Она стояла около стола, упершись в него руками и опустив глаза. Потом подняла голову и взглянула на меня.
Я молчал. Она медленно обошла вокруг стола и положила мне руки на плечи.
– Дружище ты мой, – сказал я.
Она прильнула ко мне, и я ее обнял.
– Теперь мы возьмемся за это дело всерьез, а?
Она кивнула и откинула волосы назад.
– Да, конечно. Просто что-то вдруг прорвалось…
– Ничего, пройдет.
В дверь постучали. Горничная вкатила чайный столик.
– Вот это хорошо, – сказала Пат.
– Хочешь чаю? – спросил я.
– Нет, кофе. Настоящего крепкого кофе.
Я оставался у нее еще с полчаса. Потом она явно устала. Я видел это по ее глазам.
– Тебе надо немного поспать, – предложил я.
– А ты?
– Пойду домой и тоже немного посплю. А потом зайду за тобой, часа через два, и пойдем ужинать.
– Ты устал? – спросила она с сомнением.
– Немного. В поезде было жарко. А потом мне еще надо будет заглянуть в мастерскую.
Она больше ни о чем не спрашивала. Усталость ее буквально сразила. Я отнес ее в постель, укрыл одеялом. Она мгновенно уснула. Я поставил рядом с ней розы и прислонил к ним карточку Кестера, чтобы ей думалось о приятном, сразу как проснется. Потом я ушел.
По дороге я задержался у телефона-автомата. Решил сразу же позвонить Жаффе. Сделать это из дома было бы затруднительно. Нужно было считаться с тем, что у нас подслушивает весь пансион.
Я снял трубку и назвал номер клиники. Спустя минуту к аппарату подошел Жаффе.
– Говорит Локамп, – сказал я, откашлявшись. – Мы сегодня вернулись. Около часа назад.
– На машине приехали? – спросил Жаффе.
– Нет, поездом.
– Хорошо. Ну и как дела?
– Неплохо, – сказал я.
Он ненадолго задумался.
– Вот что. Я обследую фройляйн Хольман завтра утром. В одиннадцать. Вы сможете ей это передать?
– Нет, – ответил я. – Я бы не хотел, чтобы она знала о нашем с вами разговоре. Завтра утром она наверняка позвонит вам сама. Может, вы тогда ей и скажете?
– Хорошо. Сделаем так. Я ей скажу.
Я машинально сдвинул толстую и замусоленную телефонную книгу. Она лежала на небольшой деревянной полке. Все пространство над ней было испещрено карандашными записями телефонных номеров.
– Можно мне тогда зайти к вам завтра днем? – спросил я. Жаффе не отвечал. – Я бы очень хотел знать, как она, – сказал я.
– Завтра я вам этого не скажу, – ответил Жаффе. – Я должен понаблюдать ее хотя бы неделю. А потом я сам вас извещу.
– Спасибо. – Полка приковала к себе мое внимание. На ней было что-то нарисовано. Толстушка в соломенной шляпке. А внизу было написано: «Элла – свинья». – А должна ли она теперь делать какие-нибудь процедуры? – спросил я.
– Об этом я смогу судить завтра. Но как мне кажется, дома ей обеспечен хороший уход.
– Не знаю. Я слышал, что ее соседи на той неделе собираются уезжать. Тогда она останется, по сути, одна, при ней будет только горничная.
– Ах так? Что ж, завтра поговорю с ней и об этом.
Я снова задвинул рисунок на полке телефонной книгой.
– А вы полагаете, что она… что такой приступ может повториться?
Жаффе помедлил с ответом.
– Возможно, конечно, – сказал он потом, – но маловероятно. Однако за это я могу поручиться лишь после обследования. Я позвоню вам.
– Спасибо.
Я повесил трубку. Вышел и постоял еще в растерянности около будки. Было пыльно и душно. Потом я пошел домой.
В дверях я столкнулся с фрау Залевски. Она, как пушечное ядро, вылетела из комнаты фрау Бендер. Увидев меня, остановилась.
– Что? Уже вернулись?
– Как видите. Есть новости?
– Для вас ничего. И почты никакой. Но вот фрау Бендер выехала.
– Да? Почему же?
Фрау Залевски приняла стойку «руки в боки».
– Потому что кругом одни негодяи. Ее подобрал христианский дом призрения. Вместе с кошкой и двадцатью шестью марками состояния.