома, и зашарил глазами по окнам первого этажа. Все стёкла, как по команде, вдруг затуманились, утратив прозрачность. Заметив, как в первом от угла окне дрогнула Форточка, архивариус растянул губы в короткой усмешке. Потом, приподняв полы халата, он быстро двинулся к этому окну прямо через цветочный газон. Подойдя, он приподнялся на цыпочки. Загородив лицо от мешающего света ладонями, пристально уставился внутрь. Разглядеть что-либо в темноте за двойными стёклами не представлялось возможным, но, кто знает? А вдруг Святополк Антонович, к прочим талантам, мог ещё и видеть в темноте?

Постояв таким образом несколько минут, он протянул руку к Форточке и подёргал её на себя, пытаясь открыть, но та, дрожа стеклом от страха, намертво вцепилась в крючок и не поддавалась.

Хмыкнув, архивариус оставил Форточку, и, неслышно ступая, пошёл вдоль стены. Завернув за угол, он увидел вывеску «Редкие вещи».

– Любопытно…

Святополк Антонович осмотрел дверь, приник ухом к замочной скважине, и напряжённо прислушался, прикрыв для верности один глаз.

– Любопытно… – повторил он ещё раз, а затем, оглянувшись по сторонам, выудил из кармана халата большую связку ключей.

Одного взгляда на эту связку было достаточно, чтобы убедиться в том, что все ключи эти были старинные, самых диковинных форм и размеров. Архивариус долго возился, подбирая нужный ключ. Наконец, подобрав, сунул его в замочную скважину и повернул.

Он почувствовал, как напряглась внутренность замка, пытаясь противостоять этому вторжению, но силы были неравны. Дверь распахнулась, и Святополк Антонович Закавыка шагнул внутрь дома номер четыре по улице Фрагонара.

Глава 3. Княжий слуга

Солнце с трудом пробивалось отвесными лучами сквозь густую листву вековых деревьев и молодой поросли, и, попав на землю, тут же заставляло неброские лесные краски разгораться ярче и сочнее. Скромное узорочье папоротника, выхваченное золочёным светом, вдруг вспыхивало живым зеленоватым огнём. Он горделиво прямился, дрожа длинным стеблем. Но набегала туча, разливалась тень, и папоротник сникал, словно устыдившись собственной нескромности.

Ягода костяники, приподняв лист, изо всех сил тянулась к теплу и свету, и если случалось, что солнечный луч, сорвавшись с тонкой ветки осины, попадал прямо на неё, она тут же радостно подставляла ему свой розовый ещё бочок, жадно вбирая его могучую жизненную силу.

Лес замер в полуденной дрёме, словно повиснув в зыбком мареве. От земли поднимался густой тёплый воздух, насыщенный запахами перегноя, трав, ягод и коры деревьев. Природа наслаждалась покоем, глубоко дыша бесконечными лесами, напитывая землю, словно своей кровью, полноводными реками. Только кровь эта была не красная, а хрустально-прозрачная, чистая, как слеза.

Откуда-то прилетел красноголовый дятел, и, усевшись поудобнее на старую берёзу, выдал крепкую дробь не хуже заправского барабанщика. Эхо тут же подхватило сухие эти звуки, и широко понесло в разные стороны, дополняя и сталкивая их друг с другом.

В глубине чащи, соперничая с пернатым молотобойцем, заполошно застрекотала сорока, словно напоминая всем, что главный голос в лесном хоре принадлежит ей.

Рыжей молнией взлетевшая на сосну белка встревоженно зацокала, держа в лапках маленький грибок и озабоченно поглядывая в сторону. Через некоторое время, раздвинув кусты волчьей ягоды, на едва приметной тропке показался человек.

Несколько мгновений глаза его цепко и внимательно обшаривали всё вокруг, но вот он вышел совсем и остановился. Это был высокого роста крепкий молодец, в чёрной бороде которого и на висках уже посверкивало редкое серебро.

Лицом был он правилен, но жёсткий взгляд голубых глаз и поперечная складка между бровей делали его малоприятным, так что оно вполне могло сойти за разбойное. Да и откуда было взяться здесь, в глубине Муромских лесов, иному выражению?

Отшельники, паломники, монахи и прочие «божьи люди» сторонились этих мест, а ежели и встречались, то из оружия у них был разве что нож, а у этого на плече висел лук, за поясом торчали боевой топор да палица немалых размеров.

Ношеный кафтанишко, мягкие добротные сапоги, штаны с заплатой на правом колене да заломленная набекрень шапка составляли наряд этого человека. Звали его Капитоном, и был он собственностью рязанского князя Василия Кривого. Рано осиротев, взят был маленький Капитоша на воспитание княжим конюхом, мужиком суровым и недобрым, и с малолетства постигал все необходимости княжеской службы.

Сначала был он мальчиком на побегушках. Став постарше, прислуживал на кухне, а потом, благодаря природной смётке и уму, перебрался в хозяйские палаты. И нашёл в нём князь Василий слугу преданного и верного, пса цепного, ловкого и сильного, готового перегрызть горло любому, ежели будет на то княжеская воля. И кличку за это Капитон получил соответственную – Кусай.

Прихлопнув на лице сразу с полдюжины комаров, Капитон сорвал берёзовую ветку, и, обмахиваясь ею, продолжил свой путь. Однако тропка, и так едва заметная, шагов через сто внезапно ушла в землю, растворившись в траве, словно и не была вовсе.

Капитон остановился. Не зная, куда идти дальше, растерянно затоптался, глядя по сторонам. Затем он присел и стал самым тщательным образом изучать место, где обрывалась тропинка. Он даже встал на колени и сунулся лицом в траву, словно хотел что-то учуять, но всё было напрасно.

– Куда ж ты подевалась, окаянная? Так ведь не бывает, чтобы шёл человек, шёл по земле, да вдруг птицей и полетел… Чертовщина какая-то…