Внутри

Внутри
Евгений Гатальский

Хочется ли вам знать, что чувствуют люди, которые вас окружают? Посмотреть на этот мир чужими глазами? Оказаться замкнутым в чужой голове и понять глубинные различия, отличающие иное сознание от вашего собственного? Или в тайне от владельца сознания узнать тайну, которую владелец пытается скрыть… Главный герой, Олег Ривник, получает такую возможность – правда цена за нее оказывается слишком высокой… Содержит нецензурную брань.

Посвящается тебе – ведь никого важнее тебя в твоей жизни нет.

FORAS

Фото

Я смотрю на свадебную фотографию, на которой моя жена еще блондинка, и думаю о том, куда завела меня моя душная жизнь.

И дело здесь не в моей жене. Моя жена Сэнди – самая удивительная женщина на свете. Я благословлен ее любовью.

Дело в Клэр. Хотя нет – она тоже здесь ни при чем. Клэр – это сестра Сэнди. И я имел неосторожность с ней встречаться. До знакомства с Сэнди. Моя Сэнди об этом ничего не знает. И знать не должна. Это тот случай, когда я понимаю, что глупо держать все в тайне, но раскрыть эту тайну не могу. Тайна превратилась в предрассудок, превратилась достаточно давно, и я уже не могу от нее избавиться.

Я понимаю, что Сэнди с ее чуткостью и гибким умом отнесется ко мне с пониманием, если, конечно, в шутку не назовет меня козлом или не изобьет подушкой – но все равно не могу.

Клэр плевать хотела на эти тайны. Она погружена в ювелирный бизнес. Холодный оттенок белого золота. Кольцо на две фаланги. Смуглая кожа, антипод творческой бледности Сэнди.

Папочка неведомым образом узнал о моей давнишней связи с Клэр и теперь презирает меня при каждом удобном случае. Презирает взглядом, молча, презирает высокомерно, словно таракана, на которого даже не хочется наступать, чтобы не испачкать ботинки.

Уайт Пауэрс, мой чернокожий коллега, звонит и сообщает о продаже картины.

– Твердыня Тибета?[1 - Картина русского художника Николая Рериха.] – переспрашиваю я. – Теперь их возбуждает модернизм?

Пауэрс что-то бурчит, и я так понимаю, что возбуждает.

– А где оригинал, не узнавал?

Пауэрс что-то бурчит в ответ, и я так понимаю, что он даже не пытался узнать.

– Разницы никакой. Давай, пока берут.

Пауэрс что-то бурчит про скидку.

– Процентов пять, не больше.

Богатые сексоголики. Сначала – импрессионизм. Затем – супрематизм. После – Сунцзянская школа живописи и якобы малоизвестная работа Фриделя Дзюбаса. Теперь пятая картина моей Сэнди уходит в их похотливое лоно. Их доходное либидо уже давно заслуживает скидку.

Пауэрс что-то бурчит про подозрительность.

– Не бойся. Они разбираются в живописи так же, как твоя жена в мужчинах.

Пауэрс просто что-то недовольно бурчит.

– Хорошо, три процента. Нам же лучше. – Я вешаю трубку и возвращаюсь глазами к фотографии.

Тихий домик на Пасифик Хайтс за нашими спинами. Тихая свадьба. На мне – моя дурацкая черная накидка. На Сэнди – ее шерстяная серая накидка с дырами от творческих истерик. Серый пояс обтягивает мою Сэнди где-то в районе пупка. Ее впалого пупка – выпуклые пупки я не могу лицезреть. Эстетически не перевариваю. Сэнди знает об эстетике пупков и поэтому понимает мое недовольство. У Клэр, кстати, выпуклый пупок, но причина нашего расставания кроется не в этом. Мы расстались задолго до того, как я начал видеть в ее выпуклом пупке причину сорвать на ком-нибудь свою злость.

Тихий домик в Пасифик Хайтс, где я живу. Где сижу в спальне и думаю о том, куда завела меня моя душная от обмана жизнь.

Я и Сэнди. Ее милая улыбка. Дырочка между двумя передними зубами. Ее белые зубы, на их фоне мои выглядят слишком желтыми. Папочка стоит позади нас и имитирует радость, его, к сожалению, уже покойная жена, тетя Лорен, сияет от счастья ничуть не меньше, чем сама Сэнди. Клэр на фото нет. В тот день она позвонила Сэнди и сказала, что какой-то клиент, химик-задрот из Силиконовой долины, возмутился повышенным содержанием родия в 583 пробе, поэтому ей придется задержаться на работе. Ложь. Мы – я и, конечно же, Папочка – мы оба понимали, что Клэр нас обманывала, и я был уверен – уверен, был уверен и Папочка – что Клэр знает, что мы вдвоем не поверили ее лжи.

