Толпа героев XVIII века

Толстой, с началом Русско-турецкой войны в 1711 году, которую он, при всех своих способностях, не смог предотвратить, все же был посажен в знаменитый Семибашенный замок – тюрьму для дипломатов стран, с которыми воевала Османская империя. Он просидел там год, а потом был отозван на родину. Но в 1717 году в нем возникла острая нужда: требовалось отыскать в Европе и выманить в Россию бежавшего за границу наследника престола царевича Алексея Петровича. Толстой вместе с Александром Румянцевым сумел найти царевича в Италии, умудрился встретиться с ним и, прибегнув к привычному ему оружию – хитрости, лживым обещаниям и угрозам, – с блеском выполнил царево задание. Царевич, запуганный Толстым, сбитый с толку обещаниями царя все простить блудному сыну, вернулся на родину. Так, благодаря Толстому, Петр избежал больших династических и политических неприятностей. Привезя же царевича домой, сам Толстой, по указу царя, стал его следователем, вел допросы, «шил» дело об антиправительственном заговоре. Толстой пытал царского сына в застенке, а потом участвовал в тайной казни несчастного царевича. За эти заслуги царь щедро наградил Толстого графским титулом, деньгами, деревнями, чинами «за показанную так великую службу… в привезении по рождению сына моего, а по делу злодея и губителя отца и Отечества», хотя многие люди за спиной Петра Андреевича называли его, не без основания, Иудой, предателем и мерзавцем…

Царь поручил Толстому не только довести дело царевича до конца, но, узнав сыскные способности Толстого, назначил его руководить Тайной канцелярией – страшным для людей того времени сыскным учреждением. Петр ценил Толстого и как пыточного мастера, и как выдающегося дипломата, и вообще как умнейшего человека, изворотливого служаку… но так никогда и не доверял ему. Как-то в застолье, когда все перепились, Петр заметил, что Толстой притворяется пьяным и подслушивает вольные речи своих расслабившихся собутыльников. Сам Петр так нередко делал. Тогда он подошел к Толстому, похлопал его по лысой голове и сказал: «Эх, голова, голова! Не была бы ты так умна, я бы давно отрубить тебя велел!» Эпизод примечательный, а если это анекдот, то очень выразительный! Тиранам всегда нужны такие умные, ловкие исполнители, когда-то и в чем-то провинившиеся, запачканные. Они с червоточинкой, сидят на крючке, и их мучает страх и за прежние грехи, и за нынешние преступления. Из года в год, изо дня в день они вынуждены вновь и вновь доказывать хозяину свою особую, исключительную преданность и любовь.

Так и жил Петр Толстой, пока первый император не закрыл глаза навсегда. Тогда, в январе 1725 года, вместе с Меншиковым и Феофаном Прокоповичем Толстой возвел на престол вдову Петра Екатерину I. Но в ее краткое царствование не было покоя старику. Екатерина часто болела, и Толстой больше всего боялся, что после ее смерти императором станет сын убиенного им царевича Алексея великий князь Петр Алексеевич, десятилетний мальчик – надежда всех, кто был недоволен петровскими преобразованиями. А уж новый император Петр II разберется с палачом своего отца! И тут пути птенцов Петра роковым образом разошлись: Меншикову, который решил выдать свою дочь Марию за будущего юного императора Петра II, приход к власти сына царевича был как раз выгоден – он, на правах тестя и наставника, мог удерживать власть в своих руках. Толстой, вместе с зятем Меншикова Антоном Девьером, тоже недовольным грядущими переменами, пытался, как уже сказано выше, воспрепятствовать этому браку, хотел образумить императрицу Екатерину, попавшую под влияние Меншикова. Однако Меншиков хорошо знал Толстого и в нужный момент достал-таки из-за пазухи свой камень – и тут карьера непотопляемого семидесятилетнего Толстого закончилась. По обвинению в государственной измене он был арестован, следствие было предвзятое, поспешное, а суд, естественно, шемякин – тот самый, которым Толстой в своей Тайной канцелярии судил десятки людей, попавших к нему в лапы.

