Внутри

– Зачем?

– Я не знаю, как от него избавиться. А если я пойду на его условия, возможно, он оставит нас в покое.

– Мы ведь даже не знаем, кто он!

Я про себя думаю, что Сэнди должна остаться невредимой. Только при этом условии я согласен играть в эти игры. Тут же приходит мысль, что в условиях полной беззащитности глупо ставить кому-то условия.

– Олег, не делай этого, – умоляет Сэнди. – Давай скроемся в Лос-Анджелесе.

– Нас найдут в любой точке мира и убьют нашими же руками.

Сэнди видит мою непреклонность. Ей ничего не остается, как спросить:

– Я звоню Папочке?

Я поражаюсь, как легко внетелесный придурок меняет наши с Сэнди роли местами. Я думаю, что небезопасно называть, пусть и про себя, неизвестного вторженца внетелесным придурком и стараюсь усмирить неприязнь к нему. Я киваю головой.

– А если он откажется?

Я усмехаюсь.

– Он не откажется.

Словно только это и требовалось. На телефон Сэнди приходит сообщение – СМС, а не пищалка hooklove. Пишет Папочка, и пишет, что чемодан с деньгами находится на переднем сидении его коллекционного Роллс-Ройлса.

– Как нам теперь дальше жить? – тихо спрашивает Сэнди. – Даже наши мысли находятся в опасности…

Я пожимаю плечами и вновь обращаюсь ко внетелес… к неизвестному вторженцу, обращаюсь несколько минут, чтобы увеличить вероятность прочтения им моих мыслей. Мысленно прошу вторженца включить моей рукой радио в машине, если моя просьба будет им одобрена – или ударить меня по щеке, если у меня нет никаких прав просить его о чем бы то ни было. Все это время Сэнди смотрит на меня спокойно – но со неуловимым страхом в глазах, который по силам уловить только мне.

Сэнди смотрит мне в глаза, затем вздрагивает. Кто-то поет: "I am the voice inside your head you refuse to hear"[9 - Поет Дэйв Грол, слова из песни Foo Fighters – Pretender.]. Я облегченно вздыхаю и выключаю радио.

– Прости, включил случайно.

Затем тщательно прожевываю слова, перед тем, как их произнести:

– Я поеду к Папочке один.

– А я? Ты меня бросишь здесь одну? – спрашивает Сэнди, спрашивает и улыбается, сама улыбается собственному, столь глупому вопросу.

Я целую Сэнди в губы, целую как обычно долго, затем шепотом говорю:

– Сейчас сюда приедет такси. Тебя отвезут в аэропорт.

Сэнди непонимающе смотрит на меня, затем спрашивает:

– Ты подружился с этим…эээ…духом?

– Я налаживаю с ним контакт. – Произнося эту фразу вслух, я ощущаю какое-то хорошее чувство, что-то среднее между облегчением и надеждой.

И с этим чувством в душе молча обнимаю свою Сэнди, пока возле нашей машины не останавливается канареечного цвета такси.

Сэнди должна попасть в аэропорт. В Международный аэропорт Лос-Анджелес. Уверен, что если с неизвестным вторженцем удастся договориться, проблем с посадкой на рейс у нас не будет. Я мысленно прошу вторженца о сотрудничестве, пока прощаюсь с Сэнди. И прощаюсь с ней долго, говорю ей ободряющие, но пустые фразы, все мое нутро противится ее отъезду. Я молю неизвестного вторженца не вселяться в Сэнди, или в водителя такси, или в водителя встречной машины. Я хочу убедиться, что моя Сэнди будет в безопасности, но не знаю, как это сделать. Может, мы имеем дело с непостижимой сущностью, тогда требовать от нее руководствоваться общечеловеческой логикой поистине глупо. Я не знаю, ничего не знаю, я просто надеюсь, что с моей Сэнди будет все в порядке, иначе то, что я делаю, просто бессмысленно.

