Универсум

Я уже не ходил, а ковылял, как старый калека. Даже смертельная рана и тот факт, что мне оставалось лишь продержаться, нисколько не подбадривал.

Где-то на границе сознания послышался отголосок Хаша: «Высоси его. Надо».

Баррент с разъяренным ревом метнулся на меня. Я лишь резко присел, почти упав ему под ноги. Противник споткнулся о меня, как о бревно, добавив мне боли в боку и в голове, что принимала все удары крови и нервов, и он с грохотом рухнул на землю. Звук и тряска не воспринялись абсолютно, хотя остальные, я уверен, обомлели от падения гиганта.

Всего за не поддающийся исчислению момент стало понятно, что враг не встает, и что я должен съесть его, изнасиловать, растерзать, убить, выпить, уничтожить, впитать его, чтобы было легче.

Откуда-то появилось невероятное рвение, и боль отступила. Я подполз к нему, – его кулак прошел вскользь черепа, распоров кожу. Я впился этой мрази в горло зубами. Пальцы нащупали его глаз и выдавили его к чертовой матери. Чудовище кричало и билось в агонии, не понимало, куда бить, что защищать: вытекший глаз или вырванный кусок горла. Поврежденная рука закрыла ему лицо. И только он попытался совершить последний взмах, я резко свернул ему шею. Едва слышно хрустнул позвоночник, и голова прилипла к грязи.

Я закричал на него своей окровавленной, слюнявой и сопливой мордой, и со всем прочим потекли еще и слезы. Мозг, вскипевший от горячки, отказывался воспринимать это безумие сквозь закрытые грязной липкой пеленой глаза и заложенные уши.

Сразу после я взглянул врагу в глаз и полной грудью вдохнул, страстно желая высосать его душу, напитаться его силой, и сделать все, что угодно, лишь бы страдания закончились. Показалось, что в этот момент с его лица воспарила сизая дамка. Она залетала мне в рот, и, черт возьми, как же это было приятно! Все, все без остатка – все мое, и только мое!

Сознание угасало, и организм, держащийся вдолг, позволил себе отключиться. Больше никто не кричит, не болеет. Они заткнулись, и только Хаш улыбался в душе.

Глава 3

Очнулся в лазарете. Двигаться даже не пытался. Сквозь марево слипшихся глаз и пелену мрака на меня смотрела Мия.

– Воды, – прошептал я высохшими губами.

Через мгновение вода сладким и прохладным ручейком потекла в горло, орошая его стенки. Она пролилась и стекала по щекам. С трудом поборол в себе желание впиться в живительную жидкость и – как пить дать – поперхнуться. Когда половина кувшина вылилась, я улыбнулся от удовольствия и воспоминаний о забавных моментах, с такими ситуациями связанными.

– Поцелуй, – попросил я теперь.

Мы не спешили.

«Все, счастье достигнуто – можешь хоть сейчас меня забирать, костлявая».

– Я люблю тебя.

Жена, все это время державшаяся, заплакала.

– О боже, что-то стряслось, красотка? – хотел я ее отвлечь.

Она, долго молча, смотрела мне в глаза, которые тоже стали намокать. Когда же наконец преобразится та тупорылая часть человечности, из-за которой я забываю обращаться к ментальному? Я прочувствовал ее и захотел услышать ее мысли. Но там ничего выразительного не было. И не потому, что она блокировала, а потому что сознательно отгоняла мысли об этом. Настолько они были ей противны. Я понимал, что она разведется со мной, когда мы окажемся в достаточно безопасном, цивилизованном ареале. Для меня это было логично, естественно, неотвратимо, но все равно страшно.

– Ступай к детям. Мне уже ничто не угрожает. – Я взял ее нежную руку.

– Ты раньше не ходил во сне? – спросила она.

– … Только под наркотиками. А что?

– Ты всех тут напугал ночью. – Она прикоснулась к моему лбу.

– Давай попробую…

К соседней «койке» был приставлен импровизированный костыль. Она подала его мне и помогла. Сначала ступня – покрутили – хорошо. Затем обе ноги. Я все делал очень осторожно, нажимал сильнее на деревяшку и жену, проверяя, выдержит ли опора и насколько больно. Конечно, было больно, но принципиальных ограничений для своего тела я не ощутил.

Постояв с полминуты, и подождав, не начнется ли кружиться голова, я рискнул и сделал шаг. Чтобы удержать равновесие, пришлось сделать еще несколько. Вспомнилась шутка: «я могу ходить!», но я быстро вернулся к концентрации.