Приговоренный к смерти умирающей Екатериной, Толстой был помилован новым государем Петром II, получил, как тогда говорили, «вместо смерти живот» и был сослан на Соловки вместе с сыном Иваном, чья вина состояла только в родстве с отцом. С давних пор Соловки были местом страшным. Полтора года провел в тюрьме Толстой, а по описи после его смерти видно, что все меха, шубы и одежды заключенного истлели от сырости. Жизнь в каменном мешке Головленковой башни монастыря, где царили темнота, холод и голод, отличалась такой суровостью, что иным узникам каторга на материке казалась раем. Позже в своей челобитной один из заключенных Михаил Пархомов просил, чтобы «вместо сей ссылки в каторжную работу меня (б) отдали, с радостию моей души готов на каторгу, нежели в сем крайсветном, заморском, темном и студеном, прегорьком и прескорбном месте быти». К тому же, как часто бывало со знатными узниками, охрана стремилась унизить, досадить прежде столь гордому вельможе, отравляла жалкое существование его мелочными придирками. Толстые выдержали недолго. Уже в конце 1728 года скончался Иван Толстой, а в январе 1729 умер и сам Петр Андреевич. Он пережил почти на год своего заклятого врага и гонителя Меншикова, к этому времени угасавшего на другом пустынном конце империи – в Березове.

Корнелий Крюйс: любовь к Сенеке

Летом 1705 года, через два года после основания крепости на Заячьем острове, шведы решили покончить с детищем Петра – Петербургом и вооруженной рукой раз и навсегда прекратить возню русских в устье Невы, уничтожить новый русский город.

И вот однажды горизонт на западе заполнился парусами огромной шведской армады адмирала Анкерштерна, имевшего указ короля Карла XII стереть Петербург с лица земли и с карты… И тут в роли спасителя юного града выступил командующий русским флотом вице-адмирал Корнелий Крюйс…

Его считают своим сыном две страны – Голландия и Норвегия: одни полагают, что родившийся в 1657 году в Ставангере Крюйс был норвежцем, другие – все-таки голландцем. Однако его настоящим отечеством было море, безбрежные просторы которого бороздили голландские корабли. С детских лет юнга Крюйс начал служить на голландском торговом флоте и много раз побывал в Индии, Америке, повидал в океанах мира то, что большинству европейцев того времени даже и не снилось….

На набережной Амстердама до сих пор стоит старинная и высокая Башня слез. Нет, никого в ней не пытали, но в тот день, когда сотни моряков со своими деревянными сундучками в руках садились на шлюпки и буера, чтобы плыть к стоящим на внешнем рейде кораблям Батавской эскадры, все ярусы этой белой башни заполняли женщины и дети – они плакали и махали сверху белыми платками своим мужьям, братьям и отцам, которые уходили в море. Для многих это было прощание навсегда: обычно только половина кораблей возвращалась домой из Батавии, современной Индонезии, – так был опасен и непредсказуем переход через два океана. И каждый раз среди тех, кто после двух-трехлетнего отсутствия ступал на родной берег, оказывался счастливчик Крюйс, которого не брали ни шторма южной Атлантики, ни лихорадка Индонезии.

Словом, на пороге старости (по тем временам – это годам к сорока) Крюйс был просоленным всеми ветрами морским волком. К этому времени он уже прочно осел на берегу, стал главным специалистом голландского флота по кадрам (обер-экипажмейстером) и, наверное, закончил бы свою жизнь в уютном домике на тихой улочке Амстердама, окруженный заботливой семьей. Но этого не случилось – в 1697 году в Амстердам приехал молодой русский царь Петр I, который поразил всех своими занятиями на верфях Ост-Индской компании, где он прилежно трудился как простой подмастерье. К тому же царь и его люди развернули целый вербовочный пункт – России Петра позарез нужны были опытные корабелы, инженеры, мастера разных профессий и особенно моряки. Он нанимал их десятками и сотнями – в России начались реформы, строился флот. И когда заходила речь о кораблестроении, подборе экипажей, все показывали царю на сурового обер-экипажмейстера Крюйса. Вскоре они – оба могучие и высокие – подружились, и не раз государь бывал в гостях у Крюйса. Но сколько он ни уговаривал Крюйса, тот ни за что не хотел ехать в Россию! И все-таки сумел сманить Крюйса царь – пообещал ему чин вице-адмирала и большие деньги. И Крюйс не устоял – душа морского странника не давала ему покоя, он скучал на берегу, да и какой настоящий моряк не мечтает стать адмиралом! В 1698 году Крюйс собрался-таки и на голландском корабле, через Архангельск, прибыл в Россию.