Папочка. Старый скряга всегда умудряется оскорбляться на чьи-то лишние деньги. У меня с ним было бы много общего, если бы мы не ненавидели друг друга.

Лишние деньги… Пауэрс продал одну из лучших работ моей Сэнди какому-то искусствоведу, который, к несчастью, дружит с кем-то из мафии. Он узрел в чудом сохранившейся работе Пизанелло кисть пошлой авангардистки и сообщил об этом сразу мне, минуя, почему-то, Пауэрса. Этот факт в обойме с чуткостью искусствоведа заставил меня задуматься о том, куда завела меня моя душная от обмана бандитолюбивого искусствоведа жизнь. Я готов отдать ему все деньги, что у меня есть – лишь бы Пауэрс и дальше занимался бы забубениванием невежественных богачей. Лишь бы и дальше тонкая кисть моей любимой художницы выводила очередной шедевр, необходимый для нашей финансовой независимости от Папочки.

Его рожа даже на фото вызывает отвращение… Как же не хватает тети Лорен.

Я смотрю на фотографию в ожидании звонка искусствоведа. Святой дьявол, я ведь даже не знаю его имени!

Звонит телефон – хотя нет, звонит кто-то в дверь. Я вставляю фотографию обратно в рамку, потягиваюсь, надеваю тапочки Сэнди – я их испоганю, и Сэнди меня убьет – и спускаюсь по лестнице к входной двери.

Мозги

Я открываю дверь в ожидании увидеть блестящее от снобизма лицо искусствоведа – или пистолет гориллы его влиятельного друга-мафиози – а вижу серо-розовые мозги на коврике цвета Сэндиной накидки.

Человеческие мозги. Разбросанные островки из извилин в темно-багровой луже крови.

Когда-то я хотел стать хирургом. Человеческие мозги я узнаю из сотни других мозгов других особей животного мира.

Но врачебный опыт не мог спасти от внезапного омерзения. Меня бы вывернуло наизнанку, если бы мой желудок не пустовал со вчерашнего вечера.

Я иду за совком в прихожую, но вспоминаю, что пару недель назад мы его выкинули, вместе с веником – тогда в наш домик на Пасифик Хайтс заселился робот-пылесос.

Я влетаю по лестнице в спальню, беру с прикроватной тумбы телефон и лихорадочно набираю номер Сэнди. Хочу убедиться, что с ней все в порядке.

– Да, мистер Ревность, еще пару мазков – и все, остальное завтра доделаю, как и обещала, – слышу я голос Сэнди и успокаиваюсь.

– Олег? Все хорошо?

– Все в порядке, миссис Страсть, просто хотел сказать, что Гейси порвал твой коврик на заплатки. Он и вправду маньяк[2 - Отсылка к Джону Уэйну Гейси, американскому серийному убийце.].

– Странно, он только недавно гулял.

– Сам удивлен. Вот же пушистый извращенец! Пойду в супермаркет, куплю новый коврик.

– Хорошо, мистер Ревность, только быстро, я скоро буду дома.

– Не называй меня мистером Ревностью.

– Хорошо, мистер Ревность. Целую!

Я беру коврик с мозгами, несу его к унитазу и спускаю чьи-то мертвые нейроны бродить по сан-францисской канализации. Ковер скручиваю трубкой, кровавой стороной внутрь, и кладу в мусорное ведро. Для надежности поливаю коврик соусом лечо – по легенде я уронил свой бургер на ковер, пока искал что-нибудь массивное, чем можно было бы огреть Гейси.

Гейси… Сэнди назвала котика-перса в честь дяди и смеха ради, но сейчас мне далеко не до смеха – в имени кота я вижу поганый символизм. Я курю на кухне, кидаю окурок перед роботом-пылесосом, достаю наличку из брюк и – в домашнем халате и Сэндиных тапочках – иду в хозяйственный магазин, находится он в пяти минутах ходьбы от дома.

Возвращаюсь домой где-то через пятнадцать минут. С пачкой сигарет Clyde's Heaven в виде гроба и, конечно, с новым ковриком в руках. Красным – серого в наличии не было.