Поначалу было страшно отходить от койки. Я так уже делал в своей жизни и не раз, но все равно, я был немного удивлен. Мне не давали мощных болеутоляющих – я ничего не чувствовал, голова была ясная, и этим надо было пользоваться. Боль подсказывала, как правильно двигаться.

Дойдя до стены, я прижался, чтобы передохнуть. Я посмотрел на жену и сказал:

– Спасибо.

Она с серьезным видом промолчала.

– Я провалялся сутки с небольшим перерывом?

– Да.

– Попробую походить, пока не устану.

Она шла рядом, чтобы, в случае чего, подхватить меня – почти центнеровую тушу. Слава богу, помощь не понадобилась, а со временем идти становилось все легче. И, опять же, даже здесь я почувствовал подвох, но ограничивать развитие и терять время страшно не хотелось, так же, как и спать.

Метров сто мы прошли без костылей, пока я не присел на скамью. Мия стояла рядом, и я вновь сделал причмокивающий жест, чтобы она меня поцеловала. Сдержанная радость наконец озарила ее прекрасное лицо.

В этот раз я решил вернуться и отмахать все метры в обратном направлении, хотя имел право заснуть хоть на полу в любом месте, и меня бы перенесли, как делали несчетное количество раз. Я засмеялся. Почему они все меня терпят? Потому что на фоне Хаша я еще ничего.

***

Три дня я усиленно тренировался и медитировал. Уже со второй попытки я ходил без ограничений, страсть, как дети обрадовались. И другие семьи навестил, даже пошутил, что Мелик, когда ногу ушиб, тоже мог бы так же смешно ковылять первое время.

Сил я набирался весьма стремительно, притом нельзя сказать, чтобы упорно взывал к Свету или Тьме. Надеялся, что они не обидятся, что я про них забывал – они же и так терпели, что сынулька обращается, только когда ему что-то надо. Стоп, вообще-то не всегда.

Лунатизмом больше не занимался, хоть и было нам с Мией страшновато засыпать рядом с Тилькой и Славкой. Я расспросил медсестер, что я делал: встал, чтобы гордо помочиться стоя, а не под себя, а потом направился к лошадям. Первый позыв очевиден, а вот второй меня немного разочаровал. С другой стороны, главное, что к семье не поперся.

Прекрасно проводили время: на лошадях катались, купались, пикник в полукилометре от охраны устроили с костром и готовкой. Разумеется, пищу взяли уже пойманную. Сидели под открытым чистым звездным небом. Детишки загадали желание, когда пролетела комета, или что нынче пролетает. Жаль погода не позволяла – ночью градусов семь, но условились, что через несколько месяцев обязательно прямо так, в теплой одежде, просто под одеялом и «обнаглеем».

На четвертый день я еще чувствовал отголоски разбитости, но за бок не хватался, как во время усиленных лечений Мии. Хаш позвал к себе, и мне тоже захотелось с ним поговорить. В этот раз он опять меня удивил, решив пройтись со мной по лесу. Хоть я никогда не заходил в окрестные леса глубже, чем на тридцать-сорок метров, смертоносных тварей, как и самого Хаша, я не боялся и ступал уверенно, но поглядывая под ноги.

Внутри, под кронами деревьев, на опавшей листве и посреди гибких веток все выглядело как-то не так, словно кто-то просто взял за основу наши дремучие леса, слегка осветил фон, разрядил насаждения, убавил кислоты в запахе, разбавив кроваво-шоколадным, слегка подмел и наделал между деревьями борозд. Конечно же, был слышен шорох, но птичьего щебета поблизости разобрать не удалось. Если бы мы не ступали, как пьяные великаны, а остановились и сконцентрировались минут на десять, возможно, аудиальная картина стала бы иной. А так: пару раз виднелись розовые грибы, и пару раз – кости. Трудно было сказать, где что именно. Никакая мразь в морду или под одежду не лезла – тут пять с плюсом сразу.

– Я хочу поговорить с Серыми, – начал я ментальный диалог, когда мы углубились метров на триста.

– О чем?

– О других мирах, расах, законах мироздания, Вселенных.

Он молчал. На восемьдесят процентов уверен, что это была гордыня.

– Здесь тебе подвластно раскрытие почти любой способности. Ты можешь быть бессмертным и почти неуязвимым, если будешь забирать души, – спокойно произнес он и стал ждать ответных мыслей.

– Это опять, как Тьма – путь одиночества и собачьего выживания.

Он хотел возразить, сказать, что такого понятия нет, и что я зажрался по молодости, но понял, что это бесполезно.