Скучать здесь было некогда: Петр сразу отправил Крюйса в Воронеж и на Азовское море – там начинался русский военно-морской флот. Крюйс плавал по Азовскому морю, чертил карты Приазовья, составлял описание окрестных земель, строил корабли, гавани и крепости. Голландцев там было великое множество – подчас из них формировали целые экипажи кораблей. Все они стремились, как и Крюйс, в Россию за длинным рублем. И все они как один признавали Крюйса своим вождем – он был умен, суров, немногословен. В 1700 году началась Северная война, и через два года Крюйса отправили в Голландию, чтобы выполнить важное задание Петра – нанять как можно больше голландских кораблестроителей и моряков. С этого времени Петр носился уже с новой игрушкой – создавал военный флот на Балтике. По-видимому, новое дело увлекло Крюйса – дома он не остался, а ведь мог! Так под видом поездки по делам из России бежали те иностранцы, кому было трудно ужиться с Петром.

Крюйс приехал прямо в Санкт-Петербург, на стройку Адмиралтейства. Он поселился в доме на Адмиралтейском острове, неподалеку от дома Петра и других вельмож. Дом глядел окнами на Неву, и во дворе крюйсова дома стояла церковь – лютеранская кирха, первая иноверческая церковь в Петербурге. Здесь служил привезенный Крюйсом из Голландии пастор Виллем Толе. Сюда со всего Петербурга собирались молиться все живущие в русском городе голландцы – как известно, кальвинизм, царивший в Голландии, отличался особой строгостью. Наверняка Крюйс был пресвитером кирхи. А вскоре он стал спасителем будущей русской столицы с моря…

Весьма забавно уже то, что Крюйс, всю жизнь проплававший как торговый моряк, выиграл на старости лет настоящее морское сражение, первое и единственное в своей жизни. Нет, когда Крюйс узнал о подходе шведской эскадры к Кронштадту, он не бросился навстречу ей со своими кораблями – шведы были явно сильнее, а только что построенный русский флот с голландскими и английскими экипажами был еще очень слабеньким. Его корабли – разномастные, мелкие, построенные из сырого леса, плохо укомплектованные и снаряженные, с трудом можно было назвать полноценным флотом, способным сразиться с противником в открытом море. Тем не менее действия Крюйса в обороне оказались очень умелыми и продуманными. Он удачно использовал остров Котлин как непотопляемый корабль, который вооружил пушками. Они стояли и по берегам, и на «носу» – узкой западной оконечности. Тут были построены артиллерийские батареи и редуты.

Из-за этого, имея превосходящие силы, в том числе многопушечные линейные корабли, Анкерштерн не решился прорываться к Петербургу. Возможно, причина нерешительности шведского адмирала заключалась не только в продуманной системе русской обороны, но и в хитрости Крюйса. Как писал датский посланник Ю.Юль, Крюйс «приказал побросать ночью в море и поставить на якоря поперек фарватера известное количество свай наподобие палисада. Шведы… хотели пробиться силою, а затем сжечь город Петербург. Когда шведская эскадра, идя на всех парусах по фарватеру, заметила этот стоящий на якорях палисад, то оставила свое намерение, вообразив, что сваи вбиты в дно, и опасаясь, что, наткнувшись на них, корабли пойдут ко дну».

Тогда шведы решили высадить десант на берегу у Толбухинской батареи. Но с самого начала им не повезло – песчаные отмели у берега, на которые наткнулись десантные шлюпки, перемежались глубокими ямами и вымоинами. Солдаты, высадившиеся из шлюпок на отмели, через несколько шагов стали проваливаться в ямы и тонуть. Те же, кто все-таки выбрался на кромку прибоя, были атакованы русской пехотой. Потеряв множество солдат, шведы отступили. Началась артиллерийская дуэль, которую шведы тоже проиграли. А когда удачным выстрелом русские накрыли шведский адмиральский корабль и с него дождем полетели золоченые кормовые украшения, шведы стали отходить. Крюйс даже рискнул преследовать их. Так он не позволил оборвать волосок, на котором был подвешен Петербург.

Царь был очень доволен старым морским волком и не раз поднимал в его честь свою чарку анисовой. Крюйс стал вторым после Апраксина человеком на флоте, зимой он готовил экипажи, а летом командовал кораблями. Людям с ним было нелегко: характер у нашего героя был тяжелый, неуживчивый, даже склочный. У него было множество врагов, и они бы с радостью сожрали голландского гордеца, но, во-первых, он не воровал, а во-вторых, с ним водил дружбу сам государь, не обращавший внимания на доносы, которые непрерывно шли на Крюйса. Однако в 1714 году дружбе этой пришел конец. По приказу царя Крюйса отдали под суд. Дело в том, что во время боя со шведами он, командуя флотом, посадил на камни два лучших петровских корабля – «Выборг» и «Ригу», причем на «Риге», которую пришлось сжечь, спустили Андреевский флаг, что было расценено царем как невиданное преступление – капитуляция. Петр был в ярости, и никакие заслуги не спасли старого вице-адмирала – он был приговорен военно-морским судом с участием шаутбейнахта Михайлова (так звали на флоте Петра) к расстрелу. Приговор, в общем-то, гуманный – на флоте были казни и пострашнее: могли и повесить на рее, и забить кошками – плетками, и протащить на веревке под днищем корабля (так называемое килевание). То-то, наверное, сидя в тюрьме, проклинал себя Крюйс – дернул же черт на старости лет сунуться в Россию! Но все обошлось – Петр хотя и был горяч, но голову имел холодную: такими адмиралами, как Крюйс, не бросаются! И он, помиловав Крюйса, приказал сослать преступника в Казань.

