Универсум

Он курил местные зелья, затмевающие рассудок. Раньше в них он не видел смысла. Эффект от воскурений занимательный: в зависимости от выбранного аспекта восприятие обострялось, и объекты приобретали более явственные и выразительные качества, в остальных же восприятие наоборот притуплялось; течение времени становилось относительным, и еще хотелось обнять весь мир, ведь он такой мягкий, дышащий и нежный… Это был своего рода усилитель вкуса, а Евгений в своем положении в нем не нуждался. К тому же на его разум это влияло совсем не так, как на уравновешенных людей или чингар. Тем не менее, он, уже не знающий зачем, злоупотреблял наркотиком все больше, а от повышенной дозировки все приобретало менее привлекательный вид и неизбежно клонило в сон, притом довольно неожиданно. Разумеется, Женя заставлял принимать эту субстанцию и своих одноразовых избранниц.

Снисходил он по любой прихоти или наитию, размять чресла и увести с собой очередную девушку. Хватал любую, что попадалась под руку и радовала глаз. И наплевать – даже если она была чьей-то женой или мамой. Всех, кто был против, он давил телепатически и те в итоге не просто соглашались, а даже находили в этом упоенье. Тех, кто был за, было гораздо больше – он нравился девушкам, и многие хотели родить от нового, более гуманного, как им казалось, главнокомандующего. И подавляющее большинство старалось всячески угождать ему, потому что боялись сильнее Хаша. Помешательство Евгения не вызывало никаких сомнений, и частично его поведение оправдывали.

Души вновь и вновь спотыкались на печальное и тусклое прошлое Евгения, как о беспорядочно раскиданные кирпичи, комки из тревоги и уныния. Самое забавное, что даже сам исходный материал про них почти забыл, как страшные сны, что прежде преследовали постоянно, а ныне скинуты в кювет и оставлены позади – так далеко, что их не разглядеть в зеркале заднего вида. Но для душ этот разум, в котором они тоже, отчасти, являлись узниками, был в новинку, и, определив и пометив все, что не нравится, красным, они пытались миновать препятствия. Поэтому у Жени часто и неконтролируемо менялось настроение, например, он ни с того ни с сего мог завыть или заплакать, а потом вдруг глубоко вздохнуть и засиять улыбкой.

Время от времени на руках Евгения проявлялись голубые жилки, как будто вены, наполненные светом. Затем они исчезали, но через какое-то время показывались снова, как прогрессирующий недуг с ремиссиями и осложнениями. Этот недуг тихой сапой расшатывал Женин разум. Он протестовал, как мог, кричал, чтобы оставили в покое хотя бы окружающих, но его бунты жестко подавлялись, банально «заваливая его телами». Души желали большего, и, не получая упокоения, злились еще сильнее, срываясь на женщинах, словно пытаясь исторгнуть из тела как можно больше.

Женю радовало, когда чингаре слаженно и по своей воле исполняли все должное. Но также он чувствовал почти все неугодные настроения, страх и ненависть к нему. Он понимал, что долго так продолжаться не может, и что против него зреют заговорщицкие настроения. Носитель боялся, что души жестоко покарают дерзнувших напасть, дабы преподать урок, который навсегда оставит на лице вполне достойного народа щербатые раны и растянет его странное правление на годы.

Все это время Хаш был неподалеку. Его выходили, и даже набравшись сил, он позволял узурпатору пользоваться всеми его привилегиями. Он наблюдал за поведением противника и выжидал. Он знал, что подвернется удачный момент, и потому не рисковал выступать. К тому же Евгений ничего из ряда вон выходящего не делал, да и заболевал – так что, «вроде, и спешить-то особо некуда».

Однажды Женя лег в постель и, повинуясь настроению, выгнал всех вон. Он задумался, какого было Хашу, какая это ноша – знать, что тебя так много людей ненавидят. И ненавистники были не где-то вдалеке, а прямо здесь, в доме, под боком. А ведь он, по мнению многих, ни в чем не виноват. Это был момент ясности – он просто лежал и смотрел в потолок – туда, где хотелось видеть небо и столп света, и не по кадрам из ставшей фотографической памяти, а по-настоящему. Потолок закружился, растворяясь и подчиняясь воле полубога, но, как бы они ни старались, от его присутствия избавиться никак не удавалось.

Тогда Евгений вышел и лег на балконе. Но и здесь он чувствовал что-то лишнее, нарушающее «правильное». Как будто даже души осознали, в каком они ущербном и шатком положении, как будто они позволили носителю высказать мнение.