А что я делаю? Я еду к Папочке, в пригород Сан-Франциско, к его несчастным виноградникам. Еду долго, дорога кажется бесконечной. Папочкин особняк находится рядом с Дэйли Сити, что, разумеется, ближе, чем наш с Сэнди домик на Пасифик Хайтс – но рядом нет Сэнди, я не знаю, что с ней, в груди пустота, а в голове бардак. И дорога кажется бесконечно долгой. Бесконечно, бесконечно долгой…

Я хочу спать. Ночь подходит к концу, в гранатовое зарево окрашивается горизонт, все живое вокруг, кроме меня, конечно же, начинает пробуждается. Я еду по инерции, слушаю политическую ахинею, которую несет ведущая местной радиостанции. Я не выключаю радио в надежде, что тупость межполитических проблем, в которых, очевидно, виноваты все, кроме нас, разбудит во мне раздражительность, и заодно разбудит меня остального. Но я клюю носом. Как в тумане проношусь мимо Пескадеро, мимо Лобитоса, мимо Эль Гранады. Наверное, только боль за Сэнди не позволяет мне уткнуться головою в руль.

Скоро Дэйли Сити, подбадриваю я себя. Скоро будет Папочка с деньгами. Молю неизвестного вторженца о свободе от бреда, в который он меня втянул.

Спустя вязкие полчаса я оказываюсь у ворот Папочкиного особняка. Мордоворот в черном пиджаке узнает меня, ничего не говорит в свой наушник, просто открывает ворота. Я не удивляюсь этому, а радуюсь – шансы, что я избегу Папочкиного кряхтения составляют сейчас примерно сто процентов. Машину оставляю за воротами и несусь к коллекционному Роллс Ройсу. Нахожу чемодан на обтянутом блестящей кожей переднем сидении. Открываю чемодан и облегченно вздыхаю – там не Папочкины вонючие носки, а действительно деньги, и денег много. Сколько именно денег я не знаю, не пересчитываю, закрываю чемодан, беру его под мышку и иду обратно к своему Форд Фокусу. Киваю охраннику, тот никак не реагирует.

Я кладу чемодан в багажник, сажусь в машину и завожу мотор. Теперь мне нужно… найти… Ривьеру?

Но где?

Мой телефон звонит, едва этот вопрос оказывается в моей лишенной сна голове. Я поднимаю трубку:

– Да.

– Вези деньги на Герреро-стрит, это в Мишен Дистрикте.

Я узнаю голос женщины в латексе. Мне этот голос никогда не забыть. Я спрашиваю:

– Номер дома или какие-нибудь ориентиры?

Женщина в латексе загадочно смеется – и эта не та загадочность, которая интригует. Эта загадочность пугает.

– Через минуту ты поймешь.

Женщина в латексе вешает трубку. Я набираю на навигаторе Герреро-стрит и отъезжаю от Папочкиного особняка.

Едва ворота закрываются, как в моей голове отчетливо проносится низкий женский голос, спрашивающий: "Может, съешь что-нибудь?"

Я понимаю, что имела в виду женщина в латексе. Она сейчас пытает Клэр в том же месте, где пытала меня. Мне почему-то не жалко Клэр, я думаю, что мне будет жалко Сэнди, если она узнает, что с Клэр что-нибудь случилось…если, конечно, с Клэр что-нибудь случится.

Я еду и стараюсь не думать ни о чем. Не думать ни о чем. Мысли – это зло. Чувства – еще хуже.

Чужое одобрение проскальзывает в моем усталом теле. Я понимаю, что внетелесный при… не сорваться бы… неизвестный вторженец соглашается со мной.

Через какое-то время, пролетевшее или проползшее в остывающем тумане моих переживаний, я оказываюсь возле здания, чей интерьер навсегда останется в моей памяти. Хватаю чемодан, затем стучусь в дверь, стучусь так, как стучат порядочные джентльмены.

Пауза, после которой открывается дверь. На пороге стоит Клэр. Одетая Клэр. Ее одежда как обычно напоминает безликую униформу какой-нибудь банковской служащей. Черная юбка, тусклая блузка, черный платок на шее. Кольцо на две фаланги на пальце с кожей, навеивающей воспоминания о сочном гриле на одном из пикников с Сэнди. Вместо приветствия я говорю то, что думаю:

– Я не удивлен.

Клэр улыбается уже успевшей опостылеть мне улыбкой.

– Молодец, ты растешь над собой. А теперь отдай мне чемодан.