Отправляясь в ссылку, Крюйс прихватил с собой Библию на голландском языке и томик писем римского философа Сенеки. Знающий да оценит – ведь Сенеку сослал, а потом приказал ему покончить с собой римский император Нерон. Известно, что Сенека был давно готов к изгнанию и смерти, и все его письма проникнуты одной мыслью – самоубийство не грех, а освобождение. Но и на этот раз гроза над Крюйсом прошла стороной. Через год царь вызвал его из ссылки и великодушно сказал ему: «Я на тебя более не сержусь!» И получил в ответ: «И я перестал на тебя сердиться!» Ответ, достойный Сенеки.

Препираться не было времени – нужно было строить корабли, оснащать их, писать Морской устав и другие регламенты для русского флота, а без Крюйса – вице-президента Адмиралтейской коллегии – было никак не обойтись. В последние годы он стал слепнуть, и когда в 1723 году Петр предписал Крюйсу командовать флотом, старик отвечал: «Всё! Флотом командовать не могу», хотя, как он писал Петру, «моря не боюсь, давно с оным знаком».

Он так и не вернулся в свой уютный домик в Амстердаме, Россия цепко держала старого голландско-норвежца, став его третьей родиной. Крюйс умер от старости в Петербурге в 1727 году, его тело в просмоленной бочке привезли домой, чтобы похоронить в голландской земле. И все же и после смерти он оставался счастливчиком – ведь обычно его покойных товарищей-моряков заворачивали в мешковину, привязывали к ногам ядро и бросали за борт…

Витус Беринг: командор, посланный за бессмертием

Тридцатого июля 1728 года шлюп «Святой Гавриил» вышел в открытое море. Это был великий момент в жизни сорокасемилетнего командора российского флота Витуса Беринга: «Желание моей молодости – попутешествовать – исполнилось», – писал он потом своим родственникам в Данию. И далее он описывал то, что видели все первооткрыватели начиная с Генриха Мореплавателя и Колумба, – пустынный горизонт, фонтаны, которые извергали огромные киты, неизвестные миру острова, дикие туземцы, не знавшие колеса…

Он родился в 1681 году в Дании и еще в юности стал моряком, а потом, с годами – и настоящим морским волком. Нанятый на русскую службу в 1703 году Петром Великим, он прослужил в русском флоте до самой своей смерти в 1741 году. Он командовал кораблями на Балтике, но царь в начале 1725 года, незадолго перед своей смертью, поставил Беринга во главе экспедиции на северо-восток азиатского материка. В инструкции, подписанной императором 6 января 1725 года, Берингу предписывалось ехать на Камчатку, построить там корабли и на них двинуться на север вдоль азиатского материка и «искать, где оная земля сошлась с Америкой». Потом ему следовало, добравшись до ближайшей европейской колонии в Америке или встретив европейский корабль, зафиксировать свое открытие.

Какое? Никто не может сказать наверняка, что имел в виду Петр Великий. Ясно, что Берингу было поручено установить существование либо пролива, отделяющего Америку от Азии, либо перешейка, который, подобно Суэцкому или Панамскому, соединял континенты. Но важнее все же то, что Петр предписал Берингу проложить прямой морской путь к Америке от русских владений на Тихом океане. Царь мечтал этим путем послать корабли в Индию.

Как известно, имперские планы первого императора были велики и амбициозны. В 1723 году Россия захватила южное побережье Каспия, принадлежавшее Персии, построила там город Екатеринополь. Петр вынашивал планы изгнания из новой колонии мусульман и поселения там русских и армян и держал в Гиляни крупный оккупационный корпус. Имперские мечты Петра уносили его дальше на юг – он готовился к сухопутному походу на Индию, а в 1724 году снарядил корабли для захвата Мадагаскара. Обсуждалась также и проблема покупки островов в Карибском море. В русле этой имперской экспансии нужно рассматривать и планируемый поход Беринга. Но как часто бывало в истории, имперские цели неизбежно обрекали экспедицию на географические открытия мирового значения. И какие! Ведь ни один европейский корабль еще не прошел этим путем.

