Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

– Все-таки странно, что жестокие в сражениях турки, которые никого не щадят, оставили его в живых.

– Я тоже об этом думаю, – ответил Капитан Темпеста. – И эта мысль больнее всего разъедает мне сердце.

– Чего вы опасаетесь, Капитан?

– Сама не знаю, но сердце женщины, которая любит, трудно обмануть.

– Я вас не понимаю.

Вместо ответа Капитан Темпеста поднялся со словами:

– Вот-вот рассветет, и турок придет под стены, чтобы опять бросить вызов. Пойдемте, надо приготовиться к поединку. Я либо вернусь с победой, либо погибну, тогда и все мои тревоги закончатся.

– Синьора, – сказал лейтенант, – предоставьте мне честь биться с турком. Если я паду в этом бою, некому будет плакать обо мне, ведь я последний представитель рода Перпиньяно.

– Нет, лейтенант.

– Но турок вас убьет.

По губам гордой герцогини пробежала гневная усмешка.

– Если бы я не была сильной и решительной, Гастон Л’Юссьер меня бы не полюбил, – сказала она. – Я покажу и туркам, и венецианским военачальникам, как умеет сражаться Капитан Темпеста. Прощайте, синьор Перпиньяно. Я не забуду ни Эль-Кадура, ни моего доблестного лейтенанта.

Она спокойно завернулась в плащ, горделиво положила левую руку на шпагу и спустилась с бастиона. И со стороны осажденных, и со стороны осаждавших артиллерия продолжала бить с нарастающей силой, озаряя ночь вспышками огня.

3

Дамасский Лев

Занялась заря, осветив равнину Фамагусты, покрытую дымящимися руинами. В эту ночь пушка била без остановки, и звук выстрелов, отражаясь от стен старых домов осажденного города, прокатывался по узким улочкам, заваленным грудами обломков.

Постепенно выступил из темноты огромный турецкий лагерь. Мириады и мириады шатров простирались до самого горизонта, одни высокие, разноцветные, яркие, увенчанные длинными шестами с полумесяцем наверху и конским хвостом под ним, другие поменьше.

Посреди этого хаоса возвышался самый высокий и просторный шатер визиря, главнокомандующего огромным войском. Шатер был из красного шелка, с развевающимся зеленым знаменем ислама на макушке. Уже один вид этого флага превращал неверных в фанатиков и делал из них истинных разъяренных львов Аравийской пустыни.

На краю лагеря толпилось множество людей, пеших и конных, и в первых лучах солнца сверкали их доспехи, шлемы и кривые турецкие сабли. Налитыми кровью глазами они с подозрением посматривали на Фамагусту, явно удивляясь, отчего это гнездо христиан до сих пор не уничтожено после такой неистовой ночной бомбардировки.

Капитан Темпеста, вернувшись от коменданта крепости, которого он предупредил о ссоре, произошедшей между ним и поляком, разглядывал поле из ниши между двумя зубцами стены, чудом устоявшими против огромных каменных ядер, которые усыпали обломками и осколками весь бастион.

В нескольких шагах от него поляк с помощью оруженосца пытался зашнуровать кирасу и ругался на чем свет стоит, потому что она все никак не садилась как следует. Он был немного бледен и явно нервничал, несмотря на то что, к его чести будь сказано, ему уже не впервые доводилось сражаться с неверными.

Перпиньяно и один из солдат держали под уздцы двух прекрасных лошадей, помесь итальянской и арабской пород, то и дело осматривая подпруги и бормоча про себя:

– Бывают случаи, когда плохо затянутый ремень может стоить человеку жизни.

Канонада смолкла с обеих сторон. Из неприятельского лагеря доносились голоса муэдзинов, возглашавших утреннюю молитву, которая заканчивалась призывом истребить гяуров, то есть этих псов-христиан.

Венецианцы завтракали на эскарпах Фамагусты оливками и остатками несъедобного хлеба. Провизия была на исходе, и бедные жители города, чтобы не умереть с голоду, были вынуждены питаться сушеными травами и вываренной в воде кожей.

Едва муэдзины закончили молитву, как из лагеря турок выехал всадник и галопом поскакал к стенам Фамагусты, вернее, к бастиону Сан-Марко. За ним ехал солдат, который держал легкое копье с платком белого шелка, привязанным между полумесяцем и конским хвостом.

Всадник, юноша лет двадцати четырех – двадцати пяти, был роскошно одет и хорош собой: белокожий, с черными усами и живыми, сверкающими глазами. Гребень его шлема, на манер тюрбана, был обвязан ярко-красным шелковым платком, а вершину тюрбана венчало белое страусовое перо. Грудь закрывала сверкающая узорчатая кираса, украшенная серебром, руки защищали стальные нарукавники. На плечах красовался длинный белый плащ с кистями и широкой голубой полосой по подолу.

Шелковые шальвары турецкого покроя были заправлены в короткие сафьяновые сапоги, почти целиком скрытые в широких стременах черненой стали.

В руке он держал кривую турецкую саблю, а на поясе висел легкий, чуть искривленный ятаган.

Оказавшись шагах в трехстах от бастиона, он сделал знак оруженосцу, и тот воткнул копье в землю. Осажденные должны были видеть, что воин находится под защитой белого флага. Затем, с непревзойденным искусством прогарцевав несколько минут на своем белом арабском скакуне с длинной гривой, украшенной лентами и кистями, крикнул громким голосом:

– Мулей-эль-Кадель, сын паши Дамаска, в третий раз вызывает христианских капитанов сразиться с ним. Оружие холодное. Если они снова не примут вызов, я сочту их гнусными шакалами, недостойными сражаться с доблестными воинами Полумесяца! Пусть по одному выходят на поединок, если у них в жилах течет настоящая кровь! Мулей-эль-Кадель ждет!

Капитан Лащинский, который наконец надел свою кирасу как надо, шагнул вперед, поднялся на стену бастиона и, театральным жестом вытащив из ножен меч, прорычал голосом, похожим на рев быка:

– Мулей-эль-Кадель больше не явится бросить вызов христианским капитанам, потому что минут через пять я пригвозжу его к коню, как обезьяну. Мы оба поклялись тебя прикончить, неверный пес!

– Пусть выйдут по одному, – ответил турок, продолжая гарцевать на своем белом коне, словно показывая, какой он искусный наездник, – и померяются со мной силами.

– Мы готовы, – рявкнул поляк.

Потом, обернувшись к Капитану Темпесте, который садился на своего скакуна, сказал с иронией, не укрывшейся от герцогини:

– Ведь мы его убьем, правда?

– Правда, – холодно ответил он.

– Сначала бросим жребий, кому первому выходить на бой с этим негодяем.

– Как пожелаете, капитан.

– У меня в кармане завалялся цехин. Орел или решка?

– Выбор за вами.

– Я предпочитаю орла: это будет хороший знак для меня и плохой – для турка. А первым на бой выйдет тот, кому выпадет решка.

– Бросайте.

Поляк подбросил цехин и выругался.

– Решка, – сообщил он. – Теперь вы.

Капитан Темпеста взял монету и тоже подбросил.

– Орел, – сказал он своим обычным холодным тоном. – Вам первому выпало сразиться с сыном паши Дамаска.

– Да я его проткну, как сыча, – отозвался поляк. – А если промажу, то, надеюсь, вы отомстите за меня ради чести капитанов Фамагусты и всего христианского мира. Хотя я сомневаюсь и в вашем мужестве, и в твердости вашей руки.

– В самом деле? – насмешливо воскликнул Капитан Темпеста.