Этот момент и стал переломным. Евгений пришел к Хашу и попросил (или приказал – неважно) позвать Шаттьяха и еще кого-нибудь из детей, что он не знает. Тот молча выполнил просьбу.

Через пару дней прибыла Люциана, дочь Хаша и старшая сестра Шаттьяха. Отец с дочерью взялись за руки и поклонились друг другу. Очень необычный жест для таких людей. Евгению Люциана сразу понравилась: помимо хорошо сидящей на широких плечах серебристой кольчуги с монолитными вставками и коротко стриженых каштановых волос в глаза бросалась лучезарная, искренняя улыбка. Настолько непривычно было ее видеть в здешних условиях, что она казалась совсем несуразной и при этом единственно верной.

Евгению было все равно, кто прибудет помимо Шаттьяха, но гостю даже он удивился и решил немедленно спуститься, чтобы лично познакомиться. Люциану нисколько не удивило положение отца, хотя, вряд ли он всем сообщал о такой пустяковой неудаче.

– Здравствуй, я Евгений, – улыбаясь, начал Женя.

– Здравствуй, а я Люциана. – Она посмотрела в чистые, зеленые глаза.

– Как смотришь на то, что мы едем в библиотеку к Келамизару? – осведомился Женя.

– Смотря зачем.

– За знаниями. Располагайся – ждем Шаттьяха.

Они улыбнулись друг другу и разошлись. Одному Богу известно, что заставляло души придерживаться границ благоразумия и не творить полнейшую вакханалию, стихийно усугубляя положение вещей, но носитель из раза в раз был им благодарен.

Спустя несколько часов прискакал и Шаттьях со своей свитой. Время не играло существенной роли для Жени – оно шло рывками, едва уловимыми фрагментами. Вот они поздоровались – вот позвали трех капитанов – вот он уже стоит в броне с оружием – и вот ребята уже тащат снаряжение.

Евгений навестил семьи и со всеми попрощался. Его принимали по-разному: кто-то опасливо, чуть не вжимаясь в угол, кто-то безучастно и сдержанно, но пожать руку или обняться никто не отказывал в удовольствии. Детишкам он сказал, что отправляется за приключениями по зову души. Райатта и Смилка сначала обрадовались, но потом им тут же стало завидно. Женя потрепал их светлые головки и сказал, чтобы они были терпеливы, и их пора тоже придет.

К целиком своей семье он заглянул напоследок. Вот так противно вышло – именно от них он был дальше всего. Мия вышла из апартаментов и закрыла за собой дверь.

– Что? – спросила она сухо, едва поднимая губы. Хотела выдавить из себя как можно больше пренебрежения и хладнокровия, но аура и тело дрожали.

– Я к Келамизару. Не знаю, когда вернусь. Скажешь детям?

– Хорошо.

Она уже опустила взгляд и хотела было уйти, но остановилась. Секунды три они просто стояли и смотрели друг другу в глаза, и вдруг Евгений резко повернулся и ушел восвояси, так же, как он делал много-много раз за пару секунд до того, как горько пожалеть об этом.

Глава 6

Вечерний бриз дул с запада и нес с собой прохладу. Он шелестел пестрыми ветвями разносортных причудливых деревьев. Он уносил прочь опадающие листья тех, кто решил уснуть пораньше. Все верно – в деревьях тоже есть души, и теперь Евгений мог их разглядеть и почувствовать с закрытыми глазами. От такого обилия зелени дышащего леса взор рассеивался и порой вырисовывал замысловатые фигуры. Еще одно озеро, в которое хотелось нырнуть и чью энергию вдохнуть.

Ветер гнал прочь все тягостные думы, преграждая путь новым, наглым и нахальным. Он шептал что-то очень важное – то, что каждому по нраву, то, в чем каждый откроет свой смысл. Для Жени смысл в том, что он на верном пути. Так легко давно не дышалось. Воздух свободы – пусть и вдалеке от любимых, зато все в безопасности.

Они ехали на север тихо, молча с самого отъезда. Глаза Жени улыбались. Он уже успел насладиться осмотром аур спутников. У Люцианы была приятная на вид – с желтыми озорными вспышками, почти слепящими, а в остальном – строгое и вдумчивое поле, переливающееся всеми цветами радуги, ровно как и белый с черным, как и положено для нормы.

У капитанов тоже облака разных цветов, напоминающие Люциановы, но порой бросающие вызов краснотой и синевой. В остальном же ореол более тусклый и менее выраженный.

А вот особенностью Шаттьяха было другое. Его окружала сфера полупрозрачных темных призраков, витающих внутри, словно пытающихся выбраться. Эта особенность тоже пока не носила слишком явный характер, но тенденцию от столь проницательного взора скрыть было невозможно.