В целом Беринг выполнил задание Петра, хотя на пути к цели его Первую Камчатскую экспедицию (1725—1730) ждали неимоверные трудности. Они подстерегали путешественников больше не в океане, а на суше – в Сибири, пересечь которую от Урала до Тихого океана было гораздо труднее, чем плыть по неизведанным морям. За полтора года пути экспедиция добралась только до Якутска. Здесь Беринг узнал о своих предшественниках Ф.Семенове и С.Дежневе, которые за шестьдесят лет до него прошли проливом между Азией и Америкой. Но, как истинный исследователь, Беринг не мог остановиться на полпути и должен был во всем удостовериться сам.

Лишь в конце 1726 года он достиг океана, точнее – города Охотска, стоящего на берегу Охотского моря. Экспедиции приходилось тащить с собой на санях и нартах огромное количество клади, – чтобы построить и снарядить корабль, нужно было почти все снасти и даже якоря для этого везти из Европейской России. Путешественники пришли к границе лесной и водной пустынь, где в маленьких городках и крепостях жили только ссыльные преступники и служилые казаки. Часть отряда Беринга в пути чуть не погибла от голода и холода, заблудившись в пургу посреди тайги. Как бы то ни было, началась подготовка к экспедиции на море. Летом 1727 года Беринг взошел на мостик построенного им корабля «Фортуна». Но первое плавание оказалось неудачным: сумели только переплыть Охотское море и достичь берега Камчатки. Корабль дал течь, его пришлось бросить и 800 верст на собачьих упряжках добираться до Нижнекамчатска, стоящего на берегу Тихого океана. Здесь Беринг вновь повторил охотскую эпопею и построил шлюп, названный «Святой Гавриил». На нем-то он и вышел в свое поистине историческое плавание.

Поразительна вся эта история с датчанином Берингом и другими иностранцами, пустившими у нас корни. Нет сомнений, разные люди ехали в Россию, по-разному они относились к русским. Одни прибывали сюда «на ловлю счастья и чинов» и, заработав длинный рубль или разорившись дотла, с проклятьем покидали «дикую русскую столицу». Другие, окончив работу или службу по контракту, продлевали его еще на несколько лет, потом еще и еще. Они женились здесь на русских женщинах, крестились в православную веру, у них рождались дети – полунемцы, полурусские. Иностранцы заболевали Россией, на них как-то незаметно действовало не объяснимое словами обаяние России, совсем не ласковой Родины-матери даже для своих, кровных детей. Непонятно, в чем секрет этого обаяния: в преодоленном ли страхе перед этим «чудовищем», в остроте ощущения русской жизни как «у бездны на краю», а может быть, в гениальной русской литературе, в еще не оконченной русской истории? Или в неподражаемых русских женщинах, в звуках русской речи, в особом русском застолье?

И еще. Россия всегда манила романтиков своей огромностью, неизученностью. Это была подлинная терра инкогнита, здесь открывался простор для дела, здесь можно было испытать приключения, сделать открытия, прославиться, разбогатеть. Если бы не Петербургская академия наук, писал гениальный математик Леонард Эйлер, «я бы так и остался до седых волос кропателем» в каком-нибудь захолустном немецком университете. Беринг тоже был в душе романтиком – неутолимая жажда познания, сладость открытия неизведанных земель, жажда славы вели его все дальше от знакомого берега.

Неприветливо было море, по которому шел «Святой Гавриил»: часто штормило, неделями дули встречные ветры, непрерывно шел дождь, над морем висел туман. 10 августа 1728 года, в редкий для этих широт солнечный день, моряки увидели огромный остров, который Беринг назвал именем Святого Лаврентия. Теперь здесь проходит морская граница США. Но главное событие произошло чуть позже – 15 августа, когда моряки стали замечать, что Азиатский материк, вдоль которого они упорно шли на север, стал уменьшаться, как бы сворачиваться, и потом остался слева за кормой корабля. Это могло означать только одно – корабль вошел в неведомый миру пролив, отделяющий Америку от Азии. Так шлюп оказался в Северном Ледовитом океане. Задание Петра было выполнено, хотя Беринг так и не увидел берегов Аляски – помешали туманы. Командор приказал поворачивать назад. В Нижнекамчатске пришлось зазимовать – о возвращении в Охотск не могло быть и речи. Лишь весной 1729 года путешественники, впервые обогнув по морю Камчатку, достигли Охотска. Долгий и мучительный обратный путь в Петербург закончился весной 1730 года. За это время на российском престоле сменилось три монарха: после смерти Петра Великого в январе 1725 года на два года государыней стала Екатерина I, с 1727 по 1730 год царствовал Петр II, а теперь правила императрица Анна Иоанновна.

