От края встречи до края расставания

– Мам, я явно не ее типаж. Она прям как отель «Four Seasons», а я как мотель на окраине города.

Мама хмурится и молча смотрит на меня, будто я не донес до нее суть своей мысли.

– В смысле, таким как она, не нужен такой панк как я, – я указываю на свои длинные волосы и татуировки.

– Так тебе не нравятся все эти странные девочки, что окружают тебя? –улыбка оживила ее лицо.

– Нет, мам, совсем не нравятся. Раньше нравились, но сейчас я хочу совершенно другого для себя.

– Почему ты не можешь быть панком внутри? Без всей этой внешней атрибутики? Да и ты же не анархист, – смеется мама.

– Быть панком внутри? – улыбаюсь я. – Тогда я буду таким как все.

– Если тебя из толпы выделяет только внешность – то тебе стоит пересмотреть свои взгляды на жизнь.

Я нахмурился и замолчал, осознавая, что в ее словах что-то есть.

– Везти меня в больницу не надо, только забрать, – она вдруг переводит тему.

– А как же поддержать перед операцией?

– Только забрать, – она дважды легко постучала своими пальцами по моей руке, будто акцентируя на своих словах.

– Только обещай, что ты будешь в порядке, – грустно говорю я, понимая, какой это абсурд.

Она лишь улыбается в ответ.

3

Я стою в холе больницы с цветами и маминым гражданским мужем. Он переживает, и куда больше, чем я, отчего мне становится не по себе.

– Все будет хорошо, – подбадриваю его.

Он смотрит на меня и в его глазах застыло отчаяние.

– Ты знаешь то, чего не знаю я? – все мое приподнятое настроение улетучивается, оставляя место для страха.

– Не могу сказать, – резко отвечает он.

В нем армейская выдержка, да и после выхода на пенсию он так и не стал нормально разговаривать, все его ответы будто по уставу.

– Что значит не можешь?

– Обещал.

До меня медленно доходит, что мама взяла с него обещание не говорить, как все плохо на самом деле.

– Я тебя прошу, скажи в чем дело, – слезы жгут глаза, но я не даю им пролиться.

– Не могу. Ты должен выглядеть счастливым на фоне меня.

– Будь ты человеком, а не солдафоном! – кричу я. – Я не имею права знать, что с ней? Я ее сын! А кто ты? Ты никто!

Я знаю, что ему больно от моих слов, но я не мог этого не сказать, только так он может сломаться.

– Ей не станет лучше, она умирает. Ее отпускают на паллиатив.

Моя рука, в которой цветы, безвольно падает.

– Сколько? – еле шевеля губами произношу.

– Пару дней.

Он начинает улыбаться и махать рукой. Я беру себя в руки, поворачиваюсь и при виде мамы улыбаюсь так, будто я не знаю, что должен потерять ее. Маму везет медсестра в кресле-каталке и грустно улыбается нам, в отличии от мамы, которая весело машет рукой.

– Это тебе, – я вручаю ей цветы. – Как ты себя чувствуешь?

– Лучше всех, – она улыбается и вдыхает аромат цветов.

– Едем домой? – спрашивает ее муж.

– Конечно! Надеюсь, ты купил огромный торт и шампанское?

– Мы все купили, – улыбаюсь ей и берусь за ручки каталки.

Дома мама постоянно сидит на стуле и не встает, она ест торт, но будто ей совсем не хочется есть, и она делает это через силу, ради нас. Она выпила один бокал шампанского и мне показалось, что ей стало хуже, но она делает вид, что все хорошо. Мама притворяется для меня, что с ней все хорошо, я притворяюсь для нее, что ничего не знаю и ее муж, притворяется для нее, будто ничего не сказал мне. Этот круговорот бессмысленной лжи вызывает во мне тошноту и отчаянье.

Имею ли я право сказать, что я все знаю и мне не нужен этот цирк? Или я обязан молчать, ведь это ее просьба?

– Отведи меня в туалет, – с улыбкой говорит она своему мужу.

– Конечно, родная, – он встает из-за стола и помогает ей.

Как только они выходят за дверь я плачу. Слезы не льются рекой, но я смаргиваю две большие капли.

– Держись, – хлопает меня по спине ее муж.

– Почему она не ест?

– Она несколько месяцев уже не ест, только через силу.

Мне больно от осознания как сильно ее организм отравлен болезнью и от того, что она все это время молчала.

– А вы что не пили шампанское? Меня ждали? – смеется она позади меня.

– Да, тебя ждали, мы же для тебя собрались тут, – улыбаюсь я, глядя в тарелку с тортом.

– Не обращайте на меня внимание, ешьте, пейте, а я тут прилягу, – она садится на диван и поднимает на меня глаза, – все-таки операция была.