Это путешествие не стало для Беринга последним. Его ждали новые плавания. С 1732 года он возглавил Вторую Камчатскую экспедицию и в 1740 году основал город Петропавловск-Камчатский, а затем на пакетботах «Святой Петр» и «Святой Павел» обследовал побережье Аляски, открыл Алеутские острова и прошел по морю, названному впоследствии его именем. Невозможно описать неимоверные трудности, которые преодолевали Беринг и его люди. Все нужно было строить самим: начиная с дома, в котором предстояло зимовать, и заканчивая кораблем, на котором предстояло плыть.

По своей природе Беринг был суровым, деспотичным и неуживчивым человеком. У него было много врагов среди подчиненных, которые постоянно писали на него жалобы. Но командор последовательно и непреклонно вел дело. Уже давно он – по тем временам человек старый – мог просить отставки или перевода в тихое место вроде начальника порта Ревеля или Пернова. Но не таков был характер у Беринга. Он обосновался в Сибири надолго, даже привез в Охотск жену. В 1741 году Беринг вышел в свое последнее плавание, чтобы наконец достичь самой желанной цели – Аляски, Америки. Но этому не было суждено свершиться, как не довелось того же сделать и Колумбу. Непрерывные штормы и туманы, неточные карты, недружественные туземцы, постоянная опасность сесть на мели и скалы – все это мешало осуществлению замысла командора. Он тяжко болел цингой, как и вся команда «Святого Петра». Когда корабль прибило к неизвестному острову, обезножевшего Беринга перенесли на носилках на берег, где для него вырыли землянку. В ней он и умер от болезни и холода, как и половина его товарищей из 76 человек, отправившихся в эту экспедицию.

Если мы посмотрим на северо-восточный угол карты нашей страны, то увидим массу иностранных имен великих русских путешественников, открывших эти неведомые миру земли. И среди них четыре раза нам встретится славное имя нашего русского датчанина. Это – обессмертивший его имя пролив, это – Берингово море, это – ставший его могилой остров. Наконец, открытый же им архипелаг назван Командорскими островами. А этого Командора с другими уже не перепутаешь, как и пославшего его в плавание великого Шкипера, «кем наша двигнута земля, кто придал мощно бег державный рулю родного корабля» (А.Пушкин).

Абрам Ганнибал: история знаменитой натурализации

Когда в 1725 году к власти пришла Екатерина I, то ставший при ней всесильным правителем А.Д.Меншиков все прибрал к своим рукам. Он был крут и беспощаден со своими врагами. После смерти Екатерины I его власть возросла еще больше. Саксонский дипломат И.Лефорт писал в июне 1727 года: «Здесь никогда не боялись и не слушались так покойного царя [Петра], как теперь Меншикова; все преклоняются перед ним, все подчиняются его приказаниям, и горе тому, кто его ослушается». Именно тогда, в краткую эпоху меншиковского господства, подвергся разгрому первый русский светский салон, образовавшийся в Петербурге в доме княгини Волконской.

Урожденная Бестужева-Рюмина, сестра будущего канцлера А.П.Бестужева-Рюмина (о нем пойдет речь ниже) Аграфена Петровна, или, как ее звали друзья, Асечка, была выдана за князя Никиту Волконского, прославившегося тем, что позже он стал шутом императрицы Анны Иоанновны и особо ценился ею за свою глупость. Счастья в семье Волконских не было, зато Асечка наслаждалась обществом своих молодых друзей, которые часто приезжали к ней по вечерам. Среди них были: Александр Бутурлин – фаворит цесаревны Елизаветы Петровны и будущий генерал-фельдмаршал, Семен Маврин – камергер Екатерины I, дипломат Исаак Веселовский, Егор Пашков – советник Военной коллегии, Иван Черкасов – чиновник, в будущем влиятельный кабинет-секретарь императрицы Елизаветы Петровны. Часто в салоне Асечки бывал и знаменитый Арап – Абрам Петрович Ганнибал, крестник Петра Великого, блестящий гвардейский офицер и инженер, совсем недавно вернувшийся из Франции, где он прославился как военными, так и любовными подвигами. Конечно, всех этих молодых людей притягивала хозяйка салона Асечка, обаятельная и веселая женщина.

Как это часто бывает в молодежных компаниях, друзья создали некий собственный мир шутливых отношений со своими обычаями, смешными церемониями, словечками и прозвищами. Они любили собраться вместе, поболтать, потанцевать, выпить вошедшего в моду «кофию», без которого после Петра уже не могло жить русское общество. Непринужденная обстановка вечеров у Асечки не походила на натужное веселье ассамблей. О сердечных, шутливых отношениях говорят сохранившиеся письма Асечки и ее друзей. «Милая сударыня Асечка Ивановна!» – начинает свое письмо Ганнибал, шутливо описывает свою жизнь и заканчивает письмо приветом от «Черного Абрама».

Салон Асечки погубила, как часто бывает, болтовня. Асечка была гоф-дамой Екатерины I, и как-то раз весной 1727 года она принесла в салон самую свежую сплетню: Меншиков уговаривает государыню завещать престол великому князю Петру (сыну казненного царевича Алексея) и хочет выдать за него свою дочь Марию. Асечкины гости были возмущены и, надо думать, не церемонились в выражениях – светлейшего мало кто любил. Как только Меншиков узнал об утечке из дворцовых покоев столь важной для него информации, он тотчас же расправился с Асечкой и ее друзьями. Княгине Волконской было велено немедленно ехать в ее подмосковную деревню, Семена Маврина сослали в Сибирь, Абрама Ганнибала отправили в дальнюю командировку, остальных понизили в должности.

Екатерина I умерла 6 мая 1727 года, а уже 8-го Ганнибал скакал в Казань, дабы, как предписывалось ему, инженеру-фортификатору, «осмотреть тамошнюю крепость», составить проект и строить новую цитадель. Такое задание дается не одному человеку и не на один год. Но не успел Абрам, фактически высланный из столицы без средств к существованию, достать из походного сундука свою готовальню, как получил новый указ Меншикова: «ехать без всякого замедления» в Тобольск и там строить новую крепость.

Ганнибал был в отчаянии. Он понимал, что обуявшая Меншикова градостроительная лихорадка – лишь предлог для ссылки «Черного Абрама». Из Казани он послал на имя светлейшего редкостное по самоуничижению письмо: «Не погуби меня до конца имени своего ради; и кого давить такому превысокому лицу? Такого гада и самая последняя креатура на земле [раздавит], которого червя и трава может сего света лишить: нищ, сир, беззаступен, иностранец, наг, бос, алчен, жажден. Помилуй, заступник и отец!» Не помогло! Не успел Абрам приехать в Тобольск, как сибирский губернатор князь М.В.Долгорукий получил указ Меншикова: Арапа немедленно отправить строить, конечно же, новую крепость на китайскую границу. При этом учредить за ним «крепкий присмотр», чтобы – не дай Бог! – не ушел в Китай. Ганнибал предвидел предстоящие испытания. Уезжая из Казани, он написал Асечке, что в Тобольске его наверняка ждет «третий ордер, куда дале ехать, как изволят. Я всюду готов ехать без всякой печали, кроме того, что меня лишили моих друзей». Он просил Асечку прислать ему денег, ибо опасался, что его «зашлют в какие пустые места, чтобы там уморить». И вот перед ним открылся край русской земли – Селенгинск, дальше отправлять ссыльных было некуда.

Читая сохранившуюся переписку Асечки и ее друзей, бесцеремонно раскиданных грубой рукой временщика по всей огромной стране, испытываешь, как ни странно, чувство радости. Они, эти люди, остались верны своей дружбе, не забывали друг друга в несчастье и хлопотали об облегчении участи тех, кому было хуже остальных, слали им деньги, слова поддержки в письмах, что, как известно, подчас дороже (и наверняка опаснее) денежных передач.

Впрочем, сибирский губернатор, прежде чем послать Абрама в Селенгинск, на китайскую границу, сжалился над крестником Петра Великого и выдал ему на прокорм сто рублей. У Ганнибала оставалась единственная надежда – на заступничество своих верных друзей, которым он часто слал отчаянные письма. Друзья хлопотали, но проходили недели, месяцы, потом потянулись годы, а курьера с указом о возвращении все не было. Это казалось Ганнибалу странным. Ведь осенью 1727 года ему стало известно, что ненавистный гонитель его, Меншиков, низвергнут и отправлен в Сибирь. Но Арап не знал старинного русского правила: власть никого зря не наказывает. И раз уж ты оказался в опале, не жди, что тебе тотчас даруют свободу, если прежнего тирана сменит новый. Увы, как уже сказано, граф Петр Толстой, сосланный в 1727 году Меншиковым, умер в 1729 году, почти одновременно со своим гонителем, и никто и не подумал его освобождать после опалы светлейшего. «Подельники» Толстого Антон Девьер, Григорий Скорняков-Писарев, Франциско Санти выжили, но выбрались из Сибири только через двадцать лет, по воле императрицы Елизаветы. Опальный человек – меченый, чумной, иметь с ним дело никто не хочет, проявлять к нему гуманность опасно. Пашков писал Черкасову о своих напрасных хлопотах о судьбах Ганнибала и Маврина: «Многие об них сожалеют, а говорить (то есть заступаться при дворе. – Е.А.) никто не хочет за повреждением себя».

Более того, после крушения Меншикова дела Асечки и ее друзей пошли еще хуже. На княгиню донесли «куда надлежит» ее же дворовые: она-де в своей деревне, где ей предписано начальством быть неотлучно, смирно не сидит, тайно ездит в Москву, встречается с приятелями, пишет какие-то письма. Асечку тотчас арестовали, забрали все ее бумаги и открыли новое следственное дело. «Верховники» (члены Верховного тайного совета), прочитав с большим интересом личную переписку княгини Волконской, в 1728 году постановили, что она и ее друзья «все делали партии и искали при дворе Ея Императорского Величества для собственной своей пользы делать интриги и теми интригами причинять при дворе беспокойство». К этому делу следователи привязали покойного к тому времени австрийского посланника Рабутина. Получился почти настоящий заговор. Асечку заточили в монастырь, Черкасова сослали в Астрахань, а Веселовского – еще дальше, в Персию. Бомбардир-поручика Преображенского полка Абрама Ганнибала приказано было перевести в майоры Тобольского гарнизона и за переписку с государственной преступницей княгиней Волконской взять под арест.

Так в декабре 1729 года закончилась сибирская командировка «Черного Абрама» и началась ссылка. По указу из Москвы сибирский губернатор направил в Селенгинск нарочного офицера, которому было предписано явиться к Ганнибалу «на квартиру незапно», арестовать преступника, отобрать «все обретающиеся при нем письма», обыскать все вещи, пролистать каждую книгу, нет ли там какого крамольного клочка бумаги. Затем Ганнибала отвезли под конвоем в Тобольск, а письма его отослали прямо в Москву – видно, «верховники» еще не начитались переписки друзей Асечки.

Сидение Ганнибала в тобольской тюрьме длилось несколько месяцев. Наконец из Москвы пришло радостное известие: власть «верховников» кончилась, новая государыня Анна Иоанновна разогнала Верховный тайный совет. Но Абраму и его друзьям от этого легче не стало. Императрица предписала ужесточить для княгини Волконской монастырский режим, посадить ее на хлеб и воду. Не выдержав неволи, Асечка в 1731 году умерла. Пашков, Черкасов, Маврин выбрались из своих тмутараканей только через несколько лет. Салон прелестной Асечки уже больше никогда не собрался вновь.

Ганнибалу повезло больше других. О нем вспомнил набравший силу при Анне Иоанновне фельдмаршал Миних, знавший Абрама как дельного инженера. В 1731 году Миних добился перевода Ганнибала из Сибири в Эстляндию, к инженерным делам прибалтийских крепостей. Нам стоит сердечно поблагодарить за это малосимпатичного Миниха. Не вытащи он арапа из Сибири, так и увял бы сын Африки в захолустном заснеженном Тобольске, возможно, спился бы, пропал ни за грош – и никогда на свет не появился бы Пушкин.

Все происшедшее с ним потрясло Ганнибала до глубины души. Веселый «Черный Абрам», экзотичный любимец парижских и петербургских дам, крестник Петра, блестящий гвардеец переменился до неузнаваемости. Он стал желчным мизантропом, впадавшим в панику (как передавал семейное предание Пушкин) при звуке дорожного колокольчика, так как полагал, что приехали за ним. Это и немудрено, ведь он испытал унижение автора рабских челобитных, тоску адресата недошедших и неполученных писем, отчаяние ссыльного без единой копейки в кармане, ужас заключенного в тюрьму неизвестно за что, вечный страх человека, к которому приходят ночью «незапно на квартиру», чтобы шарить по полкам и рассматривать каждую бумажку в поисках подозрительных записок, а потом увозят в закрытом возке в неизвестном направлении, не объясняя ничего. Словом, вернувшись из сибирской «командировки», Абрам Ганнибал перестал быть иностранцем – он превратился в природного русского человека.